624
(провинция
и деревня, фрагменты)
* * *
Министр Некрасов срочной
телеграммой отменил всю охрану железных дорог, кроме больших мостов. Везде, где
местные комитеты сочтут железнодорожную полицию излишней, — откомандировать её
к воинскому начальнику, её обязанности без ущерба выполнят сами ж-д служащие и народная милиция, внесётся только больший
порядок.
* * *
В Харькове при Управлении Южных дорог
создался «Центральный революционный штаб» — коалиционный, от с-д, с-р,
к-д, анархистов; председатель — рабочий паровозного
депо анархо-индивидуалист Худяков. Штаб взял в свои
руки всё ж-д движение, и воинские эшелоны, и
передвижку снабжения. Паровозоремонтный завод угрозил
забастовкой, если будут выселять лево-анархическое «Вольное братство» из
захваченного здания.
* * *
На Ижорском заводе после переворота
рабочие устранили 38 инженеров и мастеров. При том постановили: сдать их всех в
солдаты, а семьи чтоб очистили городские квартиры.
Жалованье уплатить лишь по 9 марта, ни дня вперёд. (Некоторые из них служат на
заводе 25 лет и больше.)
* * *
В Озерах Коломенского уезда после
переворота местные фабриканты пожертвовали 200 тысяч рублей на устройство
пенсионной и ссудной касс для рабочих. Но рабочие вместо такого устройства порешили: разделить все деньги между собою поровну.
* * *
В станице Каменской, на Донце, толпа
чернорабочих арестовала генерал-майора Макеева, хотя он и приветствовал
революцию, и посадила его в одну камеру с уголовниками. Те издевались над ним и
били.
* * *
В Симбирске жена управляющего
Крестьянским банком Бирина, служа в лазарете,
выражала раненым солдатам порицание новому строю. Арестована
и привлечена к ответственности.
* * *
На второй неделе революции
прокатились по всей провинции массовые празднества. Во многих городах они
пришлись на 10 марта и фотографии их широко печатались.
Вот солдатня,
сгрудившись, подхватила папахи вверх, кричат, кто — просто со всеми, а кто и
правда рад, что-й-то новое будет! На палках — красные
флаги. В Архангельске ещё по-зимнему, в Пятигорске мужчины уже без верхнего, —
сгрудились толпы на площади, красными конусами торчат неподвижные флаги,
мальчишки на столбах, в раздвинутой середине держат речи. В Рузаевке — как
большая деревенская сходка, запряженные телеги по краям толпы.
В Екатеринбурге выстроили особую арку,
убранную, перевитую лентами, и несколько раз: «Свободная Россия». Размеры
красных бантов на распорядителях — в зависимости от занимаемой должности в
Комитете общественной безопасности, председатель Кроль, главный распорядитель
праздника — Ипатьев. Во главе шествия шёл молодой присяжный поверенный эсер Кащеев. Шествие прошло от тюрьмы до соборной площади, где с
трибуны, задрапированной кумачом, выкрикивались лозунги: «Да здравствует
революционная армия!.. Учредительное Собрание!.. свободная гимназия!» Только
колонна войск была тысяч до 60, впереди бригадный генерал на белом коне, а
всего тысяч сто. Мимо трибуны двигались лица и безумно радостные, и
невыразительные. Гимназистки даже не кричали, а визжали.
В Томске народную демонстрацию и
церемониальный марш проходящего гарнизона принимал на трибуне среди президиума
— венгерский военнопленный Бела Кун.
* * *
Едва образовался в Екатеринбурге Комитет общественной
безопасности, как туда повалили посетители с жалобами о совершённых кражах, о
побоях мужа, с жалобами квартирантов на домохозяев и встречными, с просьбами о
паспортах, о перенесении покойников в другую могилу. А врач Упоров пришёл с
заявлением от проституток. В эти дни к екатеринбургским домам терпимости
солдаты стояли в длинных вереницах, как обыватели за сахаром, и, по сведениям
комитета, на каждую проститутку приходилось в сутки до 60 посещений — но
протест от них пришёл не о том, а что они как свободные гражданки не желают
больше подвергать себя врачебному осмотру.
* * *
Вслед за уголовниками
изъявили желание освободиться из тюрьмы и идти на фронт также и воровки.
Запросили Керенского — он распорядился отправлять их сестрами милосердия.
Красный Крест пришёл в ужас, но первое время принимал.
* * *
Главный принцип отбора в
милицию — «незамеченность в контрреволюционности». В Пензе хлынули в милицию
воспитанники частного реального училища Хайкина, эвакуированного из Минска, —
военным было невыносимо смотреть на их неумелые распоряжения.
