32
(14 августа)
День за днём германцы вели цельное армейское
сражение, и перерыв связи с дальним корпусом Макензена
даже на несколько часов ощущался как чрезвычайный изъян: тотчас посылали
авиаторов, тотчас искали окольные звенья восстановить телефонную цепь.
Армейская же операция русских день ото дня разваливалась на корпусные:
каждый корпусной командир, потеряв ощущение армейского целого, вёл (или даже не
вёл) свою отдельную войну. А под Сольдау развал пошел
и дальше: защищал город уже и не корпус, а только те части, кто сами не хотели
отойти.
И всё же германцы дали русским лишние сутки
очнуться. Хотя генерал Франсуа ещё до полудня занял неожиданно покинутое Уздау и уже была ему открыта дорога на Найденбург,
он не почувствовал себя оперативно свободным и не решился ограничиться против Сольдау лёгким заслоном, ещё вечером окапывался, ожидая
контрудара. На то ж направлял его и армейский приказ на завтра: отказаться от
движенья на Найденбург, отбрасывать русских за Сольдау.
Гинденбург особенно потому настроился так тревожно к
своему южному флангу, что 14-го вечером, вернувшись в штаб армии от невесёлых
дел в корпусе Шольца, получил известие, будто корпус
Франсуа вообще разбит, а остатки его прибывают на
железнодорожную станцию за 25 километров от Уздау.
Гинденбург тотчас по телефону запросил станционного коменданта, и тот
подтвердил. (Лишь ночью объяснилось, что это отскочил один гренадерский
батальон, панически испуганный атакою петровцев, — по
дороге же захватывал паникой обозы, и обозы докатились до самого штаба армии).
А усиленный корпус Шольца,
лишь на полдивизии меньше всех вместе центральных корпусов Самсонова, батареями
же и сильней их, — весь этот день оборонялся на мюленской
линии от сильного нажима Мартоса. То казалось, что Мартос обходит через Хохенштейн,
то — уже взял Мюлен, — и туда, сорвавши с
контрнаступления и даже приказав сбросить ранцы для лёгкости, срочно погнали
дивизию — а не понадобилась.
Среди дня узналось и о занятии русскими Алленштейна, отчего германцам приходилось круто довернуть
сюда корпус фон Белова, уже стоявший на другой клешне, и Макензена, уже
шагавшего на окружение распахнутою улицей, открытой ему Благовещенским, —
коридором, двойней, чем требовалось.
Слепота осторожности охватила командование прусской
армии: уже сквозил на юг от Шольца провал, уже
распался там фронт, еле держалась четвертушка несобранного 23-го корпуса да
рысила завесой конная бригада Штемпеля, — а Гинденбург предполагал тут два
русских корпуса и не видел пути окружения. День выглядел неудачным, и не только
на классические полные Канны не мог быть дан приказ, но даже на глубокий охват
флангов русской армии. Мысли прусского командования были — собрать поближе свои
разбросанные тринадцать дивизий. В ночном приказе на 15 августа план окружения
был ещё умельчен: охватывать единственный только корпус Мартоса,
самый пометный и самый успешный.
В генералах помпезной Российской империи всё ж не
дерзали германцы предположить такое закостенение,
такое полное отсутствие смысла в водительстве стотысячных масс! Вероятно же был
какой-то план в этом странном выдвижении корпусов Самсонова пальцами
разбросанной пятерни. Вероятно же был какой-то план и в таинственной
неподвижности Ренненкампфа, чей молот был занесен и
висел над затылком завозившейся прусской армии. Ещё и сегодня успевал бы Ренненкампф вмешаться в армейское сражение своею мощной
конницей — и смять германский замысел. Но не использовал он потерянных
германцами суток.
Чтобы окружить Мартоса,
намечался удар на Хохенштейн с трёх сторон, а
дивизией Зонтага, наицелой
пока у Шольца, обходить Мартоса
с юга, с рассвета обогнуть Мюленское озеро, взять
деревню Ваплиц и её высоты.
Этот приказ пришёл в дивизию в двенадцатом часу
ночи. Перед тем она несколько часов окапывалась, предполагая оборону, с
опозданием получила дневной хлеб, и сейчас ее солдаты только что ложились
спать. Командир дивизии генерал Зонтаг решил
опередить рассвет и наступать в темноте, используя внезапность. Тут же, перед
полуночью, дивизию подняли и стали готовить к движению. Холмистая местность и
неторёные песчаные тропы затрудняли ориентировку. Ощупью отыскивали сборные
пункты, путались. Авангард сбился правей назначенной линии, голова главных сил
— левей, туловище — средней колонной. А драгуны без ведома дивизии и без помех
от русских ночью же въехали в Ваплиц и остановились там в расположении Полтавского пехотного полка. Затем
русские патрули распознали их — и под стихийным обстрелом немецкая конница
карьером ушла. Ещё в темноте русский полевой караул перед Ваплицем
заметил приближение головной походной заставы немцев и, отстреливаясь,
отступил. Перед рассветом, но в непроглядном молочном тумане, на Ваплиц пошёл в атаку развёрнутый немецкий полк, однако
встретил отчаянный ружейно-пулемётный огонь русских, всегда особенно тревожный
и злой на рассветном пробуждении.
Тут принялась и артиллерия обеих сторон.