541
До чего же могут замотать
политики простого честного генерала! Избирая военную карьеру и потом служа сорок лет, никогда Алексеев не готовился попасть
так нечисто. Как бы холодная грязь и муть обволокла и тело
и сердце за последние дни — и уже как о чудесном времени вспоминал он о тех
месяцах, когда не нарушало ему службы ничто, кроме болезни. Уж как он бывал и
был в службу воткнут — и болезнь не могла его отклонить от исполнения долга, полными часами дней и вечеров сидел и читал, и вникал, и
писал, и рассматривал, — а вот нашли такие дни, что и самая простая работа
валится из рук, не разделяемая рассеянной душой.
Немало далось ему усилие
скрывать от Государя подготовляемый арест и запретить его прощальный приказ. Но
невозможно служить двум господам, и уже избрал Алексеев за себя и за всю
российскую армию — служить Временному правительству. Однако ещё третий и
сильный хозяин — Совет рабочих депутатов, ударил палкой по голове, а Временное
правительство не спешило защитить Алексеева. И в этом-то ударенном состоянии —
и ощущении, что обманули его самого, — досталось Алексееву вчера проводить в
Ставке присягу Временному правительству, присягать самому и пригласить к
присяге вместе со всеми ставочными офицерами также и
двух-трёх великих князей, состоящих тут. А затем давать телеграмму
правительству: сего числа все чины могилёвского гарнизона и штаба принесли присягу
на верность... твёрдо верую, что новое правительство с помощью Божьей внесёт
успокоение стране...
А из Петрограда навстречу —
пьяные телеграммы Совета депутатов: арестовать уже арестованного царя!
И за всем тем как-то
отступил ещё один подготовляемый обман: великого князя Николая Николаевича.
Ведь он-то тем временем ехал, приближался к Ставке! Шли четвёртые сутки от
решения Временного правительства отставить великого князя — и почему же никаким
способом по дороге за все эти сутки не могли сами известить его, остановить?
Будто бы посылали распоряжение в Ростов-на-Дону, а там упустили великокняжеский
поезд, может ли это быть? единственный путь через Ростов. Будто бы посылали
потом офицера с письмом от правительства — но и этот офицер разминулся с великим
князем.
Ещё знал Алексеев от
английского генерала Хенбри Вильямса, представителя
при Ставке, что уже и его привлёк посол Бьюкенен, и его тоже втайне подготовили
убеждать великого князя подать в отставку, — так опасались министры упорства
князя, что прибегли и к послу.
И вот — знали в Ставке
теперь они двое с Вильямсом, да Лукомский с Клембовским. Но — молчали...
Как просил Алексеев Гучкова и Львова приехать в Ставку самим объявить решение
великому князю! или прислать сюда письмо! Нет, они хотели и эту неблагодарную
работу выполнить руками Алексеева, пусть показывает ленту телеграфного
разговора.
Но кроме этой ленты десятки
и десятки приветственных телеграмм от армий, корпусов, крупных городов лежали и
ждали приезда князя, — и что-то же они весили! И, пожалуй, не меньше той ленты.
И до сегодняшнего мига Алексееву было видно, что отрешение великого князя —
безумный акт, противоречит интересам армии и страны. И как же они в Пятнадцатом году все сплошь хором, эти же самые, негодовали
на отставку Николая Николаевича, как буйно доказывали, что только он один и
может быть Верховным, — и вот?.. И Армия же, правда, хотела великого князя. И
всё переобъявить должен был почему-то Алексеев,
вопреки своим убеждениям.
Ответил Львову:
категорически нет! Пусть шлют письмо.
Был момент: обещали прислать
с отрешением Поливанова. (В Пятнадцатом году с тем же
самым присылал его и Царь.) Нет, отменили.
А между тем, вот, сегодня, в
четыре часа пополудни, Николай Николаевич приезжал в Могилёв!
А письма из Петрограда, ни
какого-либо объяснения так и не пришло.
Вот, приезжал Николай
Николаевич — и неотвратимо было сегодня встречать его и разговаривать с ним и
делать полный вид вступления в Главнокомандование? — опять мучаясь обманом и в
тоске ожидая, как бы это решилось помимо наштаверха.
Встречать? Но зная, что
великого князя через несколько часов отрешат от должности — нельзя же было
встречать его на вокзале полным составом штаба! Но и: пока он оставался у
должности, нельзя было и не встретить его почётно.
Эту
безвыходность Алексеев разрешил так: набрал для встречи несколько генералов не
у дел, оказавшихся в Могилёве даже и случайно: одного — бывшего командира
лейб-гвардии гусарского полка, того же, каким и сам великий князь командовал,
только раньше него; другого — преображенца, теперь —
инспектора всех запасных батальонов России (только пропустила его инспекция
революцию); ещё нескольких. Конечно, и Лукомский с Клембовским. И так получилась вполне почётная встреча, и
тёплая, и вместе с тем частная. Мог подумать Николай Николаевич, что Алексеев
не хотел отрывать штабных от работы.
