38
Полководцу высшего класса
недостаточно воевать победно: надо ещё воевать изящно. Для истории не будет безразличен
ни один его жест, ни одна деталь его командования. Либо резьбой и отделкой они
доведут его образ до совершенства, либо представят как тупого удачника, не
более.
Вечером 14 августа генерал
Франсуа ещё не мог отдать приказа на 15-е: сердце его рвалось на Найденбург, обстоятельства грозили контрударом от Сольдау, и на Сольдау же толкало
его армейское командование. В таком положении мизерный военачальник томится всю
ночь и томит свой штаб, ожидая, что подплывёт, и тогда в ночи заскрипят перья,
выписывая распоряжения. Но Герман Франсуа написал лаконично: “Дивизиям на своих
участках подготовиться для наступления. Время и характер наступления будут даны
завтра в 6 утра на высоте 202 близ Уздау. Офицеры
соблаговолят быть на месте для принятия приказа”, — и в одном из уцелевших
домов Уздау, под перинкой с
розовою оболокой, лёг спать. Это и был жест:
командиры дивизий и подчинённых отдельных частей не смели допустить, что завтра
не будет наступления, или командир корпуса не знает, что он завтра будет делать.
Важным сопутствующим жестом
был и выбор места для сбора командиров: даже не высоту 202, а — мельничную, под
Уздау, непременно назначил бы Франсуа, если б не так
сильно продвинулись его войска. Мельничная высота была красивейшим и виднейшим
местом тут, особенно вчера, ещё с целою ветряной мельницей, когда Франсуа по
недоразумению ехал сюда, уже этой неудавшейся, но счастливой попыткой связанный
с нею. Вчера же половина его артиллерии по сосредоточенной системе, впервые
вводимой в эту войну, работала на изрытие этой высоты
и уничтожение сидевшего тут полка. Вчера же после полудня генерал Франсуа мог
видеть этот навал мёртвых и полумёртвых русских тел в окопах и по склонам
высоты, первый такой артиллерийский результат во всей своей военной
деятельности. (Правда, на подъёме — и немецких масса,
от преждевременной атаки). И взойдя на эту высоту с тлеющими развалинами
мельницы (лишь сыростью ночи и туманом они пригасились),
Франсуа понимал, что его каждый здесь шаг есть история. Отсюда начиналось и
шоссе на Найденбург, которым предстояло ему совершить
исторический прыжок. Здесь не пропустил Франсуа и жёлтое пятнышко в насыпной
земле бруствера — и его шофёры с восторгом вытянули из земли перенесшего
убийственный обстрел, целого и отлично сделанного игрушечного льва. Этого льва
придумали укрепить на радиаторе одного из автомобилей и за взятие Уздау присвоить ему первый унтер-офицерский чин, в
предвидении длинного пути побед, возвышающего до маршала.
Однако — ближе к переднему
краю надо было собрать командиров. Да густой туман заволакивал даже и высоты,
ровняя подробности. Руки скрестив на груди, Франсуа расхаживал ещё прежде
назначенного времени. Его одинокость и значительность подчёркивались тем, что
уже десятый день он продолжал игнорировать своего начальника штаба, отстранив
изменника от всей работы.
Рано утром Франсуа и решил:
из трёх подчинённых ему дивизий половиною начать наступать на Сольдау, как требует начальство, а другую половину держать
для затаённого прыжка на Найденбург. (И у начала
шоссе собирать передовой летучий отряд — мотоциклистов, велосипедистов,
уланский полк, конную батарею). По беспечности и молчанию русских от Сольдау он предчувствовал уверенно, что оттуда не выступит
опасность ему, что тамошние русские озабочены только своим отступлением за
реку.
Когда великий миг приходит и
стучится в дверь, его первый стук бывает не громче твоего сердца — и только
избранное ухо успевает его различить. Хотя не доказано было с Сольдау, хотя и у Шольца, по
левую сторону, неожиданная возникла ночью канонада и длилась утром — генерал
Франсуа уверенно ощутил неслышный роковой сигнал! И на свой риск выпустил
летучий отряд — на Найденбург, да не прямо, а с южным
обхватом: взять русские обозы, которые уже вероятно льются на юг. А прямое
шоссе он оставлял для главных сил, чтобы с ними вскоре выступить.
Дела под Сольдау
шли обещательно: русские отстреливались вяло, бросали
город без контратак. Но тревожно продолжалась канонада у Шольца
— и в десятом часу утра, разрушая планы Франсуа, удержав от самовольства в
последний миг, подкатил автомобиль со срочным армейским приказом:
“Дивизия генерала Зонтага оттеснена врагом от деревни Ваплиц
и находится в дальнейшем отступлении. Ваш корпус должен немедленно направить на
помощь свой сконцентрированный резерв. Это движение должно носить форму атаки.
Начать немедленно. Обстановка требует спешности. О выступлении донести”.
Нет, не родились
полководцами ни Людендорф, ни Гинденбург! Рокового
стука — не слышали они. Малейшая возня противника вызывала у них страх,
протекающая тонкая струйка уже мнилась выбитым дном. Какое трусливое бездарное
приказание — гнать его корпус в лобовую контратаку — за 15 километров уже
“форма атаки”! — когда созрел и звал красивейший из охватов!
