138
Сила революционного вождя
именно и проявляется в критические минуты, когда штурвал у тебя выбивают из рук.
Но в такие-то минуты Ленин и не поддавался хныканью, тут-то он и был всегда
наиболее подвижен, цепок и находчив.
Первый такой, и самый
опасный, момент был сразу после проезда Германии. Благополучно прошли. Второй —
20–21 апреля. Прошли. Но внутри партии отдалось сильней — и это было Ленину
совсем неожиданно. Вечером 22 апреля, при закрытии городской конференции,
которую Ленин и вообще не считал себе за форум, не видя, с кем там
разговаривать, раздавалось такое: надо выяснить, насколько ЦК в эти дни оказался
не на высоте положения? Выразить недоверие ЦК! „Придётся высечь и ЦК!” „Надо
скорей выбрать новый ЦК.” (Сразу выставил им
Зиновьева: когда партия едина — нельзя не доверять ЦК!)
Так извлечь уроки для партии
пролетариата! Да, кризис обнаружил недостатки нашей организации. За работу
исправления её! На каждом заводе, в каждой роте, в каждом квартале наша
организация должна действовать как один человек. (И к
каждой такой организации должны быть проверенные крепкие нити от центра.)
И в прошлый понедельник перед
полутораста делегатами всероссийской конференции Ленин уверенно вышел со своим
остро и сложно составленным докладом о текущем моменте — и снова не ожидал
сопротивления — и снова стали рвать у него штурвал из рук. Каменев выставлялся
как бы более ярым революционером: как можно от действия теперь
звать к разъяснениям! И Ленин стал выглядеть внутри партии
болтуном, который ничего не предлагает, кроме агитации и пропаганды? Парадокс!
Тактику „разъяснения” он принял для внешних врагов, под травлей, но сейчас и
среди своих не мог открыть: за этим „разъяснением” стоят наши миллионные
тиражи, каких нет ни у кого, и которые решат дело! Важно не сбросить темп
движения, вот и всё! Но не только Каменев оказался твёрже ожидаемого, выступали
москвичи: Ногин, Рыков, совсем новые люди, не привычный круг десятилетий, Ленин
с ними заседает впервые. А Дзержинский о них: товарищи, которые с нами пережили
революцию практически... (Подколка.) И ощутил Ленин, что
его резолюция может вполне и вполне не собрать голосов. Распорядился не
помещать в „Правде” этих выступлений, не расстраивать сознания рядовых
большевиков. И круто изменил тактику: не предложил готовой резолюции, пусть
поработает резолютивная комиссия (выиграть несколько дней, переманеврировать
силы, оттянуть до конца конференции). А пока на заседаниях
текли другие вопросы, успевая и с каждым из них, — Ленин от своей огромной
резолюции стал откалывать куски отдельных резолюций — отношение к войне,
отношение к Временному правительству, отношение к Интернационалу, — и они
проходили в той форме, как нужно, а в последнюю вот эту ночь, и когда часть
делегатов уехала, протянул Ленин и остатки текущего момента уже в новом виде. (Да не забудем, что наши резолюции и не
приспособлены для широких масс, они только объединят деятельность наших
агитаторов.)
Наши противники говорят, что
революция — буржуазная, и потому рано говорить о социализме? Так повернём:
буржуазия не может выйти из создавшегося положения разрухи — и вот почему
революция должна идти дальше! Гвоздь резолюции: социализм ставится нами не как
прыжок, а как практический выход из создавшейся разрухи. Вот станет Россия
одной ногой в социализм — и отметём старое ходячее выражение, что социализм это
„массовая казарма”, „массовое чиновничество”, — мы вообще обойдёмся без чиновничества!
И крестьяне — заинтересованы в социалистических преобразованиях, а хватит ли у
них организованности — мы за них не отвечаем.
И при новом виде резолюции —
Ленин не потерпел поражения, Каменев уже не сражался. И та программа, что три
недели назад воспринималась как дикая — вот и стала, по кускам, официальной
программой партии.
Каменев пока, на данном
этапе, останется нашим делегатом в Исполнительном Комитете, хотя и неточный
выразитель партийной линии: он хорош для выступлений, респектабельная фигура, и
хватит с него. А живое дело — течёт другими каналами. На живое дело всё больше
выдвигался Зиновьев. Совершенно доверенный в
швейцарские годы и в курсе всех последних секретов — он и в Петрограде быстро
приспособился, писал в „Правду” статью за статьёй и ещё обнаружился в новом
качестве оратора. На конференции выдвигал его Ленин с частью докладов или
ответов вместо себя — Григорий говорил абсолютно слово в слово как надо, его
рост архирадует. Тогда, зная его трусоватость, Ленин
подкрепил его, что нечего бояться и аудиторий массовых, — нас сейчас никто
тронуть не посмеет. И Зиновьев — решился, и отлично справился в Морском
корпусе, и на Франко-Русском заводе. И вот на сегодня требовало Ленина
совещание фронтовых делегатов (наш Крыленко там), — послал Ленин вместо себя
Зиновьева. Инструктировал: быть в меньшинстве — это большое преимущество, можно
всё время идти в атаку. Самые выгодные лозунги: земля народу! опубликование
тайных договоров! и раскрыть сундуки буржуазии! А про войну говорите особенно
умело — тут искусство!
