5
В скаженом
этом городе Ростове привык Захар Фёдорович делать дела, да только не такие.
Больше всего он ездил в Ростов насчёт машин: все новые машины появлялись там, и
можно было посмотреть и пощупать, и объяснялось хорошо, как они действуют.
Покупал он там, опережая всех экономистов, а то и самого барона Штенгеля, дисковые сеялки от Сименса, и пропашники
картофеля, и те плуги новые, идущие на длинных ремнях между двумя локомобилями.
Иногда большие сделки на зерно и на шерсть подписывал там (самим французам
зерно продавал). И конечно сам покупал: рыбу — где ж как не в Ростове рыба! — и
другое из харчей и вещей. А кодась-то
поихал только купить перчатки, какие хотел, — чтоб
внутри беличий мех, а снаружи замша, в Армавире таких не случилось, — да
уговорили чертогоны: на придаток купил ещё и автомобиль “русско-балтийскую
карету” за семь с половиной тысяч. Когда-то гыркал на
сына за “томаса”, твёрдо считал, что от той зверяки, как она вкруг поля объехала, — и гроза ударила, и
хлеб полёг. А вот и сам подыскивал шофёра, хорошо виноградарский сынок научился
в армии, он и стал.
Всю эту куплю-продажу в
Ростове Захар Фёдорович справлял гладко, и нравилось ему, как швыдко все ростовские крутятся при делах, — а вот гимназии
никогда он там не видел ни одной, где стоят, вывески не замечал. И когда подговорили его Роман с Ирой забрать Ксенью
из пятигорского пансиона да в ростовскую гимназию, то с заминкою повёз он дочку
в Ростов, потому что в товаре таком, как гимназия, толку не смыслил, и
наверняка б его околпачили, подсунули б, какая хуже.
Но в тот раз надо было ему
по делу посетить одного умнейшего жида, почтенного
человека — Архангородского Илью Исаковича.
Тот Архангородский был первый знаток по мельницам, и
по самым новым, хоть электрическим, хоть каким хочешь, до того был знаток, что
без его конторы ни одной мельницы не ставили от Царицына и аж до Баку, и когда туз
Парамонов затеял в Ростове пятиэтажную, так тот же Архангородский ему и ставил. Вот и надумал Томчак, что Архангородский ему
дурно не скажет, спросить его: яка гимназья наилучшая, куды дочку отдать? И Архангородский добро отгукнулся,
сказал, что хоть есть казённая Екатерининская и ещё другие, но лучше бы всего
он советовал отдать в частную гимназию Харитоновой, где и его дочь уже учится,
Соня, в четвёртом классе. Сравнили возраста — той и той тринадцать, так вместе
и сядут, гарно.
Сразу и подружка, понравилось
Захару Фёдоровичу. А что гимназия частная, не казённая, так особенно хорошо:
только те дела и надёжны, где сам хозяин во главе, а где казна да казённые
служащие — там добра не жди николы.
Когда езжал
Захар Фёдорович в Ростов, надевал он костюмы, по времени года шерстяные или чесучёвые, надевал и шляпу фетровую, или брал зонтик для фасону, но забывал об этом вскоре и так шагал и руками
махал, как у себя в степу, соскочив с дрожек в чумацком плаще и смазных
сапогах. А ещё, как раз перед тем, надоумила его невестка заказать сотню
визитных карточек, будто нужно так обязательно. Но только гроши гинули задарма:
у торговых и деловых людей, кого посещал Томчак, и в
банках и на бирже, никто тех теребенек друг другу не
совал, и вся сотня лежала в кармане целая, как неигранная
карточная колода. И только когда биля Старого собора Томчак подъехал к гимназии Харитоновой — разменял он ту
сотню: первую карточку послал через швейцара наверх.
Аглаида Федосеевна оказалась барыня
важная, рассудительная, только в щипоноске, уж носила
б очки, а то та щипоноска с носа сваливается. Такой
серьёзной женщине вполне можно было доверить дочку в дальнем городе, не
разбалуется, хоть по полгода её не видь.
А что сам: он может
начальнице не понравиться — у Захара Фёдоровича и минуты в голове не было. Все Томчаки по мужской линии отличались тем, что упрямство,
хмурость и брань выворачивали дома, а при гостях и в гостях были весельчаки и
лучшие собеседники. Такого общества не было и такой женщины не было, которым бы
Захар Фёдорович не понравился в разговоре, когда хотел.
И
действительно, картинный этот хохол, с резкими чертами, мохнатыми бровями,
крупным носом разляпистым, в маскарадном городском
костюме с цепочкою часов на самом видном месте, — своей, однако, открытостью,
юмором, но и патриархальным достоинством, а больше всего степным ветряным
напором, от которого еле бумаги не срывались со стола и календарь сам
переворачивался, — ошеломил Аглаиду Федосеевну и
очаровал.
