20
В пять часов вечера, только
и дождавшись Нечволодова, чтоб отдать ему приказание занять
позиции и удерживать, а о дальнейшем будут распоряжения письменные, начальник
дивизии генерал Комаров со штабом отбыл вослед за штабом корпуса. Задание дал
он не по карте, а кружа кистью в воздухе, что “крайне неожиданным” было
сегодняшнее наступление немцев с севера, он даже не уверен, что это — их
истинное направление, может быть загнули крыло, но во
всяком случае с севера Белозерский полк держит оборонительную линию, где и надо
его сменить. При этом просит он Нечволодова не
принять за немцев и не обстрелять половину дивизии Рихтера, которая уже идёт
вокруг озера Дидей с запада и вот-вот подойдёт сюда
на помощь. Начальник штаба дивизии полковник Сербинович
не мог объяснить Нечволодову не только расположения и
сил противника, но и расположения и состояния оставшихся на позиции наших
частей. Тяжёлый и мортирный дивизионы он обещал ему там, дальше, впереди, а
один батальон ладожцев для какой-то цели отобрал.
Пока не мог он ничего точно сказать о Шлиссельбургском полке, прошлой ночью
выдвинутом в сторону, на восток, и не мог точно назвать, где будет теперь штаб
дивизии, но обещал регулярно присылать ординарцев.
И тут же скрылись они так
быстро, что Нечволодов не управился даже заметить их
отъезд. Попался ему подпоручик из Белозерского полка и доложил, что сам видел,
как командир их полка только что сел в автомобиль с Комаровым, и они уехали в Бишофсбург. А их полк? А Белозерский полк понёс утром
большие потери и сейчас получил приказ полностью отходить. Но батальона два ещё
там, впереди, на позициях.
И так, оставшись с двумя
батальонами ладожцев, Нечволодов
продвигался дальше, ища свою артиллерию. Он осторожно, с дозорами, двигался
вдоль железнодорожной целёхонькой линии к станции Ротфлис,
от которой дуга полотна плавно переходила и в поперечную магистраль. И тут,
позади рощицы, действительно увидел на огневых позициях одну батарею
42-линейных пушек, дальше одну батарею тяжёлых гаубиц, где-то и остальные
должны были быть.
Заложенную грудь генерала —
откладывало.
Едва достиг Нечволодов каменной будки на станции Ротфлис,
к нему явились туда и командир мортирного дивизиона с трубчатыми чёрными усами
и командир тяжёлого дивизиона полковник Смысловский —
невысокий, лысый вкруговую до сверкания, но с длинной, как у волшебника,
серо-жёлтой бородой и очень уверенным видом. За минувшие недели Нечволодов раза по два видел обоих, но сейчас особенно
заметил радостно-горящие глаза полковника, будто он только и ждал стрелебной работы, просто сиял, что дорвался
до неё. (Да уже в том была радость, что не бросать оборудованных позиций).
— Дивизион — весь? — спросил
Нечволодов, пожимая руку.
— Все двенадцать! — тряхнул Смысловский.
— Снаряды?
— По шестьдесят на ствол! В Бишофсбурге — ещё, можно подвезти.
— Все на позициях?
— Все. И связаны
телефонами.
Это была новинка последних
лет: связывать проводами наблюдателей и закрытые позиции батарей, ещё не все
умели хорошо.
— И хватило проводов?
— И сюда притяну. Вот, мортирцы помогли.
Дальше не спрашивал Нечволодов, некогда, хотя б и украли, да и видел, как
мортирный полковник довольно провёл себя по трубчатым усам.
— А у вас?
— По семьдесят.
Всё остальное здесь не
выговаривалось, само было ясно: что будут стрелять, что без приказанья не
побегут. Удача! — такие орудия, такие командиры и проводная связь!
И всё сошлось на остриё, на
одну-три-пять минут: надо понять местность; отделить, где враг, где мы; выбрать
оборонительные линии; отправить туда ладожские батальоны; выбрать с
артиллеристами общий наблюдательный пункт; тянуть связь; пристреливать репера. И если за эти одну-три-пять минут будет огляжено,
выбрано, послано, скомандовано не в том порядке или неверно, — то за следующие
полчаса не будет верно сделано, и если именно в эти полчаса немцы повалят или
начнут бить — ничего не стоят наши сияющие глаза, наша связь проводная и
шестьдесят снарядов на ствол: мы побежим.
Был тот военный момент,
когда время сжимается до взрыва: всё сейчас, ничего потом!
— Тут есть водокачка! —
объявил Смысловский. — А дальние
репера у нас пристреляны, только продвинулся он.
Нечволодов молча
нагнул голову под низкую будку и вышел.
И артиллеристы за ним.
Бегом пробежали они через
нагретое, в масляном жарком запахе, рельсовое полотно.
Нечволодов поманил одного батальонного
командира (полкового у него тоже не осталось, да и лишнее) — и велел тотчас
идти сменять батальон белозерцев, а если плохо линия
выбрана — и её сменить, да вкопаться хоть немного, если жить хотят.
За дальним лесом раздался
негромкий пук, звук нарос — и жёлтое облачко немецкой шрапнели рвануло впереди,
левей и выше водокачки.
— Они уже сюда сегодня
бросали, — одобрительно сказал Смысловский. — Но мы
молчим — перестали.
