27
Генерал-от-инфантерии Николай
Николаевич Мартос был, как говорится, “человек не
пролей капельки”. Ему невыносимо было российское растяпство,
“обождём”, “утро вечера мудреней”, переспим, а там что Бог даст. Всякий знак
тревоги, всякое невыясненное пятнышко тут же позывали
его к живому исследованию, решению, ответу. У него был истинный дар полководца:
быстро, точно и трезво разобраться в любой обстановке и среди самых
разноречивых данных, и чем хуже бывало положение — тем острей его проницание и
тем бурней энергия. Ни с чем невыясненным мельчайшим
он заснуть не мог, его жгло, оттого и спать ему мало
доставалось, а больше он курил и курил. Ему доставалось мало спать — но и штабу
корпуса тоже, ибо этой самой пролитой капельки он никому не прощал, он не
понимал, как можно её пролить, он требовал её всю тут же с земли соскрести
назад. Он заболевал от каждого невыполненного приказания, от каждого недояснённого, неотвеченного
вопроса. Он не уставал добиваться от каждого подчинённого каждой мелочи, чтоб
она была ему выложена как начищенная серебряная монетка, — но к такому режиму
были непривычны русские офицеры и кляли Мартоса, и
это же показалось невыносимо Крымову, отчего и бранил он Мартоса,
что тот “задёргал штаб”. По развалке Крымова не могло быть досаднее генерала,
чем Мартос.
Хотя и всю жизнь в армии (с
девятнадцати лет — на турецкой войне), Мартос так не
походил на русских представительных медлительных генералов, что казался ловко
переодетым шпаком — худой, подвижный, как будто не было ему сейчас 56 лет,
острый, да ещё хаживая с тросточкой-указкой и в
распахнутой шинели под эполетами.
Своим 15-м корпусом он
командовал уже четвёртый год кряду, всех знал, а корпус гордился своим
командиром, и на многих зимних и летних учениях, манёврах, полигонах успел
понять своё превосходство над другими корпусами. Воспитанный Мартосом корпус стал достоин своего командира. И был корпус — здешний, Варшавского округа, именно к этому театру
действий Мартос его и готовил, и справедливо, что
именно его корпус попал в Пруссии на самое горячее направление, вёл бои с 10
августа, когда другие корпуса всё только шли в пустоту, и что именно его
корпусу досталось разведать своими боками, а Мартосу
— разгадать обстановку, которую ещё не понимали на всех верхах, разгадать — и избрать правильное направление удара.
Несправедливо
другое: что в первый день мобилизации от Мартоса
отобрали и 6-ю и 15-ю кавалерийские дивизии, где Мартос
знал каждого эскадронного, и даже не оставили просимого Глуховского
драгунского полка, а навязали небоевой Оренбургский
казачий полк, всего лишь с опытом полицейской службы в Варшаве, а полевой и не
знал, и нести уклонялся. Единственный в самсоновской армии корпус был
готов ко всей тяжести армейского сражения — и его лишили кавалерийской помощи,
погнали в неизведанную пустоту даже без конной разведки. И несправедливо то,
что начальство успело ещё до боёв помотать 15-й корпус на лишние переходы:
совершить ненужный марш на восток для общего сосредоточения, а потом — назад,
петля на несколько дневных переходов. (Воевал Мартос
третью войну, но никогда ещё не видел такой сумятицы и гонки). А в приданном
корпусу отряде лётчиков все 6 аэропланов были устаревшей системы, все моторы
выслужили срок — и только лётчики горели геройством, и летали, — и корпус всё
же не остался без воздушной разведки.
Боязливые городские казаки
вели разведку, собирая слухи от местных жителей. И так ожидали боя за Найденбург, а его не было, а 10 августа объявил Мартос первую днёвку корпусу — но под Орлау
неожиданно наткнулись на немцев и неожиданно среди дня начали бой. Артиллерия
корпуса была вся со снарядами и стреляла отлично. То Симбирский
полк, то Полтавский сами бросались в атаку, не дожидаясь команды (а не всегда
это хорошо, и несли потери). В бою выбыли два командира бригады, три командира
полка, несколько батальонных, много офицеров, больше трёх тысяч нижних чинов. У
противника оказалось больше шести полков пехоты, на заранее выбранных и сильно
укреплённых позициях с 16 батареями. В ходе двухдневного боя, разделённого
душной ночью с редким дождём, русские брали Орлау и Франкенау, отступали от них — и снова взяли их рассветной
атакой, и противник с разгромом ушёл с позиций, оставляя снаряжение, раненых и
трупы — даже стоячие трупы, застрявшие в тесном крепком молодом ельнике.