В обществе, где она обращалась, много знали и понимали, много вздыхали и
мечтали, да не было ни у кого такой энергии, такой страсти действовать сейчас
же, выскочив из кресла. Томчак и разговаривать-то
приличным полуголосом не умел, в кабинете начальницы едва не кричал, будто
рядом арбы скрипели и прогоняли мычащий, блеющий скот, так же громко и хохотал,
— но Аглаиду Федосеевну, тонную хранительницу именно
полуголоса и сдержанных манер, всё это не только не покоробило, но увлекло
свежестью. И даже явная его прикраса, что он четыре гимназии объехал и все ему
не понравились, а эта сразу нравится, с лестницы, со швейцара, — даже наивное
лукавство это умилило её. И хотя четвёртый класс у
Харитоновой был укомплектован, никого больше она не собиралась принимать, да
ещё какую-то дикую девочку, конечно недоученную, — но за десять минут она
согласилась принять, и не только не указала, как умела насупленно,
что ждут её другие занятия, а поддалась простодушию весёлого хохла, стала о нём
самом расспрашивать и велела подать кофе.
Не скупясь
на подробности и на шутки, уверенный, что тут только и ждали его послушать,
Захар Томчак рассказал, как в детстве был простым
чабаном в Таврии, пас чужих овец и телят; как они, тавричане, приехали на Кавказ найматься
батрачить, и получал он тогда много меньше, чем платит сейчас последнему
прихожему рабочему, не говоря о постоянных своих мастерах; что только через десять лет
дал ему хозяин десять овец, тёлку и поросят — и с того завертелось всё его
сегодняшнее богатство, трудами и боками. Спросила начальница про его
образование — полтора класса церковноприходской, как
раз научился, сколько надо ему: Библию читать да Жития святых, по-русски, але и по-славянски, а писать — плохо совсем, а ни при одной
купле его не обманешь. Про семью спросила, и поведал он, какое испытание ему
Бог послал: в неделю шестеро диток вымерло, уся середина потомства. Стали слезы у него, вытер платком.
И потом про экономию рассказывал: как кирпича-железняка звенящего сами в печах
самодельных вот выжгли миллион штук, ещё и продадут, мабуть останется; как новый дом плановал
с архитектором сам, окна нет без жалюзей снаружи и
ставен внутри, так что жара никакая нипочём; четыре линии водопровода положили,
своя электрическая дизельная станция у них уже стоит, теперь садовлят парк, а по нему расставят фонари, — да просто
зовёт он начальницу на следующее лето приезжать с детишками гостевать.
Слово за
слово и начальница о себе рассказала, что она овдовела недавно, был её муж —
инспектор казённых гимназий; что детей у неё трое: дочь кончила только что
гимназию, теперь в Москве будет учиться, а старшему сыну Ярославу тринадцать,
от рук отбивается: хочет гимназию бросать, да в пустоголовые идти, в кадеты.
Объявила она, что плата за
обучение — двести рублей в год, в пять раз больше казённой, потому что... — Томчак едва не обиделся: “Скики платыть — я и сам знаю. У вас быкив
нэма, пидсовнухив на масло нэ жмэтэ и квасоль
нэ растэ — на шо-то надо дитэй содэржуваты”. Спросила, где девочка будет жить, — Томчак туг-то и взжалился: “Та нэма ей дэ диться,
дитыни бидной! У таком городе кружёном як ии без глазу оставлять? А чи, може, у вас бы и жила?” (Он это с первых
минут и придумал! Он для того тут и прихотни тачал и кохвий пил и на
кумыс приглашал, хоть его другие дела пекли, волокли). “Как вы это
понимаете?” — чего угодно ожидала Харитонова, не этого только. “Та шо ж у вас — комнат небогацько?
Вот старшая, кажэтэ, закинчала, до Москвы пойидэ, — замисто ии мою и визьмить. Та вы мини хочь усих трёх своих давайтэ, я им
зараз мисто найду!”
Как это было ни дико, ни нахраписто, но после всего разговора, дружелюбия и смеха уже
невозможно было вернуться к той первоначальной нерастопляемой
ледяности, которою Аглаида
Федосеевна умела отпугивать. Она вразумляла хохла, объясняла, почему нельзя,
так не делают, ученица не может жить у начальницы на квартире, она свою
собственную дочь учила не у себя, а в казённой, чтоб не было и тени
благоприятствования, — ничего этого хохол не усваивал, сыпал
свои прибаутки да пытался её растрогать: “А тоди куды ж мини ии? Чужим людям нэ оставлю. Назад, та за овцами ходыть.
А дивчина шибко разумная”. — “А я вам кто? не чужой человек?” — “Вы? — ни! вы —
своя людына, зовсим своя!”
— так уверенно, радостно наседал хохол, что начальница
и понять не успела, в чём же они с этим дикарём такие свои?