Поднялись по внутренней
деревянной лестнице, Нечволодов на ходу выправлял
бинокль из-под ремней. Выше лестницы оказалось помещение с обзором на запад и
север. Уже сидели тут телефонисты при двух зуммерных телефонах. Западное окно
было остеклено и низким жёлтым солнцем ослеплено, туда сейчас не смотрелось. А северное — с хорошим видом, рама вышиблена, и не отсвечивал
немцам бинокль.
В простенке на ларе, около телефонов,
развернули и карту.
Из обстановки знали они
только то, что своими глазами видели, да по собственному соображению.
Бросили немцы один фугасный
снаряд, другой. Тоже репера, наверно. За магистральной железной дорогой в Гросс-Бессау было скопление, шевеление. И по опушке леса.
Но ни колонны, ни цепи сюда не продвигалось.
Могли, однако, всякую минуту
пойти.
— А там, под Гросс-Бессау, наших не осталось?
Мы по своим не лупанём?
— Наверняка нет, я уже
заключил.
— Осталось — и много, —
сказал серьёзный мортирный усач. — Именно там — слишком много.
В самом деле: до Ротфлиса не было трупов. Все трупы — впереди. Но уже под
вопрос “наши?” — они не вполне подходили...
— Солнце слева, на север
хорошо стрелять! — объявил Смысловский. — У них вон
тригонометрическая вышка — ах бы сшибить!
Слева же, от озера,
постреливала немецкая батарея. Значит, и пехота какая-то там. Значит, и Рихтера
не ждать.
И распорядился Нечволодов другой батальон ладожцев
поставить лицом на запад. И полковую пулемётную команду разделить на два
фланга.
А больше у него не осталось
никого. Ещё был целый полукруг направо, на северо-восток и восток, — но ставить
там было некого. Зачем-то забрал Сербинович батальон ладожцев — и Нечволодов отдал
молча.
Когда-то в молодости он
горячился всё оспаривать. Но за долгую службу свело кислотою скулы, и он
молчал: и когда можно смолчать, и когда надо перемолчать.
Впрочем, справа вот-вот
могли показаться пики кавалеристов Ренненкампфа.
Впрочем, как и на японской
войне, кавалерией в основном не воюют: кавалерию на войне в основном берегут.
По сохранению кавалерии хвалят командующих.
Замер, умер, онемел Ренненкампф.
И, стало быть, верно делал Благовещенский, что отходил? с кем же ему
смыкаться?
Если Вторая
армия входила в Пруссию, как голова быка, то они тут сейчас, на станции Ротфлис, были остриём правого рога. Рог вошёл в тело
Восточной Пруссии уже на две пятых глубины. Держа станцию Ротфлис,
они пересекали главную и предпоследнюю железную дорогу, по которой немцы могли
перебрасываться вдоль Пруссии. Ясно, что немцы без этой станции жить не
захотят. И разумно было всему 6-му корпусу именно сюда.
Но и за то уже спасибо
судьбе, что над ними не осталось суетливых дураков,
того положения нет страшней. Хрупкая кучка их составляла кончик рога — но от них
зависело хоть не делать глупостей.
Пришли два командира
батареи, начали кричать команды.
До темноты бы можно
продержаться — лишь было бы кого поставить направо с заворотом.
Сверху видно было движение отходящих белозерцев — шла пехота
и гнали двуколки стороной от станции, под лесом. Немцы били грозней — и
уходящие радовались убраться из невозможного места.
Нечволодов спустился с водокачки.
К нему крупными шагами
бежал, как прыгая, рослый офицер с дородным, чистым и отчаянным лицом. Из
последнего шага-прыжка он остановился перед генералом враз,
честь приложил с размаху едва ли не сзади уха и доложился близким басом:
— Ваше превосходительство!
Подполковник Косачевский, командир батальона
Белозерского полка! Считаем низостью вас покинуть! Разрешите нам не отступать!
Но сказалась нехватка
равновесия, он пошатнулся, чуть не навалившись на генерала. Всё
то же отчаяние было в его смелых глазах под писаными бровями.
Нечволодов смотрел, как не понимал.
Потом жестокой гримасой
повело его губы вбок. Ответил недовольно:
— Ну-у... ну, что ж...
И длинными руками обнял Косачевского, как тот и валился.
А вереница поодаль
отступала. Катились двуколки, ковыляли, хромали и шли люди.
Могли ли они так хотеть —
остаться? Или их офицеры только? Или один Косачевский?
— Сколько ж вас?
— Да выбило. Да две с
половиной роты есть.
— Заворачивайте. Станете вот
где, покажу, направо...
Уже радостно завывали по
одному наши снаряды, улетая на пристрелку.
И из разных мест подлетали
немецкие фугасы — вольным бичом — и в чёрный фонтан.
И вот уже очередями.
А вот — и наши погнали
очереди. По четыре, это Смысловский. По шесть, это мортирцы.
И лысый бородатый, потирая
руки и притопывая, и приплясывая, встретил Нечволодова
вверху на водокачке:
— Сшибли, ваше
превосходительство! Тригонометрическую — мы им
сшибли!!!
Но — не успел Нечволодов поздравить: шорох гигантского падающего дерева —
и свист жестокий! сюда!!!
Сотряслась и пылью
задымилась водокачка.