Восемнадцатое марта

654

Сегодня в Белом думском зале очередь собираться была рабочей секции Совета. Не так избыточно, как солдатская, двери закрывались и по проходам можно было пробраться, но всё же сидели впритиску и во всех ложах, и на ступеньках. И даже — не курили, обязались так, иногда кто где засмолит — на него цыкнут. Всё это рознилось от солдатских дней, когда стояли даже и во все стороны лицами, и всё висло в дыму. Сегодня, в рабоченный день, и на хорах оставалось место — и там расселась стража арестованных из соседнего коридора, кто-то и до белья раздевшись от духоты, на привольи чай пили.

А Екатерининский зал по соседству грохотал от пришедших там сейчас моряков.

На родзянковскую вышку, на фон опустошённой императорской рамы, уверенно взошёл полноватый Богданов. Он теперь стал ходить с портфелем, что, при упитанном белом лице, придавало ему и министерскую солидность. И перед подъёмом на трибуну снимал, совал в карман пенсне, нужное ему только для бумаг. Энергично постучал по пюпитру (родзянковский колокольчик за эти дни украли) — уже и стук его и манеру знали, и сразу слушали. За три недели уже привык Совет к Богданову и Богданов к Совету, управлялся с ним оборотисто, и доводов его слушались, он и был тот главный, кто приносил из Исполнительного Комитета директивы, а здесь превращал в решения. По умелости, бодро надеялся он и сегодня справиться, хотя понимал, что дело окажется потрудней.

— Товарищи! — сильным голосом подал в тишине. — Сегодня нам предстоит два вопроса. О положении работ на заводах — но это потом. А раньше нам надо обсудить некоторую перестройку работы самого Совета. Исполнительный Комитет пришёл к выводу: в таком виде, как мы существуем, мы больше существовать не можем. Теперь в Совете две тысячи солдат и восемьсот рабочих, — это слишком много, на общих собраниях решение вопросов может быть непродуманное. Простое голое поднятие рук — это не решение. Как теперь изменить положение вещей? Это называется — реорганизация. В теперешнем составе Совета много наслоений, ибо он сложился стихийно. Наш Совет рос на случайных основаниях. И пришлось разбиться на отдельные солдатские и рабочие собрания, у солдат своя Исполнительная комиссия, тоже 107 человек. Так работать нельзя, это слишком громоздко.

Солдатская аудитория — много бород, здесь — ни одной, самое большее — усы у третьего, а то бриты. Сквозь солдатские дремучие бороды нескоро проникает речь оратора. А тут, с рабочими, поостерегись, их всё же (сами же) годами приучали к сходкам и речам. И лица у них — размысливые, честно серьёзные, и пришли они — понимать, и торжественный парламентский зал приосеняет им важности. Тут — поосторожней, через каждую фразу — и успокаивать. (А начали с рабочих, потому что перестройка ущемит солдат побольше.)

— Но, надо сказать, хотя состав Совета и случайный — он сохраняет полное единство. Нам нельзя ломать эту махину. Нельзя сказать — распускаем и созываем новый. Мы всё-таки связаны друг с другом, рабочие с солдатами, и через Исполнительный Комитет. Мы росли стихийно — но рвать эту связь нельзя. Этот аппарат нельзя уничтожать. Наша задача — связать эту махину, чтоб она представляла сильное гармоническое целое. Хотя мы считаем, что три тысячи человек работать трудно, всё же вопрос слабо освещён. Но Совет распустить нельзя. Он должен сохраниться, только его роль должна быть точно определена.

Пока сходило, ничего. Но слушали — не безразлично, кажется, начиная подозревать и подвох.