Томчак хорошо видел, как он
начальнице понравился, и что дочка тоже понравится, але
не надо напирать сразу. И свёл на шутку, об одном
только просил: нельзя ли девочку на три дня приютить, пока он тут сделки
заключает, по конторам ездит, ещё и в Мариуполь ему, а на кого дочку в
гостинице оставишь? А вернётся — и найдёт ей квартиру.
И начальница сама не
заметила, как дала себя уговорить. Томчак даже ручку
ей поцеловал (он не умел, но видал, как делают) и порывом ушёл. Ещё прежде, чем
он привёз эту пугливую девочку в домашнем клетчатом платьице с поясом-кушачком,
не смевшую перед величественной дамой в пенсне ни повернуться, ни сесть, — к
другому подъезду (квартира начальницы была в здании гимназии) подвезли
фарфоровый бочонок осетровой икры, от Филиппова торт в квадратный
аршин и ещё коробки. Не могли же не к делу быть лишние гроши хоть бы и этой
образованной начальнице, хоть и в щипоноске. Да
платить людям вперёд и по совести — не подкуп, не покупка, не мог бы Томчак объяснить, а про себя понимал: щедро платить за
всякое дело создаёт между людьми дружбу и добро.
За три дня, что Томчак был в отъезде, Ксенья
проявила себя чистоплотной, послушной, восприимчивой к навыкам и к урокам, это
быстро замечает опытный глаз. Комната дочери пустовала, мальчиков можно было и
не расселять, и решила Аглаида Федосеевна, что будет
даже хорошо: при двух сыновьях пусть в доме растёт девочка, это будет влиять на
них. Только вот молится ребёнок избыточно: и утром, и вечером подолгу, на
коленях. Но тем заманчивей взять девочку из тёмной семьи и переделать на
девушку передового толка. Условия поставила: Ксенья
будет ездить домой лишь на каникулы, а в году отец не будет вмешиваться ни во
что. Да Захару Фёдоровичу лучше того и не надо: начальница правил строгих, чего
ж для девочки ещё?
Томчак не задумывался, какое
первейшее испытание возложил на дочь: жить на квартире начальницы и не прослыть
меж одноклассниц фискачкой. Впрочем, от этой
опасности её оберегла и начальница: дорожа либеральным духом своей гимназии,
она никогда не позволяла себе и классным наставницам прибегать к осведомлению
через тайные допросы и доносы учениц. Ни одного такого вопроса за годы не
задала она и Ксенье. Она и её покойный муж считали
главной задачей воспитания юношества — воспитание гражданина, то есть лица,
враждебного властям.
Способности Ксеньи и её усидчивость превзошли догадки Аглаиды Федосеевны. Переходы между гимназией и квартирой
занимали у девочки одну минуту, не час в день, как у всех, и этот час тоже шёл
на занятия. Сам процесс занятий завлекал её выше гимназических наград. Ниже
пяти с минусом у неё не бывало выводной отметки ни по какому предмету, а особенно расцвела она в иностранных
языках, из которых ни одного не знала, придя: в гимназии Харитоновой было два
обязательных, Ксенья, кончая с золотой медалью, уже
свободно читала на трёх. (И так любила она свою гимназию, не мысля дня
пропустить занятий, такая робкая сохранялась долго, что отказалась от Ориного приглашения поехать с ними в большое заграничное
путешествие).
Больше языков — больше и
книг. Детскими и недетскими, ими уставлены были многие шкафы в квартире
Харитоновых, и почти не было здесь общих с теми, что читала Ксенья
у Ори, — ну разве, может быть, Гоголь да Диккенс.
Когда издано было толщиной и бумагою как Библия — так не Библия была, а Шекспир
со страшными картинками.
И с каждым полугодием,
каждым месяцем этих четырёх гимназических лет мир прежней Ксеньиной
жизни развиживался ей как дикий тёмный угол. Да каким
позором была одна развязность отца — предложить начальнице взять дочь на
постой! Приезжая домой на каникулы, Ксенья в ужас
приходила от густоты домашней невоспитанности. Однажды привозила она с собой
Соню Архангородскую и её глазами ещё острей увидела
всю эту первобытность, и сгорела от стыда. Не подвернись агрономических,
она на любые всякие другие курсы бы уехала, чтобы только обращаться в
культурном мире.
Ничего не осталось и от её
прежних старательных утренних и вечерних коленных молитв: помаливалась
она теперь дома бегло, в церковь ездила со всей семьёй, когда нельзя уж не
поехать, — а стояла рассеянно, крестилась неловко.
И спохватился Томчак, что одну только малость
забыл тогда спросить у начальницы: со своей всей гимназией — верует ли в Бога
она?
ДОКУМЕНТЫ
- 4
11 августа
ФРАНЦУЗСКОЕ
М. И. Д. - ПОСЛУ В ПЕТЕРБУРГЕ ПАЛЕОЛОГУ
...
настаивайте на необходимости наступления русских армий на Берлин. Предупредите
русское правительство неотложно...