53
Генерал Благовещенский читал
у Льва Толстого о Кутузове и сам в 60 лет при седине, полноте, малоподвижности
чувствовал себя именно Кутузовым, только с обоими зрячими глазами. Как Кутузов,
он был и осмотрителен, и осторожен, и хитёр. И, как толстовский Кутузов, он
понимал, что никогда не надо производить никаких собственных решительных резких
распоряжений; что из сражения, начатого против его воли, ничего не выйдет,
кроме путаницы; что военное дело всё равно идёт независимо, так, как должно
идти, не совпадая с тем, что придумывают люди; что есть неизбежный ход событий
и лучший полководец тот, кто отрекается от участия в этих событиях. И вся
долгая военная служба убедила генерала в правильности этих толстовских
воззрений, хуже нет выскакивать с собственными решениями, такие люди всегда ж и
страдают.
Третьи сутки корпус
благополучно отстаивался в тихом пустом углу у самой русской границы. У
командира корпуса, отделясь от штаба, был маленький
деревенский домик, успокаивающий своей теснотой. Лишь иногда смутно слышался дальний слитный артиллерийский гулок, и можно было
надеяться, что все важные события в Пруссии пройдут без корпуса
Благовещенского.
А отдыхающий корпус не знал,
что всё его благоденствие создаётся умелыми ловкими донесениями корпусного
командира. Упустил и Лев Толстой, что при отказе от распоряжений тем пуще
должен уметь военачальник писать правильные донесения; что без таких
продуманных решительных донесений, умеющих показать тихое стоянье как
напряжённый бой, нельзя спасти потрёпанные войска; что без таких донесений
полководцу нельзя, как толстовскому же Кутузову, направлять свои силы не на то,
чтобы убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Так и в
донесении за 16 августа благообразно представил Благовещенский, как дивизия
Рихтера, наконец пополненная своим задержанным полком, выдвигается назавтра для
овладения городом Ортельсбургом (за два дня до того
покинутым в панике и никому), где находятся крупные силы противника не меньше
дивизии (две роты и два эскадрона), а дивизия Комарова держится слева на уступе
(важное модное выражение русской стратегии, без которого
несолидно выглядит военный документ). Также и все передвижения кавалерийской
дивизии Толпыги очень украсили это донесение, и
вполне мог рассчитывать Благовещенский без волнений
пережить ещё и 17 августа.
Утром
17-го по всем правилам оперативного искусства разворачивалась против полупустого
Ортельсбурга ни одного боя ещё не перенесшая дивизия
Рихтера и уже подступалась для атаки, открыла артподготовку и обязательно город
бы этот взяла, — как вдруг в 11 часов грянуло с пятичасовым опозданием утреннее
распоряжение штаба фронта: корпусу Благовещенского идти выручать погибающие
корпуса, для чего не к Ортельсбургу двигаться, почти
на север,
а к Вилленбергу, почти на запад. “Главнокомандующий
требует энергичного выполнения поставленной задачи и скорейшего открытия связи
с генералом Самсоновым”.
Вот этого Благовещенский
и опасался! Край смерча прихватывал их при конце — но и при конце не поздно
гибнуть.
Однако сама оперативная
задача допускала свободу истолкования. По расположению сходно было, как если бы
войска подходили к Москве от Рязани, а им велено идти на Калугу. И ничего не
придумать стройней и удобней, как снова отойти к Рязани, а потом идти на
Калугу. И победоносной рихтеровской дивизии, уже
входившей в Ортельсбург, дал Благовещенский
распоряжение покинуть взятый город и не идти налево на Вилленберг,
но отступить направо назад 15 вёрст, а затем уже, с разгону, идти на Вилленберг.
Но ещё
прежде этих манёвров Благовещенский послал энергичное донесение в штаб фронта:
“Для отыскания генерала
Самсонова послан разъезд в Найденбург, для связи с
23-м корпусом послан разъезд в Хоржеле. Сведений пока
нет. Веду бой у Ортельсбурга,
рассчитываю отойти на линию... со штабом в... — (тут и штабу ведь придётся
отойти), — чтобы действовать в направлении на Вилленберг”.
Естественно было
использовать для наступления и конную дивизию Толпыги
— хотя бы двинуть её туда, откуда она поутру самовольно вернулась. Но генерал
Толпыго в таком же умелом пространном рапорте обстоятельно объяснил, что его
уставшая дивизия только что расседлала коней и не может двигаться на повторение
трудной задачи. Благовещенский отдал вторичный письменный приказ, Толпыго
вторично письменно отказался. Только на третий раз и уже с угрозами приказ был
принят, и стали седлать.
Теперь, когда вся сложная
часть манёвра была обеспечена, пристойно было кого-нибудь послать и прямо на Вилленберг. Для этого хорошо подходил сводный отряд под
командованием Нечволодова. С той самой порочной манерой вылезать, которую осуждал Благовещенский, Нечволодов вчера, во время мирной днёвки, уже добивался
такого рейда, но указано было ему ждать распоряжений. Таких-то людей в своём
подчинении Благовещенский больше всего не терпел,
старался наказывать их, утяжелять им службу. А Нечволодов
был сверх того ещё и писатель, уж вовсе лез не в своё дело судить за пределами
службы. Так наилучше подходил он для опасного авангарда.
После полудня 17 августа он
был отпущен с Ладожским полком и двумя батареями. Приказано было ему поспешить,
а главные силы дивизии тронутся позже.