— И вот я доложу проект сегодня на вашей секции, завтра на солдатской. Впредь Совет должен намечать общую линию. А разрабатывать эту линию при таком большом количестве членов нельзя. Кроме того, есть случаи торжественные, например, обращение к полякам, когда нужен весь Совет. Разработка же и принятие решений и постановлений должна лежать на рабочем органе. И мы предлагаем такой создать: Малый Совет Рабочих и Солдатских депутатов, не больше пятисот человек. Теперь момент спокойный, не как 27 февраля, и выборы могут быть произведены закономерно. Выбирать депутата не на полтысячи, а на две тысячи человек. И солдат — не от каждой роты, а от батальона, полка. А ещё в Совете отдельно должны быть представлены партии. И профсоюзы. Мы ценим организации. Возьмём депутатов и из ремесленного пролетариата. А из торгового пролетариата — только нижние слои, они стоят на страже демократии. А верхняя часть настроена буржуазно. Итак, старый Совет не уничтожается! — который раз оговорился он, хотя ж никто ещё этого ему не кинул, но промахнулся языком, назвал Совет не Большим, а сразу старым, — его задача — разработка общей линии и вотирование торжественных актов.

Теперь зашевелились. Только радости и поддержки в движении не было.

— А Исполнительный Комитет??! — крикнули, даже из разных мест.

Этого Богданов и ждал, самое больное место, осторожно его обойти — не допустить и мысли переизбирать Исполнительный Комитет.

— Исполнительный Комитет, товарищи, избран ещё 27 февраля...

— Временно! — крикнули.

Помнили...

— Сперва решили, что он будет состоять из девяти рабочих, девяти солдат. А потом ещё присоединялись партийные депутаты. Да, он сложился несколько стихийно. В нём сейчас 37 человек, из них далеко не все бывают на собраниях. И мы предполагаем доизбирать туда рабочих и солдат. — (И не собирались.) — Но сейчас надо думать, как реорганизовать Большой Совет.

Богданов ждал сразу большого шума, но если быстро бы проявился — быстро его и приглушить. А тут разрабатывалось медленно. Оттуда и отсюда стали выкликать вопросы:

— Так — депутатов в Малый Совет — новые выборы? Или — из этих, из нас?

— Новые! — уверенно ответил Богданов. Потому что так говорили на Исполкоме. А сам сразу и подумал: ошибка, вот тут надо было и уступить.

— А остальным — чего ж? — забеспокоились ещё в нескольких, справа, слева, высоко, и внизу. — К станкам?

Их ведь, этих заседающих, освободили от работы.

— Да, товарищи, а что ж, с работой у нас плохо. Но Большой Совет время от времени будет собираться.

— А — топлива нет, какая работа?..

— А районные советы — будут?..

— А Малый Совет — будет выбирать свой Исполнительный Комитет?..

Ишь, куда заваливают! Нет-нет:

— Исполнительный Комитет остаётся от Большого, мы туда довыберем. Малый Совет не избирает своего Исполнительного. Так, товарищи, давайте организованно выступать, но покороче! — гнал Богданов.

— Не покороче! — распалялось в зале. — Вопрос важный, сокращать времени нельзя!

Стали выкликать и фамилии — и записываться. И быстро записалось больше двадцати человек. Таких прений Богданов допустить не мог: чем дольше прения — тем больше проигрываешь, уж он знал. Но уже шёл первый — с завода Паля, и уже с привычками и словечками оратора:

— Та-ак, — сказал, — товарищи! Вопрос требует самого напряжённого обсуждения. Он постановлен расплывчато и не конкректно. Мы не видим плана реоганизации. Надо его раскритиковать как следовает... Мы реоганизуемся, пожалуйста, но чтобы был максимум пользы и чтоб мы не потеряли своего удельного веса.

— Вы сами, товарищ, говорите конкретно, а не лишнее! — стал подправлять Богданов. Эти речи, он знал, нельзя запускать.

— Чего неконкретно? — стал сбиваться оратор. — Если, например, три депутата от завода уже есть, а надо выбрать ещё один, так будет четыре? А если от одного завода сразу восемь и говорят одно и то же, так не лучше ль их сократить, а на их место других добавить?

— Чего сократить! Кого сократить! — возмущённо закричали из зала, это от крупных заводов. — И сбили оратора. Он ещё поблукал языком и ушёл. Когда само собрание прогоняет ораторов — тогда председателю и вести легче.