Но, прослыв до самого
кайзера в дерзких, не мог Франсуа не подчиниться.
Но и подчиниться трусливой посредственности — тоже он не мог!
Компромисс на войне — чаще
гибель, чем мудрость. Однако вот был выходом только компромисс: куда указали
ему, отпустил Франсуа из резерва одну дивизию. Сам же с крепкой бригадой остался
на том же старте того же рывка к Найденбургу. А как
только, к полудню, был взят Сольдау — с того участка
дивизия тут же перетекала, восполняя резерв корпусного командира.
Так и знал он, что недолго
держатся людендорфские приказы: к часу дня новый
связной офицер с новым приказом: изменить направление посланной помощи на более восточное, более пологое.
Нет, Людендорф
не был полководцем! Нельзя же водить армии с переменчиво-дамским настроением.
Нельзя же послать “в форме атаки”, а потом заворачивать “более полого”. Не знал
Людендорф сам, чего именно хочет, а лишь бы, не
рискуя, при всех случаях сохранить престиж.
Пожалел Франсуа: не надо
было и первого приказа выполнять, отменился бы сам собою.
“ ... Весь исход операции
отныне зависит от вашего корпуса”.
Да зависел он от корпуса
Франсуа с начального часа до конечного часа!
И — выпустил приготовленную
бригаду с конноегерским полком — по шоссе Уздау-Найденбург! Город — взять и пройти! И как можно
скорее протягивая клешню, оставляя пунктиром патрули и заставы — этим же шоссе
дальше, на Вилленберг! И отряды эти тут же настичь
полевыми кухнями и кормить! (Должен думать полководец о еде своих солдат).
И сам, не очень теперь
дорожа телефонною связью со штабом армии, на двух автомобилях погнал проверять,
направлять ушедшие части.
На одинокой высотке в мелких
соснах имел он забавную встречу с русским разъездом.
Дивизия, посланная Шольцу на помощь, по пути ввязалась в бой с русским
гвардейским полком, когда к трём часам дня нагнал генерала Франсуа ещё третий приказ:
эту помощь посылать совсем не надо, отменяется! А задача корпуса Франсуа, как
видит её армейское командование: “преградить противнику пути отступления на юг,
для чего сегодня же занять Найденбург, а завтра с
рассвета двигаться на Вилленберг”.
Стратеги-стратеги, только и
ждать вашего прозрения. Эх, не надо было утром раздваиваться — сколько лишних
русских обозов было бы захвачено! Компромисс на войне — всегда ошибка.
И как незаметно, в смене
приказов, предположений, разочарований и радостей прошёл немалый летний день!
Часов около пяти пополудни конноегерский полк вошёл в
Найденбург без боя и не обнаружил там русских боевых
частей, лишь тыловые учреждения и обозы. Только и защищалась узкая полоска
пехоты, протянутая к северу от шоссе (под её пули из картофельного поля и сам
Франсуа попал). Очень удивило генерала: насколько же русские не понимали
обстановки, если даже не предполагали защищать ключевой город! И чего ж они
ожидали тогда ото всей войны? Как посмели на всю на неё отважиться?!!
Русские обозы — вот была
главная трудность продвижения корпуса Франсуа. Посланный утром летучий отряд
создал обозные заторы на дорогах южней Найденбурга, и
была среди трофеев даже воинская касса с третью миллиона рублей. Ещё
непроходимее сбились русские обозы в самом городе: перед сумерками въехал в Найденбург Франсуа со штабом, и автомобили его остановились
сразу же. До отеля на рыночной площади пришлось идти пешком.
Отряд жандармов и батальон
гренадеров (бежавший вчера из-под Уздау на 25
километров, их майор и усердствовал теперь оправдаться) обыскивали дома,
чердаки, подвалы, вылавливали, вытягивали и конвоировали укрывшихся русских.
Всё это делалось почти без выстрелов.
Перед отелем генералу
представились вместе — немецкий бургомистр и русский комендант. Комендант
доложил об окончании своих обязанностей, о состоянии госпиталей, складов
немецкого же снаряжения и устройстве военнопленных. Бургомистр высоко оценил
деятельность коменданта по сохранению порядка в городе, жизни жителей и их
имущества. Генерал поблагодарил коменданта и просил его избрать себе комнату,
где и самоограничиться: в качестве тоже
военнопленного. И ещё переспросил его фамилию.
— Доватур,
— доложил полненький чёрненький полковник.
Рыжие брови Франсуа подвижно
отозвались.
— А зовут?
— Иван, — улыбнулся
полковник.
Ещё больше взвились брови
Германа Франсуа и в созерцательную усмешку сложились губы.
Два рассеянных семени
аристократической Франции двух времён её несчастной эмиграции, гугенотской и бурбонской, на минуту встретились на краю Европы, один
отдал рапорт, другой отпустил его под арест.
Генералу Франсуа уже
приготовили в отеле комнату. Темнело. Город гудел голосами, командами, скрипел
телегами, ржал лошадьми — и в хаосе входил в ночь.
А первопосланная
бригада и конные егеря в сумерках уже двигались по шоссе дальше Найденбурга — к востоку, на вторую половину замыкающего
кольца.
*****
|
Ах ты, герман-герман,
шельма! Наплевать
нам на Вильгельма! А
уж Франца, дурака, Раздерём
мы до пупка! |