Так ли понял великий князь
или просто был в сверхвеликолепном настроении, но
укор не промелькнул на его красивом долгом лице. Великодушие было в его первом
окрестном взгляде на этот вокзал, полтора года назад покинутый при таких
униженных обстоятельствах, и в рукопожатиях его длинной быстрой руки.
Он был в кавказской форме,
при своём высоченном росте очень грозный в ней.
Да, он был в рост со своею
армией и с долготою её линии фронта! Да, он был счастлив вернуться
наконец на своё настоящее место, к своим настоящим обязанностям!
Не сам он, но князь Орлов,
но адъютанты рассказывали встречавшим, что весь переезд от Тифлиса до Могилёва
был сплошной овацией великому князю. На Дону казаки долго скакали вровень с
поездом. В Харькове подносили хлеб-соль рабочие, даже совет депутатов.
Великий князь приехал
командовать — с полномочиями, с надеждами и любовью всей России.
И как бы хорошо! И пусть бы!
В открытом автомобиле, рядом
с Алексеевым, хозяйски поглядывал на Могилёв.
Приехали в здание
генерал-квартирмейстерской части — сказал великий князь, что не желает даже
отдохнуть с дороги. Не имеет необходимости осматривать и апартаменты свои в
соседнем доме, после Государя, всё это устроится без него, — а он желает
немедленно приступить к деятельности!
Надеялся Алексеев ещё
несколько часов потянуть, а там приспеет отрешительное письмо, — нет, к
деятельности!
Что ж, сказать самому?
Невозможно, как через сердце собственное перевалиться. Будешь какой-то
интриган, подсидчик. А великий князь так горячо,
требовательно, проницательно смотрит.
Ну что ж, если к
деятельности, то сразу в государеву комнату, где Государю делались ежедневные
доклады. (И так удержать великого князя от обхода всех помещений Ставки, что,
кажется, с удовольствием он сейчас бы предпринял.)
А пришли в государеву
комнату, где Государь бывал и тих, и невелик, — Николай Николаевич сильно
задвигался, не помещался в кресле, обхаживая стол, откидывал венские стулья,
устремлялся то к одной картовой стойке, то к другой,
— выпирал из этого малого пространства.
Так начать с того, что
подписать самоприказ о вступлении в должность
Верховного? (Приходилось совершать невозвратимый шаг — но ведь и не слали же
никого!) Бумага была уже заготовлена.
— Надо принести присягу
Временному правительству, — нашёлся возразить Алексеев.
— О конечно! Завтра же
утром!
Николай Николаевич сел в
кресло, сильно кверху выдаваясь над столом, взял перо, длинноголовый, остроусый, энергичный, готовый к высоким тяготам.
Перепробовал несколько
перьев.
Ещё что-нибудь изобрести в
помеху? остановить? Ничего не придумаешь.
Сильными росчерками
подписал.
Итак — Верховный.
Алексеев стоял рядом с ним —
принять бумагу, и чувства его раздвоились. Досадовал он, что Временное правительство
так мямлит, вот совершается лишнее действие, но ещё больше склонился: а —
хорошо бы работать с великим князем. В себе не находил Алексеев грозной силы
повелевать двенадцатью миллионами. А в великом князе она сгущалась. И — какая!
При такой всероссийской поддержке — да стукнуть бы ему сейчас кулаком по столу,
да и не вздумать уходить!
Пожалуй, и не решилось бы
правительство против него бороться.
Вот — эти поздравления,
приветствия ото всей страны. Главные из них.
С открытым удовольствием
стал Николай Николаевич читать, читать, предшествуя ими дело, — и ещё веселел и
крепчал от них.
Мог Алексеев распорядиться
ещё и другую пачку приветствий принести, обширней. Может быть, так и затянуть
вечер? — тоже упустил, недогадливость сегодня какая-то. Ту пачку отдали уже
адъютантам.
А Николай Николаевич встал,
журавлиными шагами иссек, иссек комнату, — та-ак! Он
— хотел бы немедленно работать! Может ли Михаил Васильич
представить ему сейчас общим очерком положение дел в Европе и положение на всех
фронтах?
К этому Алексеев был всегда
готов: и все бумаги у него проработаны и подобраны, и в памяти полный след.
Да такой разговор и открывал
пути искренности, освобождал от напряжённой двусмысленности: делать лишнее и
каждую минуту ждать подноса петроградского письма — а
что потом? А потом — великий князь не подумает ли, что
Алексеев участвовал в обмане? Уж-жасно всё колется.
Итак, положение в Европе. Сперва — положение Центральных держав. Германия уже выкачала
из своего народа все возрасты от 17 до 45, теперь Оберкоммандо
требует ополчения до 60 лет, не исключая и женщин для работы в тылу. Тем не
менее, армии Антанты превосходят армии Центральных держав на 40%. Рацион
немецкого населения доведен до голода. Химики изобретают суррогаты для замены
хлеба и жиров, изобрели для лошадей суррогат из соломы и древесины, наши части
захватывали. И в Германии, и в Австрии — упадок народного духа, жажда мира.