Второй вылез с Лангезиппена, тоже, видно, умелец поговорить:

— Да, товарищи! Как и для чего — это вопрос очень сурьёзный. Когда начиналась революция — так и всё делалось кое-как. А Исполнительный Комитет — он есть теперь законодательный комитет. А не только здесь, но и по всей России оказывается давление со стороны остатков тёмных сил. Старая власть местами ещё существует, ого! Вот я, например, узнал: в Великих Луках земский начальник ещё и сегодня арестовывает. Мы находим, что три тысячи депутатов — это много? но, товарищи, и выходов много. Учредительное Собрание, вот, недалеко — а на местах нигде нет передового элемента. А в Петрограде этого элемента как раз очень даже много. И мы можем часть существующего нашего Совета отделить и разослать по провинциям, чтоб они организовывали массы к Учредительному Собранию. Мы вынесли на себе тяжесть революции — и нам теперя надо взять на себя пропаганду! На местах буржуазия, небось, работает, а мы почему-то ничего не делаем. Исходя из этого, я предлагаю: часть Совета командировать во все провинции для пропаганды. Докладчик сказал — в Малый Совет войдёт 500 человек, а нам остальным — куда? на улицу? И я предлагаю: рассыпаться нам по всей России!

Он покидал трибуну — уже заспорили на местах, соседи с соседями. Многим показалось заманно, другим неохота из Питера уезжать.

Ох, трудна ты, работа головы! Ох, трудно пробиться, весь хлам прокидать: чего же именно правильно?

И с трибуны очередной тоже сетовал, отирая серый лоб:

— Вопрос, товарищи, сложный. В пять минут его никак решить нельзя. В этом зале, в Думе, самый сраненький вопрос и обнаковенно обсуждался по нескольку дней. А теперь — вся Россия к нам прислушается, ибо должен быть один центральный орган. Исполнительный Комитет должен был проект соопчить нам заблаговременно, а не этак сразу на голову кидать. Мы так уразуметь не поспеем. Да по какой категории избирать-то будем? Значит, один Совет у нас будет правильный, а другой неправильный?

А сразу за ним — полез конторщик с Айваза с выложенной у кармана цепочкой часов, слышали его в Совете, не раз. Так и заявил сразу громко наотрез:

— Нет, товарищи! Я хочу указать на замечание товарища Богданова, что наши решения просто принимались поднятием рук. Это неверно, они принимались вполне сознательно. Никто решений Совета не опротестовывает — значит, работа ведётся правильно. А если это так — то к чему нам меняться? Теперь я перехожу к существу вопроса, что якобы Совет продуктивно работать не может, и предлагают схему реорганизации. Я не согласен. Да, у нас около трёх тысяч человек, и возможно, будет расти до пяти тысяч. А Малый вырастет до семьсот, это не парламент? А что же будут делать наши три тысячи человек? Только ждать торжественного случая? Это — опять не решение. Вот, товарищ с Лангезиппена наметил выход, и он мне рисуется приемлемым. Сократим Совет до пятьсот-шестьсот человек — но и остальных оставим в звании, только поручим им: подтянуть к нашему сознательному уровню обширные области страны. Выплатим командировочные — и пусть едут, возглашают. Многие по России не знают, что в Петрограде творится, — и надо им это показать. Это даст — колоссальнейшую пользу! Итак, одна часть осталась бы здесь, а другая поехала бы. У нас тут, однако, разные взгляды, и вот, чтобы понести всё одинаково, надо выработать план. А если сделать, как предлагает Богданов, то положительного результата мы не получим. Мы бы, значит, топтались тут, на месте, а там бы, на местах, шла работа тёмных сил? Временное правительство с этим мирится, но мы должны добиваться своего. На местах есть тёмные массы — и тогда мы убили бы сразу двух зайцев: и здесь бы сократили бы количество депутатов — и страну бы подготовили к восприятию великих реформ.

