4
До самой этой
войны князь Павел
Дмитриевич Долгоруков был убеждённый пацифист, даже председательствовал на
мировом пацифистском съезде в Стокгольме. Хотя в десятилетие и вспыхивали войны
— то русско-японская, то на Балканах, то итало-турецкая, но они казались
судорогами прежней злобной жизни человечества или недоразумениями, вовремя не
устранёнными мешкотными дипломатиями, — а так зримо разливалось над землёй
торжество Разума, наконец достигнутое блудным человечеством к началу XX века!
Открытие
европейской войны потрясло душу князя, как взорвало её прямым попаданием
снаряда, наполнило чёрными клубами отчаяния. О, совсем не
достигнут тот век Разума, и ещё когда будет! И какие же затаённые силы
злобы и коварства открылись в Центральных империях! Теперь князь Павел служил
обороне России как мог, рыдал над нашим отступлением Пятнадцатого
года, а потом всё более наполнялся всенародным гневом от осиного гнезда мясоедовщины, от распутинщины, от
того, что царизм перестал быть оплотом против внешнего врага, не работал для
победы, как надо, а может быть даже лицемерно работал для поражения, даже может
быть в прямом союзе с Вильгельмом. И в ответ, в торжественном немом договоре
всех действенных сил страны, в тревоге за её державное будущее — народилась
оздоровляющая, дивно бескровная, национальная революция, расчищая теперь все
пути к победе России! Восстали ради общенародного идеала, и революция была
подлинным детищем всего народа. Верный признак: раз страна приняла переворот
как должное — значит он назрел в глубинах народной
жизни.
И добрых две-три
недели князь Павел был как переполнен пасхальным
звоном изнутри. Так он дожил и до кадетского съезда в конце марта — величайшего
торжества партии и всей русской общественности за столетие — и среди других
вождей выстраивался на сцене Михайловского театра при воодушевлении всего зала.
И Винавер возгласил основную задачу партии: отпор
контрреволюционным силам справа.
Но уже и перед
тем, оказывается, звучали в столицах сперва
незамеченные, а потом всё более разочаровывающие голоса. Стало
так объясняться публично, что революция была не порывом к общенародному идеалу,
но лишь продолжением революционных усилий столетия, и цель её — освободиться от
каких-то „буржуев”, демократизировать не только общественный строй, но и все
имущественные отношения — до самого малого имения, родового очага, фруктового
сада, отъёмной рощицы, лошадей, инвентаря, самой земли, большого завода и
мелкой фабрики, и „буржуями” стали клясть и нас,
радикально-прогрессивные круги, да всех подряд, кто в котелках и с крахмальными
воротничками, мешая мародёров тыла и беззаветных земских деятелей, чёрную сотню
— и Милюкова, и даже социалиста Плеханова, и девиц на высоких каблуках. После
всего нашего общественного пылания — и получить эту
пощёчину „буржуй”?
Да очнитесь,
соотечественники! Да неужели же мы мерзавцы своего
отечества? Да такое ли время теперь, чтобы мы оттеснили общенародные идеалы
классовыми интересами? пассивно бы отнеслись к патриотическому долгу? Да надо
же поумерить свои аппетиты! надо же работать для родины!
В пасхальные
дни казалось, что примирение всё же наполнило сердца. Святую ночь встретил
князь Павел в Кремле, на Соборной площади, во всенародном христосовании. И всю
Светлую неделю провёл в Москве. Но нет, успокоение оказалось коротким, а с
фронта приходили самые тревожные сведения. А князь Павел был привычный гость
фронта, он ещё и на японскую войну ездил уполномоченным дворянской санитарной
организации, и на этой бывал не раз уполномоченным от Согора
(по глазам освобождённый от воинской службы, а брат-близнец Пётр служил). И
теперь князь Павел получил от думского Комитета делегатскую бумагу для объезда
Западного и Юго-Западного фронтов, и после Красной Горки в понедельник выехал.
(Ещё холодно, в бобровой шубе и шапке.)
В поезде
(почему-то отменены спальные места — что, увеличилось население России? или
сократились расстояния?) было много военных — офицеры после лечения, и солдаты
то ли из отпусков, то ли, видно, возвратные дезертиры, неласково принятые у
себя в деревнях и вот предпочетшие бродяжничеству оседлый армейский быт с
пайком. А навстречу-то им — катили поезда, переполненные разнузданными
солдатами, — с пением, гиканьем, насмешками и площадной бранью к тем, кто
сумрачно ехал в сторону фронта.