Подводная война, начатая немцами в январе, хотя и подрывает флот союзников, но
не видно, чтобы могла его уничтожить. Зато она надвигает вступление в войну
Соединённых Штатов, — и может оно произойти буквально на этих днях. Это, по
сути, решает войну, положение Центральных становится бесперспективно. Несколько
дней назад, вот уже в первых числах марта, немцы, не вынужденные союзниками,
внезапно отступили между Аррасом и Суассоном, на фронте в 100 вёрст и в глубину до 30, — это в
местах, где так кроваво давалось им продвижение. Такое сокращение фронта —
верное доказательство недостатка сил. Альтернативно можно было бы предположить
переброску войск к нам на Восточный фронт — но ни по времени года, ни,
особенно, по нашим революционным сотрясениям, не предполагает генерал Алексеев
наступления немцев сейчас против нас.
Великий князь слушал не
формально, остро смотрел карты, смотрел цифры, видно, очень соскучился по
большому размаху. Эта манера отличалась от того доверчивого покоя, с которым
всегда выслушивал доклады Государь. Происходила как бы действительно передача
дел? Смешанная горечь: привык Алексеев все дела иметь в одних своих руках — но
и заслониться великим князем от революции как бы хорошо?
Сейчас Россия удерживает 157
пехотных дивизий противника и 30 кавалерийских, что составляет 49% его сил.
Правда, германских дивизий из этого только половина. Ещё, как ты знаешь (они —
на «ты»), одна наша дивизия послана к союзникам в Салоникскую
армию, почти корпус — во Францию. Но и без Кавказского фронта у нас сейчас
перевес и штыков, и батальонов, и сабель, — назвал крупные цифры. Только вот, —
не мог не пожаловаться, — реформа Гурко, проредил старые дивизии, а новые к
весне ещё не готовы. Зато артиллерийское снабжение к этой весне — выше всяких
похвал. К марту уже изготовлено и на складах — 72 миллиона выстрелов, — вдвое
больше, чем мы израсходовали за всю предыдущую войну.
Да, никогда ещё за всю эту
войну соотношение сил и перспективы не были столь обнадёжливы
и даже уверенно победоносны. Труд невидимых миллионов суммировался
в конце концов, и мускулатура огромной России проявляла своё превосходство над
германской. Если бы — не революция...
— Сколько всего
мобилизовано?
— За всю войну —
четырнадцать миллионов триста.
— А сколько сейчас в Действующей, со всеми тылами?
— Шесть миллионов восемьсот.
— А в Петрограде сколько
запасных?
— Сто шестьдесят тысяч.
Князь перестучал
по столу крепкими длинными пальцами.
Но наш Северный фронт уже
развращён близостью Петрограда и анархического Балтийского флота, который
вообще потерял всякую боеспособность. Конечно, твой Кавказский хорошо удалён,
но там свои беды, ты знаешь, нехватка железных дорог и даже полное бездорожье, бесфуражье, — и что может дать продвижение там? Только
тешить англичан в Месопотамии. На Румынском — вроде
того же, и румыны не годны никуда. А вот Западный и Юго-Западный... Не видно
путей и приёмов, как удержать от этой волны заразы...
— Я пытался издавать
удерживающие приказы. Но не получил поддержки правительства. А газета Совета
депутатов...
Даже больно говорить.
В Алексееве двоилось: то ли
он, правда, передавал дела? и тогда имело смысл жаловаться новому Верховному на
правительство и на Совет. То ли ничего этого не будет, всё спектакль, — и тогда
зачем же?..
А великий князь смотрел так
светлоглазо, обещающе.
— Хорошо будем работать,
Михаил Васильич. Ты, конечно, останешься на своём
месте.
Передача дел — шла, и
правила её требовали говорить обо всём. Перешли к Западному. К перспективности
наступательного направления на Вильно и уязвимости направления Барановичи-Минск. Да и к Эверту
же. Эверт, со всем его грозным воинственным видом,
совсем размяк в новой обстановке, сел в галошу. Что исключительно удаётся
ловкому Брусилову — льстить и обращаться с общественными комитетами, то Эверт не способен, и сам уже просится в отставку, и Гучков его как бы снял, хотя это не его прерогатива.
Рузский ладит с Петроградом, а Эверт...
Непосильно было Николаю
Николаевичу слишком долго слушать — и не вмешаться. Слишком нераспрямлено
было его остроуглое тело без движения, и уже тянуло
его взмахнуть дланью:
— Эверта
— снимаю немедленно! — И даже почти не думая: — На Западный фронт назначаю
Гурко!
Ого! Далеко же зашла
передача. Это верно, из командующих армиями теперь, после опыта в Ставке, Гурко
— старший и первый. Но...?
— Заготовь приказ сейчас же,
подпишу! — сказал великий князь, вставая из-за стола, на полную голову выше
Алексеева.
И — что ж теперь? заготовлять
приказ?..
Приходилось.