159
Два месяца Александр
Фёдорович гремел своими речами на всю страну. Но вот наступили дни: молчать и
действовать.
Да собственно, всё уже
совершилось помимо него, — присутствовал он на переговорах или нет (даже лучше
и отсутствовал, чтоб не растекаться между двумя сторонами), молчал или добивал
Милюкова, — всё шло как надо, военное министерство
верно плыло к нему в руки.
Да и кто другой мог сейчас:
укрепить боевую силу демократизованной армии! и её
способность к наступательным действиям! Разве такой мешок, как Гучков? Армии нужен — обожаемый вождь, кого она любила бы
со всею страною вместе.
И такой был — единственный
во всей России.
О, это будет грандиозное,
чудесное преображение всей картины! В Армию вольётся революционный
наступательный пыл! — несравненный с прежним
подневольным царским. (Воодушевлённая новым вождём, она, если понадобится —
дойдёт и до Берлина!)
О назначении Керенского всё
открытее писали газеты — и вот уже суетливый Пуришкевич слал ему
сентиментальную открытую телеграмму: „Когда власть не почёт, а
бесконечно-тяжёлый крест, я — правый по убеждениям и ваш будущий политический
противник после войны, предлагаю услуги быть у вас чернорабочим в это ужасное
время, когда Ленин и его единомышленники вырывают у народа плоды завоёванной
свободы. Как сказал Кондорсе... ” (Фразу из Кондорсе запомнить, употребить.)
В последние двое суток
Керенский сделал некоторые шаги, чтобы его кандидатуру поддержала и Ставка, это
важно. И сегодня утром два заместителя Гучкова,
Новицкий и Филатьев, официально посетили Керенского в министерстве юстиции — просить
его принять пост военного министра, заверяя, что все Главнокомандующие (они
сегодня приезжают в Петроград) на это согласны.
Отлично. (Сами
Новицкий и Филатьев заглядывали в глаза с надеждой, что останутся товарищами
нового министра. Да выгоню тотчас! — неужели оставлю кого-нибудь гучковского? Ясно, что брать Туманова и
Якубовича, — и прогрессивны, и умело поддержали в эти дни.) И сегодня же
принимать министерство, не ожидая конца безалаберных общих переговоров.
Но такова природа жизни и
человека, что наши желания обычно превосходят предлагаемое нам. Военное
министерство, да, шло в руки Керенского — но этого было мало ему! Он желал
принять — одновременно также и морское, никак не
меньше, чем Гучков: уж стоять во главе вооружённых
сил страны — так всех!
А как он поднимет флот! Да
разве при нём в Кронштадте возможны будут какие-то беспорядки?
Но здесь во всех головах, и досадно что в исполкомовских, — создалось раздвоение,
распадение. Ложное представление, что отныне военное и морское министерства
должны быть разделены, коль скоро нет единого специалиста, а для торга нужно
иметь больше портфелей.
И не только мыслили так в
общем виде, но уже и конкретно предлагали в морского министра: то Колчака, а то
даже, смех выговорить: Скобелева, дурачка.
Но уже несколько шагов для
создания коалиции Керенский предпринял в Исполнительном Комитете, и вот этот
ещё новый был ему неудобен. Да и плохое начало: самому просить у Исполкома себе
пост. Пусть — просят они.
И сегодня утром мелькнула у
Александра Фёдоровича гениальная идея: установил, с какого часа в
Адмиралтействе заседает комиссия Савича (морская поливановская),
— и в сопровождении своих двух офицеров-адъютантов (давно уже всё у него на
военный лад!) — ринулся туда!
И — молненно
по этим лестницам, залам, где отсиживался Хабалов в последние часы. И — клином,
адъютанты за плечами, ворвался в заседание ошеломлённой комиссии (там и простые
матросы сидят, на это он и рассчитывал):
— Товарищи! Временное
Правительство сейчас пересоставляется. Я буду — военным министром. Выбираете ли
вы меня — морским?
Раздались голоса, что —
да... Да. Да!
— А если да — то пошлите
сейчас делегацию в Исполнительный Комитет Совета рабочих депутатов и
подтвердите ваш выбор!
И так это было отчеканено,
так щедро был им предложен этот дар, — комиссия согласилась и начала выбор
делегации.
А Александр Фёдорович уже
покачивался спиной на подушках своего автомобиля.
Он вот в чём нуждался
теперь: поспешить публично выразить свою программу —
раньше всех, и даже пока правительство ещё не создано — и чтоб она завтра же была
в газетах. Где-нибудь, где-нибудь выступить! — где бы? Никакого крупного
заседания, митинга нигде не было сегодня. Опять в совещание фронтовых
делегатов? — второй раз не годится. Но сообразил: при военном министерстве
происходит соединённое заседание поливановской
комиссии и комиссии по пересмотру военно-судебных уставов. Человек 70-80
наберётся. Отлично, вот там! Уже распорядился послать туда стенографисток, дал
знать корреспондентам. И вот — уже поехал. Бурно встречен.