Так, самодельно и неожиданно, повернул Совет весь вопрос. Но не для того был поставлен ловкий председатель-докладчик, и он загремел, опоминая зал:

— Предыдущие товарищи говорили не по существу. Нам надо — усилить, укрепить Совет рабочих, а не усылать его в провинцию, не подменять всероссийской проблемой. — То есть он хотел им намекнуть, что надо увеличить рабочих за счёт солдат, но об этом никак нельзя сказать прямо вслух, дойдёт до солдат. — Давайте говорить о Малом Совете.

Но не взял их с наскоку сразу к голосованию, теперь забарахталось трудней. За время трёх-четырёх ораторов стали рабочие — опоминаться, в затылках расчёсывать, друг с другом обменялись из ряда в ряд: да нет, тут дело не чисто! это ведь нас разогнать хотят.

И вылез длинный хитрый черноусый дядька со Старого Парвиайнена, обопёрся об трибуну хорошо и повёл так:

— Я — с другими говорившими тут не согласен. Как это: Совет слишком большой — давайте выбирать других? Как это: Совет — уменьшить, а Большой — для торжественного случая? Это не выдерживает критику. Значит — мы годны только для парада? Я не думаю, чтоб свобода была настолько упрочена, — и нам расходиться ещё рано, — как это: выбирать других? Теперь настроение масс опустилось и начинают действовать нежелательные силы, и если новые выборы — то только ухудшат состав Совета. И получится мнение, что мы были — не совсем подходящий елемент? И что ж будет делать дальше Совет? У меня такое предложение: если от какой фабрики двадцать депутатов — ну, можно сократить. Хорошо, выберем 500 человек, но из нашей здешней среды. Но и Исполнительный Комитет — тогда тоже заново. Из этих пятьсот выберем.

— Этого — не допустим! — застучал Богданов кулаком. — Ещё чего? Кто не доверяет нашему Исполнительному Комитету — пусть организуется сам на стороне, как хочет. А наш Исполнительный Комитет — избран этим Советом.

Богданов лишил оратора слова, дядька не хотел уходить.

— Почему говорить не даёте? — загудели.

— Круто загибаешь — оглоблю сломаешь!

Но тут близко сразу несколько с вытянутыми руками совались к трибуне — и как угадать полезного? Богданов отметил одного — опять вида приказчичьего или конторского.

Этот подвижный завертелся на трибуне, поспевая убеждать во все стороны:

— Товарищи! Мы с вами — люди подполья! А наш Совет организовался во время стихии. А если сделать теперь новые выборы — то в Совет придут люди, которые будут звать «воевать до победы».

Застучал над его головой уже недовольный Богданов, и с мест орали с разных, — но и конторский не растерялся, а продолжал виться:

— А сила перейдёт от Большого Совета к Малому? Нет, товарищи, мы явились сюда не для реорганизации, а — организовать разбитую Россию, и для этого нужны строители.

— А сам — кто? — глушил Богданов, сбивая.

— Я сам, товарищи, пожалуйста, фармацевт. Здесь много служащих. Раньше мы, служащие, были отделены от рабочих, а теперь мы слились. И цель Совета Рабочих и Солдатских Депутатов — это контроль над Временным правительством. А между тем министр просвещения остался совсем без контроля, вы обратите ваше внимание! А нам говорят — разойтись? Нет, товарищи, делать государственное дело нужен инструмент — а нам говорят: разойтись? Здесь, в этом здании, была холопская Дума, а у нас новое настроение, мы хотим организоваться, а нам говорят — реорганизоваться?

Наступил общий шум — от богдановского стука и горла и встречно от зала, как и раньше на Советах бывало: ораторов на трибуне оказалось сразу двое, и по ступенькам подпирали двое, а по всему залу ещё вставали и говорили окружающим. Совет расколыхался, окончательно поняв, что его обманывают и хотят разогнать. Кричали, и грозили кулаками Богданову — но и он смело кричал:

— А я вас не боюсь!

Но сам-то уже понял, что не справился, что прения проиграны и надо не голосовать, а откладывать на следующий раз.

Десять-пятнадцать минут покричали, разрядились, угомонились — выбрал Богданов на глаз и дал слово белокурому парню с Трубочного.