Между прочим
присматривался и к Сталину: очень выдержанный, скромный, а умеет нажать
на людей, где ему покажешь.
Ещё ж и такой стоял вопрос:
что делать со Стокгольмской конференцией, затеянной западными оппортунистами и
баранье подхваченной нашим Советом? Совет всколыхнул всеобщие надежды на эту
конференцию, и представилась она массам как чуть ли не единственный выход из
этой войны. (Альтернативный нашему.) И есть, действительно, выигрышные моменты:
в Стокгольм не едут социалисты Антанты — можно бы разыграть хорошую игру против
них. А немецкие социалисты, напротив, едут. (И наши германские
контрагенты конечно ждут, что мы поддержим. Но вот
тут-то мы бы и выглядели пособниками Вильгельма. Нет, господа, ваши прусские
лбы слишком просты, наша игра сложней. Наш козырный ход —
отшатнуться от ваших друзей.) Нет! мы — не едем! Это — комедия,
прикрывающая сделки буржуазных дипломатов! (И дождался „браво” от „Русской
воли”, как худший плевок, но приходится и такое сносить.)
Да правда, мерзко себе представить:
ведь Бернштейну и Каутскому туда пути не закроешь. А то и Шейдеману.
И со всеми этими слизняками — сидеть за одним столом? А хотя бы только с
аморфными социал-демократами, — потеряться в их месиве? Нет! ваш
соглашательский Интернационал пусть наконец умрёт! Да
и что это за платформа — манифест 14 марта? И: только не так, как сделает петроградский Совет: вы едете? — а мы не едем. (Однако,
учитывая иллюзии масс: на Совете голосовать не против,
а воздержаться.)
Но тут же возникает
следующий выбор: циммервальдисты собирают
предварительно свой отдельный третий съезд. Ленин — крупнейший циммервальдист, знамя нашей партии — Циммервальд,
и все большевики естественно ждут, что туда-то мы едем! И снова тонкий,
неожиданный ход: нет! и туда не едем! (Только бы отделиться,
отделиться ото всех! Да разве теперь любая
международная конференция — путь к нашей власти здесь?) Исполнительный
Комитет тоже в сторону Циммервальда? А мы — прочь!
Рвёт грудь нетерпение: прочь от них ото всех! Пора, пора сдавать в архив и циммервальдизм, как и „старый большевизм”, отслужили! Циммервальдский манифест уже недостаточен, собирать тех,
кто ещё левей. Если мы и поедем на совещание рабочих партий, то только таких,
которые в своей стране уже революционно борются за переход
всей государственной власти в руки пролетариата! (А таких пока нет.)
В собственной партии
смятение, не ожидали. Ленин уговаривал конференцию: некоторые товарищи
опасаются — мы изолируем свою партию? Нет, мы изолируемся от колеблющихся!
Нет способа помочь колеблющимся, кроме того как перестать колебаться самим.
Беря на себя почин такого окончательного размежевания, наша партия уже
начала сплачивать элементы Третьего
Интернационала!
Но товарищи — всё равно в
смятении, на циммервальдскую хотят ехать. Сговорились
с Зиновьевым и он выступил против Ленина, что наш уход
будет большинству непонятен, и провёл решение: ехать. (Ладно,
съездят наши последний раз, и то с информативной целью. Заседать ещё с такой сволочью, как
Гримм.)
Поиск правильного пути в
каждой данной ситуации в каждую данную минуту и есть высшее дело революционного
вождя. И в поиске лозунгов новых и новых — постоянно быть настороже ко всему
приходящему новому, выхватывать их — и на партийное знамя. Промелькнуло в
прениях о трудовой повинности — да! несомненно! — общая трудовая повинность это
нечто новое, такое, что составляет часть социалистического целого. Промелькнуло
в прениях, что сейчас по России провинциальные советы уже гораздо решительнее и
успешнее берут местную власть, чего нет в Петрограде, — да! это замечательно! и
вспомним, что Французская революция тоже пережила полосу муниципальной
революции, местные самоуправления стали её опорой. Мы узнаём эту ситуацию у
нас! — возможно, и наша революция теперь потечёт через провинцию. (Впрочем, в
Казанском Совете нашим и говорить не дают.) В столицах
требуется долгая подготовка сил пролетариата, а на местах — уже можно
непосредственно двигать революцию дальше, переходя к контролю над производством
и распределением продуктов! В этом залог второго этапа революции!! (Григорий,
всё время говорите: вся власть — не Совету, этому, а
вообще — Советам!) Советы могут действовать без полиции, так как у них есть
вооружённые солдаты. Советы могут заменить собой и старое чиновничество.