А оказался тут — немецкий
корпус Шольца, в мирное время и расквартированный в
этой самой местности, к ней и подготовленный. Итак, противник никуда не бежал
из Восточной Пруссии, как уверял штаб фронта. И Мартос,
продолжая двигаться вперёд и день ото дня задирая
противника левым боком, первый стал понимать истинное, косое, расположение
корпуса Шольца, и первый, не дожидаясь распоряжения,
стал заворачивать налево. Пилоты помогли ему открыть и выяснить за Мюленским озером с запада укреплённую позицию немцев.
И всё это приходилось
совершать с корпусом, две недели не знавшем днёвок, изголоженным без подвоза, и в бессонные ночи — приходилось
ночами переводить и поворачивать части. Для разгрома Шольца
нужна была помощь соседей. Справа, где-то далеко, брёл Клюев. Ещё 10-го, при
загаре боя под Орлау, Мартос
полевой запиской к соседу, как бывает проще всего в обход начальства, просил
помощи у Клюева — прислать в Орлау два полка. Но
Клюев, хотя и получил записку быстро и слышал канонаду, — послал помощь только
на следующий день, и не рано, и опоздавшую, Мартос
уже выиграл бой и сам. А слева от Мартоса была
пустота ещё тревожнее, корпус Кондратовича не подошёл, одна дивизия Мингина, и та как наскочила 13-го на Мюлен
внезапно, не понимая противника, не сумела взять укреплений с удара и ещё
быстрей откатилась на юг. А Мартосу из армии было приказано
на 13-е не брать Мюлен, не фронтом на Шольца, — но на пустой север, брать Хохенштейн
и даже идти к северо-востоку, на Алленштейн. С бурей
в душе Мартос ещё послал два правофланговых полка
брать Хохенштейн — а остальными всё более поворачивал
на северо-запад, на Шольца, а в ночь на 14-е смелой
ночной рокировкой полностью переменил фронт с севера на запад, против мюленской линии (ещё долго обозы путались на путях).
Уже понимая, что его
потрёпанным дивизиям этой обороны не одолеть, Мартос
вечером 13-го снова послал полевую записку Клюеву, идущему безо всякого боя на
север, прислать сюда если не дивизию, то хоть два ближайших полка. Но не было
уверенности, что Клюев пришлёт. А только тем можно было спасти сражение, что
привлечь сюда клюевский корпус весь, подчинить его Мартосу. Штаб армии проявился в Найденбурге
— и Мартос просил об этом уже в ночь: сейчас, но
только сейчас, безотложно, 14-го августа, можно было разгромить весь немецкий
центр — и тогда никакая конфигурация не спасёт прусскую армию, — но корпус
Клюева должен идти к Мартосу в ночь на 14-е! И одной
дивизией успевал бы прийти прежде полудня, другой после.
Однако штаб армии, не
понимающий, что сам держится в Найденбурге лишь тем,
что Мартос атакует немцев, — отказал.
Да что ж, недавно в
варшавском отеле Мартос представлялся Самсонову (да
знал он его и молодым офицером, Самсонов — моложе на год). Нет, не нашёл в нём
быстроты, схватчивости, решительности. А уж тестяной Постовский — это полное
бедствие, нельзя было назначить неудачней.
Мартос первый из корпусных
командиров проводил время не в штабе корпуса, а на командном пункте, с которого
виден противник и где снаряды рвутся. Этим положением он
дорожил, всякая отлучка была потеря, и утром 14-го, когда на их участке уже
гремело с обеих сторон, а по расчёту и в штабе армии должны были вот-вот
продрыхнуть, — Мартос послал в деревню к телефону
полковника: снова просить штаб армии настойчиво, чтоб и весь корпус Клюева был
немедленно повёрнут сюда!
Бой за Мюлен
был тяжкий, 6 русских полков против 9 немецких, врывались в деревню, и брали
пленных, и отступали. Разорвалось несколько сот шрапнелей и фугасов, многие
десятки носилок пронесли, кое-где сменили батальоны резервными,
кое-где переменили огневые позиции, оттащили побитые батареи, дружным обстрелом
едва не сбили свой аэроплан, — пока вернулся от телефона полковник. На беду он
разговаривал с Постовским — да и как бы мог он
требовать непременно командующего? — и Постовский
отказал с мотивировкой такой: “командующий не хочет стеснять инициативы
генерала Клюева”.
Нельзя было штопором
завертеть Мартоса сильней, чем этим ответом! Он бросил
бинокль, сбежал с чердака, и под соснами бегал и вился на горке, ругаясь сам
для себя, проклиная и исходу не находя ногам. Он не впал в ошибку доверия, что
действительно его просьбу доложили командующему, и тот своей избыточно-крупной
головой со всех сторон обдумал — и пощадил инициативу нерешительного Клюева.