— Я высказываю против посылки нас на места. Это значит — распылить силы, а нам надо быть в единении. Такая посылка будет громаднейшим ущербом. Чтобы не был громадный состав — так Малый надо выбирать из нас же, зачем же со стороны ещё набирать? А если уж со стороны — так пусть Малый Совет будет со всей России, ото всех разных городов и губерний. А то ведь нас и так считают Всероссийским — так вот. Не нам туда ехать — а пущай сюда едет провинция. Мы, Петроград, своё дело и сделали — теперь пущай делает провинция!

Пришлось Богданову опять вмешиваться, разгребать свою восьмисотную неразбериху:

— Нет, товарищи, это неправильно! Хотя мы и петроградские, но волею судеб мы и так уже всероссийские. Мы только формально именуемся Петроградским Советом — а сила у нас на всю Россию. И возможно, нас и так признают всероссийским.

А гуща ему — нового оратора вытолкнула, тоже кудрявого, молодого:

— Мы выбраны сюда решать вопрос — а получается, что знакомимся с готовым докладом. Надо раньше оповещать! Совет рабочих депутатов спаялся — и уничтожить его не дадим! Когда девятый вал прошёл — так мы уже и не нужны — и «выбирайте новых»? Мы распустить себя — никак не можем! Мы выбраны совсем не случайно, а вполне разумно. Да к чему нам новые выборы, зачем нам новые? Придут новые — мы должны их знакомить с делами снова. Среди нас тоже-ть нет буржуев! Да, разбирать при трёх тысячах трудно, — а ежели разойтись по комиссиям да по подкомиссиям — так и нет никого. Да вон, пулемётчики из Народного дома уходят — щекатуры обсвежат, да и занимайся! Хотя б и были у нас недостатки, но в такое ответное время распускать нас недопустимо! Выбирать новых членов Совета — это только внесёт путаницу. И зачем нам Москва и другие города? Если мы их пустим сюда — так они начнут нами управлять. Это мы — сбросили иго, мы и должны Россией управлять! А они — пусть присылают людей для связи. А подчинить себя мы никому не позволим! Ежели нужно выбирать Малый Совет — то и выбрать из сидящих здесь, и всё!

Ну, поднялось! — вой. Вставали, кричали, руками махали, выходили, ещё такого Совет не помнил. Сейчас оборвать прения — нельзя, всё проиграно. Сразу не прошло — теперь другой вариант: дать им много часов говорить, сами разбредутся и запутаются. В растянутых прениях толпа всегда запутывается и ослабляет сама себя, мысли расползаются, разделяются — и тут-то снова её можно взять сильной рукой.

— Куда вы уходите, товарищи? — перекрикивал Богданов, приложив раструб к губам. — Вопрос очень важный, продолжаем свободные прения, никто вам ничего не навязывает!

Уселись и опять продолжали.

Теперь — от Розенкранца:

— Да, товарищи, наш Совет выбран стихийно — но и надо издать директивы, чтобы не было заявлений, что мы неправильно избраны и наши решения неправильные. А раз демократическая республика — так сделать пропорционально тысячам. На нас смотрит вся Россия, и авторитетность наша увеличится, если будут представители от других городов. Тут ругали буржуазию — а что? Привлечь и её в Совет рабочих депутатов. — (Загудели, закричали недовольно.) — Её будет немного, но мы ещё больше поднимемся в глазах. Нужно привлечь в Совет и умственные силы. А если возникнет конфликт Большого Совета с Малым — так кого население будет слушаться? Они будут считаться правильно избранные? Они будут — всё, а мы — ничто? Нет, так не пойдёт.

А следующий повёл ещё загибистей:

— Я предложил бы лучше — удалить Исполнительный Комитет, а вместо него и создать Малый Совет с подкомиссиями. Мы в первый день революции избрали Исполнительный Комитет на три-четыре дня, а он остался постоянным, это нежелательно. Всё захвачено в руки кучки посторонних людей!