Устраивать полную автономию мест, всевластие вооружённых рабоче-крестьянских
масс!
Временное правительство
препятствует всеобщему вооружению народа? противодействует немедленному взятию
народом земли плюс контрреволюционная агитация Гучкова
в армии? — так всесторонне усилим самочинные действия на местах к осуществлению
свобод, смещению властей и контролю над производством! Проведём революцию —
через провинцию!
А революция — вдруг
совершенно неожиданно сама толкнулась в центре: сегодня — отставка Гучкова! Ошеломительное известие!! (И в самый же день отставки
опубликовали в „Правде” охлаждающую резолюцию: предостеречь народ не
сосредотачивать внимания на замене в министерстве одного лица другим, это
беспринципная борьба парламентских клик, — и вдруг...) Главный столп Временного
правительства — и так мгновенно пал!
А может — за ним слетит и
всё правительство?? Так борьба этих дней уже себя оправдала! Сбили самого
опасного, кто способен схватить власть и держать. А остальных — вышибем!
Гучков!? — никак не ожидал.
Но — именно, но именно, но
именно этого и надо было ожидать! Кризис власти — не случайность! Временное
правительство связано с англо-французским капиталом, а солдаты измучены войной,
а грозный призрак бесхлебья и разрухи, капиталисты мечутся между отчаянием и
мыслью о расстреле рабочих...
И в такой-то момент подлые
софисты из вождей Совета изворачиваются оправдать коалицию?! А как
участвовать в коалиции, надо же иметь расчёт: меньшинством? — значит быть там
пешками. На равных? — ничего не выиграть. Большинством? — так вот и надо
правительство свергать! Да, переход всей власти — к Советам!!
И пусть в
этих Советах эсеро-меньшевики опозорятся — ещё лучше,
покажут себя массам: всё им — ждать: конца войны — ждать, земли — ждать, и
предательство с займом — позор! полная и безусловная измена социализму! интернационализму!
классовой борьбе! На этом мы проведём перевыборы в Советах — вот лозунг! Систематическая
борьба внутри Советов за торжество пролетарской линии! Именно сейчас, когда
буржуазная власть зашаталась, — главный удар переносить на оппортунистов
социализма! Что пишут их профессора, какая комическая аргументация: если мы
порвём с союзниками, то у нас нарушится с ними торговля, которая нужна, чтобы
расплатиться с их же долгами. Круглый идиотизм! А
просто — ничего не платить финансовым бандитам — это им не приходит в
голову?! И так они во всём. Вот Церетели на Четырёх
Думах — ведь позорная речь, выбросил за борт все идеи марксизма и классовой
борьбы, растерялся перед цензовой публикой, — какая такая „демократическая
буржуазия”, „две части буржуазии”? какие между ними классовые различия? Значит,
рабочие и крестьяне, ограничьтесь тем, что приемлемо для буржуазии, не берите
заводов и земли? Нет, парламентский кретинизм их
погубит, Церетели сдаёт Советы буржуазной политике. А диктатуру пролетариата и
крестьянства назвал „отчаянной попыткой”? Да как же можно, оставаясь
демократом, быть против диктатуры пролетариата и крестьянства? А Учредительное
Собрание разве не будет диктатурой большинства? Как можно опасаться гражданской
войны против ничтожного меньшинства? Церетели запутался окончательно. (Он и
Чхеидзе представляют интересы зажиточных крестьян и части мелких хозяев.)
А в „Известиях” они и вовсе
распоясались: Красная гвардия для них — угроза единству революционных сил,
захват помещений — анархия, и докатились до такой формулы: „нарушение частных
интересов приносит величайший вред делу свободы”! А? Ну, предатели социализма
метят себя сами. (Красную гвардию будем крепить, но против регулярной армии она
не вытянет, надо ослаблять армию.)
Отряхивая все сопротивления,
Ленин всё крепче становился на обе ноги. Вот едут через Германию Аксельрод, Мартов, ещё 150 человек (теперь и все попрут, да
опоздали), — теперь меньшевикам нечем крыть, придётся заткнуться.
Однако деньги поступают
медленнее, чем ожидал. А нужны — край. Бешенеешь от задержки стокгольмских курьеров, пакетов,
переводов.
Тут ещё этот сюрприз:
английская разведка нащупала группу Парвуса. Но в
неуклюжей военной телеграмме, прорвавшейся в прессу, написали: „секретное
совещание русских евреев в Копенгагене”? — и получили
круговую отповедь, по зубам! погромная попытка! мы оскорблены повторением
старых приёмов самодержавного правительства! душители евреев всегда были и
нашими палачами! Привлечь к уголовной...
А Парвус
— не осторожен.