Внутри городских милиций —
свои советы депутатов, свои митинги и порицания начальству.
* * *
В Москве излюбили стягиваться на постоянный
митинг к памятнику Пушкина и памятнику Скобелева. С
утра и до вечера кипит, только люди меняются. Ораторы взлезают
по карнизам и выступам постаментов. Всех слушают жадно, а потом споры
разбиваются по кучкам, кучки спорят внутри себя до крика, далеко выносятся
неровные вспыхи голосов. В толпе — обыватели всех
видов — и прилично одетые, и студенты, и простые мещане, бабы, и солдаты, и
офицеры, кто с головой забинтованной, у кого рука на
перевязи, солдат на двух костылях.
* * *
Ломовой извозчик:
— Нам хоша б и ребублику, только б царя хорошего!
* * *
В Мариуполе, как и во многих городах,
без полиции по ночам стало неспокойно: выстрелы, ограбления. И стали жители
устраивать неслыханную поквартальную самоохрану от босячья
с окраин и от бродячих солдат: мужчины кто с ружьём, кто с палкой, а то только
со свистками, ходили патрулями вокруг своего квартала. Гимназистки перестали
появляться на вечерних улицах.
Но мариупольцы
радовали себя, что зато теперь война скоро кончится.
* * *
По железным дорогам —
телеграф, и вблизи них быстро всё известно — даже в Приморской области, за 8000
вёрст от Петрограда. Но в глуши губерний, не то что Казанской, а даже во Псковской, почти весь март ничего не знали. В таких
местах держались и урядники, становые, а священники продолжали возглашать в
службах царя.
В российских деревнях ещё
неделями нависала темнота и непонятность. А там — уже раскисает, грязь, так что
из дома в дом не пройти, не то что детям в школу.
* * *
Члены гурьевского исполнительного комитета (в
Томской губ.) узнали, что на руднике в селе Салаирском переворот не объявлен и жизнь идёт по-старому.
Послали делегатов. В волостном правлении священник указал: «Гоните их вон
отсюда.» На волостном сходе им кричали: «Долой! Вон!»
И — с палками погнали, пока один из делегатов не выстрелил из револьвера. Тогда
погоня остановилась.
* * *
Под Барнаулом в селе
Зайцеве
священник отказался признать новое правительство. В селе
Ново-Шульбинском священник отказался служить молебен о
благоденствии Временного правительства.
* * *
Местами в деревнях собирают
в складчину копейки и посылают мужика в город — за газетой. Такую
б газетину купить, где всё как след прописано. А
может — и орателя
какого
заманит к ним.
* * *
Свой селянин привёл с беспроезжей дороги какого-то городского.
— Где поймал?
— Ехадчи
по большаку. Сказывается бы што
товаришшом.
— Кам-пания! Вешать бы этих сволочёв.
— Товарышш!
Всё скажи, ничего от нас не утаивай: как там, в Питере, порешили?
* * *
Приехал к барину в
Новгород-Северский крестьянин с хутора Лоски. Просит объяснить, что верного в слухах, какие ходят. А то — «царь
помер, царевич видрикся вид престолу. В Петербургу збрали на престол Леворуцию, але вона ще малолитня, так ии бабушка правле. А та бабушка така погана баба: усэ бурчить та бреше, так ии прозвали Брешко-Брешковска».
* * *
Но вот заездили кой-где по
деревням городские. Мол, земля
должна быть в одну неделю отнята у помещиков и передана безземельным.
— А остатним
шо ж? Шиш?
Приехали какие-то
в солдатских шинелях:
— Громите, товарищи! Ничего
вам не будет, мы — за народ!
Рвут телефонные провода из
помещичьих имений.
А другие приезжают: собирайсь, выбирай ка-ми-те-ты. В
кажном селе, в кажной
волости должон быть ка-ми-тет.
А сельских старост, волостных старшин — по шапке, сельских урядников — в шею.
* * *
В Саратовской
губернии
помещик Борель произнёс к крестьянам речь: «Не верьте новому правительству! Его
дела в конце концов зальются кровью!»
Арестовали его.
* * *
На волостном сходе в Велилах при питерском орателе порешили: что никогда больше не будет нигде
управлять дурак или изменник, а выберем умных и честных, и вот это будет рельс-публика. Кто сказал и так: теперь будем и без денег отдавать хлеб новому
правительству.
* * *
В мелких деревнях Феодосийского
уезда после
переворота говорили крестьяне:
— Ото, мабуть, нас опять
отдадут панам у неволю.
И этот слух, что восстановится крепостное право,
широко раздался по Югу.