И вот уже выступает с речью:
— Мне кажется, что в военной
среде мне незачем объяснять, что не существует „русского фронта”, а только союзный. Германия, братаясь на нашем фронте, смогла
остановить французское наступление. Так что, искренно стремясь приблизить мир,
мы его отдалили. Мы усилили в Германии не демократические слои, а бюрократию.
Германский министр иностранных дел сказал: „Россия вышла из международного
оборота, мы с ней больше не считаемся.”
Стенографистки,
корреспонденты строчили.
— Промедление часа — смерти
подобно! Государство в опасности — в буквальном смысле! Мы имеем право не
только просить, но требовать, чтобы каждый, кто считает себя русским, — горло
дрожало от волнения, он никогда не говорил так, всегда о социализме, — каждый,
кто считает себя русским, забыл бы о себе во имя государства! Все наши идеалы
демократии сделаются сказкой, если мы сейчас не сумеем отстоять то, что
получили. Такого свободного демократического строя, как сейчас в России, — не
имеет ни одно государство мира. Но мы не можем выскочить на 200 лет вперёд всей
Европы. И даже борьба классов немыслима, если нет той площади, на которой
каждый может свободно развивать свои силы.
Вот это последнее —
для большевиков, должны ж они услышать и очнуться! Тут и немного подправить
свою неудачную речь о „рабах”, за которую так хвалит буржуазия
и так упрекают товарищи:
— И вот мы должны устроить и
закрепить эту территорию будущих внутренних, так сказать, военных действий. А
иначе — мы все погибнем. Только наивные мечтатели могут думать, что слабая
Россия получит больше, чем сильная.
Он потерял ощущение, перед
какой узкой комиссией говорил, — он говорил передо
всей Россией.
— Защищать то, что нам дали
предки и что мы должны отдать потомкам, — это элементарная обязанность. Сейчас
мы держим экзамен не только на мудрость, но на первобытную честность, чтобы
будущие поколения не сказали, что в 1917 году в России жили люди, которые
размотали, расточили наследство, не им принадлежащее, добытое потом и кровью.
Даже заплакать хотелось
самому — так верно наконец он нашёл и выразил! Ну пора же, пора же нам всем очнуться и понять!
— Теперь, после нового
напряжения народного разума и мудрости, будет создано правительство, которому
надо подчиняться не за страх, а за совесть! Временное правительство за два
месяца ни разу не применило физической силы. В апрельские дни оно отдало только
один приказ главнокомандующему: если вооружённые люди пройдут в залу, где мы
заседаем, — то и тут никакой вооружённой силы не применять! — Он и не был в тех
заседаниях, но как красиво! как щемит! Это войдёт в хрестоматии Российской
Революции! — Мы сказали: мы хотим лучше умереть, чем опозорить себя применением
физической силы!
Вырвались чьи-то голоса: —
Верно!
Верно — но и не верно! При
обновлённом правительстве:
— Каждый из нас должен
признать: раз государство не может существовать без власти — то власти надо
оказывать уважение. — Постреливал глазами в сторону корреспондентов: — Пусть
никто не думает, что во Временном правительстве кто-нибудь цепляется за власть.
Но в стране не может быть состояния полувласти.
Теперь — мы выплываем весьма благополучно. В ближайшие дни Временное
правительство воскреснет — и мы со спокойным духом и с силой разума сумеем не
только нагнать, что мы упустили — (особенно в военном ведомстве, армии, флоте!)
— но мы сделаем больше, чем вы имеете право от нас ожидать!
Это „больше” вырвалось как
бомба из груди и разорвалось перед глазами. Сильно аплодировали. Но Керенский
спешил уйти. Он спешил — на Виндавский вокзал,
встречать приезжающих Главнокомандующих. А почему бы нет? Ещё не назначен? —
формальность, он уже их предводитель.
Но в чём он их опережал: от
брата жены, Барановского, подполковника при Ставке, он уже имел слух, что из
четырёх Главнокомандующих двое вот-вот подадут в отставку, Гурко первый.
И надо было только пройти
скорей всю процедуру назначения министром, при содействии этих
Главнокомандующих, — и первым же приказом запретить им всякую отставку!
А то ведь — разбегутся...
Ехал в автомобиле, думал: а
ещё бы дня два в министерстве юстиции — закончить реформу Сената? Бессмертно!
А царскосельский
дворец и узников — опять увести из юстиции в военное министерство. Оставить за
собой.