Нет, сразу узнавалась чернильно-промокательная душа Постовского,
его боязнь отойти от позавчерашней директивы фронта и его ничтожно-значительная
мина говорить от имени командующего, не доложившись. Да и как решиться такое
подчинение составить, если Мартос корпусной как
корпусной, а батюшка Клюев ведь был недавно начальник штаба округа, а Постовский служил у него генерал-квартирмейстером?!..
Что было Мартосу?
— с утра бросить бой, когда уже переходили укреплённую реку, когда уже Мюлей
обкладывали, а немецкий батальон панически бежал, — и скакать самому в тыл
звонить, добиваться, проснулся ли командующий? В такие стервенящие
минуты, неизбежные в армейской службе, когда надставленные остолопы
делают всё как хуже и вредней, — хоть скинь с себя всё военное до нитки и
утопись голый, не причастный ни к какому военному мундиру!
Но его звали, ждали,
докладывали и спрашивали, а тут пришёл полевой ответ и от Клюева: Нарвский и Копорский полки высланы
на Хохенштейн. И неутомимый Мартос уравновесился, снова ввинтился в бой.
И так, на командно-наблюдательном,
имея хорошую связь и с полками и с артиллерией, изведя три десятка папирос и не
пообедав, Мартос провёл бы сносно этот день. Бой
стихал, подтягивались и перемещались. Подходили и у немцев резервы и орудия.
Пришло сведение, что два полка от Клюева достигли Хохенштейна,
— и велел им Мартос немедленно идти насквозь дальше.
В 4 часа пополудни, не давая немцам отдышаться и своим вздохнуть, Мартос начал новую атаку всеми полками, и хорошо пошли,
обтекая Мюлен, — но дождаться заветного момента Мартосу не дали: прискакали звать его к телефону, вызывал
срочно штаб армии.
Так сейчас нужен был Мартос на командном! Так
непосильно было ему отрываться, ехать разговаривать, даже Клюева получать! — но
армейская шкура не давала самовольничать. Всё покинув
на начальника штаба, поскакал Мартос к телефону,
чтобы скорей обратно.
В большой тяжёлый телефон
постоянной немецкой сети Мартос отчётливо услышал
скрипучую манеру Постовского, — да что манера, не до
манеры, он верить ушам своим не мог, он с ноги на ногу как на горячем заперемялся.
— Генерал Мартос, такое приказание, — нудно тянул Постовский.
— Завтра с утра двинуться на Алленштейн для
соединения с 13-м и 6-м корпусами. Там образуется большой кулак из трёх
корпусов.
Мартос изумился, нет, он не понял:
не Клюев — сюда, а он — к Клюеву?
Да, именно так.
Узкую грудь Мартоса разорвало как прямым попаданием. Нельзя было ни
дышать, ни жить! Это пресс-папье ничего не понимало и понять
не могло! Оно не понимало, что один 15-й корпус только и вёл успешный жаркий
бой со всей обозримой живой силой врага в Пруссии, со всей, какая проявилась до
сих пор! Оно не понимало, что каждый час этого боя есть золотой час для всей
армии, и надо сюда, сюда тянуть войска, а не отсюда. Оно не понимало, что
сегодняшний день был доблестью целой жизни Мартоса,
всей его военной карьеры! Оно вообще не разговаривало на человеческом языке.
Да, бишь, 15-й корпус ещё не выполнил приказа — уйти
далеко севернее.
— Позовите к телефону
командующего! — закричал Мартос бешеным тонким
приказным голосом. — Сию же минуту позовите!
Постовский отказался. Ну да, им же из
комнаты в комнату переходить, смотришь, и по лестнице.
Зачем командующего? Приказ
от имени...
— Не-ет!!
— закричал Мартос, пока ещё горло кричало, пока ещё
не перерезали шеи. — Нет!! Только командующий! Пусть командующий укажет, кому
из генералов передать корпус, а меня пусть уволит от командования! Я
больше не служу!! Я ухожу в от-ставку!!
И Постовский
не закричал навстречу (да он и не умел). Постовский
сильно снизил тон. Постовский растерянно сказал:
— Хорошо. Хорошо, доложу.
Через час вызову к телефону.
Да волки вас разорви через
час! Через час вы меня не дозовётесь!
Лёгкий, с фигурой мальчика,
с подпрыгом мячика, вскочил Мартос в седло и галопом
погнал на командный, так что адъютант еле за ним
успевал.
В темноте пришло известие,
что весь корпус Клюева подчинён Мартосу. Мартос кинулся звонить командиру своей правой дивизии,
чтобы тот скорей слал Клюеву новую полевую записку: срочно двигаться сюда на
помощь.
Наша связь! — одинокая
скачка верховых по чужой стране, среда, может быть, отрядов неприятельских.
Телефонные линии — всюду, а нет технических команд налаживать
их.