Боже мой,
предвестья были самые дурные, хуже, чем достигали слухи в Москву. И как же мог
за сорок дней так извратиться народный идеал революции в свою
противоположность? Всё-таки всегда было ощущение, что Россия — наш дом. А
сейчас всё везде как на проходе.
Сперва князь
Павел посетил казачью дивизию Краснова, нисколько не разложенную: казаки строго
парадировали, гаркали „здравия желаем”, „ура” и качали
депутата.
Но ничего
подобного дальше ему уже не встречалось. Командиры полков бывали
растеряны и своими полками уже не владели. На глазах старых генералов и седых
офицеров проступали слёзы. Положение офицеров было ужасное. Иногда князю Павлу
советовали вовсе не выступать, но он велел собирать, подымался
на пень и начинал: „Христос Воскресе!” Всё же многие
сотни глоток отвечали „Воистину”. И с этого князь и
вёл, что гул московских пасхальных колоколов ещё стоит в его ушах
и он привёз полку не только привет Государственной Думы, но чаяния из сердца
России. А там переводил, чтоб не верили ложным призывам: что нельзя вести
окопную войну, не двигаясь вперёд. И иногда так трогал речью, что собирали для
правительства полные фуражки серебряных рублей и даже георгиевских крестов
(князь всегда изумлялся, как они не жалеют Георгиев?). А то спрашивают: „А как
же нам говорят?.. А вот слышно...” — и дальше из социалистических листовок. Или
обида: как же так, они служат, воюют, их ранят, убивают — а там землю будут
делить? А иногда, особенно если в сумерки и из задних рядов, кричат: „Довольно
повоевали! Пора мир и по домам!” — „Хорошо тебе говорить, приехал
да и назад, а каково нам вшей кормить в окопах?” — „Да чего его слушать,
наступать не будем!” А позовёшь объясниться ближе — никто из задних рядов не
идёт, — а офицеры стоят потупившись, и жалко смотреть
на них.
Что же: теперь
понятие национальной чести — тоже становится „буржуазный предрассудок”? Именно
теперь, после переворота, когда мы могли особенно сблизиться с союзниками, —
нас отрывают от них?..
И так от
одного полка к другому качаются чувства: то — всё пропало, то — ещё можно всё
исправить.
А в Елецком
полку застал особое положение: полк прогнал своего командира, тот живёт при
штабе корпуса, а избран молодой ротный. Командир корпуса очень просил князя
поехать образумить полк: если б уладить, чтоб хоть на несколько дней мог
вернуться старый командир, самозваного в сторону, а сразу затем назначат нового
подходящего. Князь поехал. Самозванец и не появился перед ним, все офицеры
мялись, запуганные. Кое-как через старшего
по чину созвал именем правительства и Думы не то чтобы полк, а человек 350.
Начал беседу христосованием, рассказал про виденную дисциплину казаков, и что
надо додержаться до Учредительного Собрания, не нарушая воинский устав, — и
ничего о смещении командира. „Могу ли я рассказать правительству, что вы не
будете слушать вздорных людей, не нарушите долг? постоите за Россию и свободу?”
— „Вестимо постоим.” Разошлись. Пошёл князь
добиваться, где же самозванец. Еле нашёл, скрывался. Объяснил ему, что приехал
без какой-либо власти, доброволец-посредник, обращается как русский человек к
русскому, советует явиться к командиру корпуса, а иначе Елецкий полк вовсе
расформируют. Тот упрямо: „Если кто и может поддержать в полку дисциплину, то
только я.” — „Но ведь даже приказ № 1 не даёт права выбирать командиров, это
начало разложения, а дальше вас заменит демагог-писарь.” „Не я хотел, меня
выбрали.” Ни к чему не пришли.
Когда отъехали
— шофёр сказал князю: а солдаты думали, что депутат приехал арестовать их
выборного командира, — и на беседу имели при себе ручные гранаты, на случай.
*
* *
|
Как
теперешний солдат — Он
не хочет воевать. Стала
жизнь свободная, Война
— неугодная. |
ДОКУМЕНТЫ — 5
7
апреля 1917
ВОЗЗВАНИЕ К СОЛДАТАМ ДЕЙСТВУЮЩЕЙ АРМИИ
Солдаты! ... Массовое дезертирство начинает принимать
опасный характер... Распространяемые в армии преступные воззвания о предстоящем
теперь же переделе земли... Солдаты! Не ослабляйте армии, покидая ее ряды, не
верьте слухам. Вопрос о земле будет разрешен только Учредительным Собранием...
Ныне оставление рядов армии является отступничеством от начал свободы, так
недавно завоеванной.
Военный министр А. Гучков
