99
Панихиду отец Леонид
назначил на 9 часов утра.
Тогда в Коробовке назначили на
8 часов сельский сход. Село будоражилось и что-то готовило, может и само не
понимало что.
И у отца Леонида, ещё с вечера получившего от Вяземских приказ Радко-Дмитриева,
блеснула счастливая мысль: с этим приказом пойти самому на сход, и там прочесть
прежде панихиды.
Каким он застал
сход и что кричали там поначалу — он Вяземским не успел рассказать.
Пришёл к самой службе, но с глазами сияющими, какие только могут быть у
растроганного священника.
— Всё хорошо, всё будет
хорошо! — успел коснуться руки старой княгини.
А уже подваливала к храму и
толпа — и снова неузнаваемо изменённая: прежние многолетне-привычные
доброжелательные крестьянские лица, свои.
Как будто не было вчерашнего
возбуждения, ропота в храме. Ни полосы разорения последних дней.
Коробовский резной иконостас — не
стыден бы и в столичной церкви.
Разбирали, затепливали свечи
— и замирали для моления.
Необычно и неприятно только
было крестьянам, что — запаян гроб, и нет покойного с венчиком на лице, а цинк
один, хотя и обваленный цветами.
Успокоилась мать,
успокоилась вдова, и Лили, и все. И отдались заупокойной службе, и над тёплыми
огоньками, сквозь ладанный дым — протягивало перед ними короткую жизнь брата,
его узкое подвижное лицо, дар щедрости, остроумия, ума без учёности, отваги,
отчаянного охотника, подолгу без сна и еды, бесстрашного конника. Свои тридцать
лет и провёл в цельной скачке — и убит на лету.
А может быть, по-нынешнему,
— ему лучше, чем нам.
Отпели вечную память. (А
какие певчие до сих пор, отцовские!) Кончилась панихида, ещё не гасили остатки
свечей — отец Леонид достал ту бумагу и снова читал — звучно, назидательно, в
виде надгробного слова:
— Приказ по 12-й армии...
17-го летучего санитарного отряда, 4-го Сибирского полка... Князь Вяземский
всегда выдвигал свой отряд в самое пекло боя, действовал в самых опасных местах
и зачастую под градом снарядов... Князю Вяземскому тысячи русских матерей
обязаны сохранением своих сыновей, и десятки тысяч детей обязаны, что не
остались сиротами... Имя князя Дмитрия будет долго вспоминаться всеми нами...
Его малолетние сиротки, достигнув зрелого возраста, вспомнят с гордостью своего
доблестного и самоотверженного отца.
Крестьянки плакали.
Князь Борис радовался, что
не уступил угрозам. Вот так надо и впредь: хамскому
напору — не уступать ни в чём!