Двенадцатое марта

570

Михайловский театр теперь пришлось возвратить под возобновляемые спектакли — и сегодня днём солдатская секция Совета собиралась опять в Таврическом, снова истаптывая, прокуривая, исплёвывая весь Екатерининский зал, а в Белом — опять где и по двое в депутатское кресло, кто влезет, и сплошь забивая все ступенчатые проходы, и вокруг лож, и ложи, и ещё круговыми толпами не помещаясь в распахнутых дверях.

Но от жары — снимали папахи, фуражки. И под сводами парламентского зала эта тысяча стриженных под машинку голов, уже подсмотренных фотографами, — щурились, кто робче, кто смелей, на самих себя, на зал, на свою новую непривычную власть.

И можно ли было от этих стриженых голов дождаться государственной мудрости?

Предлагали Станкевичу взять сегодня председательство в зале — но он не решился: всё не находил в себе ухватки и смелости положить руки на руль. Вот у Богданова были для этого нужные качества: самоуверенность до нахальства, и категоричность вдалбливать, не стесняясь повторов. Чтобы вести толпу — видимо, и надо быть таким.

Всем уже была известна, никем не оспаривалась, державная воля петроградского гарнизона: ни одной петроградской части на фронт боле не отправлять! никуда содвигаться не желаем! Но уже зацепляли на днях, а теперь, когда военные заводы начинали работать, выпирало: а как с боеприпасами? Снаряды и патроны можно ли из Петрограда выпускать на фронт или тоже нельзя, чтоб не укрепить контрреволюцию?

Исполнительный Комитет уже знал, куда подталкивал, но размышляли и шершавые, неумелые головы. Оно спокойней бы, конечно, ничего оружейного из Питера не выпускать. Но и армию против немца как-то нельзя же оставить без оружия.

И какой-то серый, а осмотрительный, придумал, подал с места. И согласились постановить: все петроградские части пополнить до двойного боекомплекта — так, чтоб на случай какого столкновения сохранять перевес революционного гарнизона. А уж тогда, что свыше заводы наработают, — выпущать, ладно...

Неуверенного прапорщика Утгофа на председательской вышке сменил оборотливый Богданов, к нему солдатские депутаты уже и привыкли. И как о несомненном, весело бойко стал им объяснять: что вот в войсках начали присягать Временному правительству, а о чём присягать — с нами не согласовано. Временное правительство поспешило присягу разослать, а с представителями солдат, с Советом — не посоветовалось. И что надо было в присягу поставить — защита революции, защита свободы — то ничего не поставлено. А к чему это навязывают крестную клятву или коран целовать? Это не по-революционному! Это затрудняет принятие присяги верными сынами отечества и не способствует развитию революции на благо народа. И потому постановляет Совет солдатских депутатов (Богданов всегда вперёд знал, что Совет постановляет, уже и на бумажке выписано): опубликованный текст присяги считать неприемлемым, к присяге пока больше никого не приводить, отставить, — и пускай Временное правительство переработает текст с представителями демократии. А какие части уже успели присягнуть — ту присягу считать недействительной.

Станкевич слушал со сжатым сердцем. Это катилось неудержимым, огромным, давящим колесом, перекатывалось по Петрограду и дальше на все фронты, — и маленькие фигурки под колесом ничего не могли остановить. Он сам — не мог остановить на Исполкоме, и не мог остановить здесь, и даже знал, что Богданов тоже был с этим не вполне согласен — а вот проводил. Это катилось обширным ободом как будто помимо воли людей. А что за суматоха поднимется на фронте? Присяга — тут же отмена присяги, — а дальше? Как быть армии? Как же можно, дав присягу, тут же отменять? Теперь срочно сочинять ещё новую? Так над ней уже будут смеяться.

От законодателей — криков не раздалось. Присяга — не задевала их за шкуру, отменить — так отменить.

Ещё хуже.

И сам же Богданов, перепугавшись лёгкости, спешил объяснить, что отклонение присяги совсем не означает неповиновения Временному правительству! это только — поправка, а новый государственный порядок надо упрочивать!

Упрочивать — но неумолимое кружение передавалось и тысячному сборищу. И какой-то военный врач, повторяя знаменитую реплику Набокова из Первой Думы:

— Власть исполнительная да покорится власти законодательной!

Не поняли, но похлопали.

Закружилась и повестка дня. То и дело лезли с приветствиями представители — от Минска, от Осташкова, от 4-го Донского полка, от каких-то захолустных запасных. А тутошние — лезли поговорить о правах солдата, за прошлые разы не наговорились.

Вот, скажем, ежели офицер допустит превышение власти — то что должен делать ротный комитет?

А — имеет разве право офицер наказать солдата без согласия ротного комитета? Даже и за провинку?

Ну, всколыхнулись, мёдом не корми! Тут — каждому сказать гораздо, у каждого свой, из части, пример. Запотянули руки, запотянули: я! я!

Только успевай им слово давать. А кто не получил — так и с места сам добавляет. Или соседям.

И до того своё наболелое, — хошь оставь нас тут до завтрева сидеть без обеда, без ужина — а только выслухайте, дайте душеньку ослобонить.

И говорили, и говорили. Пройтить туда к вышке не всякому доступно — так у себя тут на столик взлазили и крутились.

Матрос полез: о порядках во флоте.

Ему кричат:

— Нельзя разглашать военные тайны!

А фельдшер:

— Надо утилизировать наш опыт и реорганизовать полковое дело!

— Да ты в новых словах не путайся, как в бабьем платьи! Ты нашими старыми гони!

— Образованным вы не очень верьте, братцы! Им наша свобода не нужна!

— Не, от них тоже поучиться надо! Они книжки читают.

— В книжках, небось, и дерьма много!

И когда б тому конец пришёл — но Богданов окричал, оговорил: следующий вопрос повестки дня!

— Надо признать желательным возвращение из армии на заводы специалистов-мастеровых.

И кто в Исполкоме такую несчастную мысль подал — утверждать это на солдатской секции?

Сразу выперся семёновец неистовый — и давай поливать:

— А что ж рабочие, мать их у...? Значит, нам идти кровь проливать, а они себе 8-часовой рабочий день устраивают? Значит, мы в окопах гниём и денно, и нощно, и недельно, и погоду — и времени нашего не считаем. А они себе — 8 часов рядом с домом отработали, и пошли помылись, и гуляй, и на бабу? Это что ж, братцы, называется равенство? Для чего ж леворюцию закручивали?

И-и-и-их, как подхватились! — забыли про те ротные комитеты, а уж и присягу вовсе, да как завыли со всех сторон:

— Рабочих, мать их перемать!

— Пускай, как мы, работают сутками, не переодёмшись!

— А нет — так заставим! Со штыками — да на завод. Штыком его к станку, да пусть снаряды точит, чёрт ленивый!..

К главе 571