— Этого никто вам не разрешит! — бомбил Богданов по кафедре. — Исполнительный Комитет — не посторонние, а состоит из рабочих и солдат! И из политических партий!

— Здесь говорят массу пустых слов! Вопрос тонет в словах! — взывал следующий, подмеченный зорким Богдановым, взятый на поддержку. — При чём тут Исполнительный Комитет? Обсуждается Совет! На нас устремлены взоры всей России! Мы сейчас должны реорганизоваться. Но мы никак не можем сговориться.

Теперь кого своих знал в лицо, так их бы вызывать — но рук не тянули.

— Исполнительный Комитет и так делает всё возможное в интересах революции! Мы только можем ещё расширить Комитет борцами за благо. Конечно, они перегружены работой, и надо их пополнить! Надо согласиться с предложением докладчика. Нас никто не упраздняет. Но Малый Совет будет продукт обдуманного решения. Эти люди не будут лишними, раз они выбраны!

— Так ежели нас уже много — зачем же ещё выбирать?! — волновались с разных мест.

Свои, проверенные, не тянулись, а какого-то глупого кудлатого Богданов выделил — и дал ему слово. И — не ошибся намётанный глаз. Кудлатый завёл, как и не слышал предыдущего, вот это и надо:

— Я хочу сказать: в настоящее время автомобильное дело на краю гибели, а мы тут чёрт-те что обсуживаем. Автомобили принесли большую пользу революции. Но каждая комиссия старается захватить над ними власть. А нас в комиссию не приняли. И людям дают право распоряжаться. А я говорю от пяти тысяч шоферов. Мальчишки разбивают автомобили. Тогда их — в мастерскую, а после починки уже худшего качества. И разве можно ограничивать движение автомобилей записками? Вот офицеры и развозили женщин, вместо прокламаций к Учредительному Собранию. Мы — погубим эту промышленность! Надо уничтожить пропуска...

Такой шум поднялся — не дали ему больше говорить. Но сделал своё: одно острое выбил другим острым.

Недалеко от входной двери, сбоку, сидел и волновался Гвоздев: он видел, что страсти разожглись, прения затягиваются — и всё меньше оставалось надежды сегодня же обсудить с успехом состояние заводов и убедить эту разгневанную массу ещё и в чём-то другом против её сочувствия, как можно было бы на холодную голову.

За недели революции, он заметил, это было не первый раз: или пустяк, или раззадорина захватывали всё внимание и силы людей — а главное рушилось.

Происходило безумие: не то что с петроградскими автомобилями — но обрушивалась вся оборонная промышленность в разгар войны — и свой брат-рабочий не хотел внять и отозваться, — чего же ждать от исполкомовцев? И если уж сам Совет тоже не направит...

Тут он услышал — за дверью прошли по коридору к Полуциркульному с радостными громкими голосами, будто что-то нашли редкое. В зале Гвоздеву делать было пока нечего — и он подался посмотреть, кто это там, что.

В двери Полуциркульного входили, толпясь, и от задних Козьма узнал: вот, приехали из Иркутска Церетели и Гоц, сейчас будут говорить!

Лидер социалистов во 2-й Думе, Церетели пробыл в Сибири 10 лет — и Козьма, простым ещё рабочим, никогда его близко не встречал. Хотя вот переписывался с ним недавно. Теперь он увидел на помосте рядом с Чхеидзе, Чхенкели и другими исполкомовцами очень высокого, стройного молодого грузина, в пальто, сильно чёрного волосами, усами. Приветственные речи приехавшему были уже произнесены на вокзале или на ступеньках Таврического — теперь отвечал он сам.

Он стоял как тополь. Говорил с улыбкой. В улыбке его было — ненаигранное, но смягчённое страдание пережитых лет. Говорил с паузами между фразами, с большим значением выбирая слова:

— Кончились мрачные годы реакции. Пробил час для полного торжества демократии! Ваш подвиг был и в том, что вы остановились вовремя: вы поняли, что идёт революция буржуазная и ещё не настал момент для конечных задач пролетариата. Которые и нигде ещё не осуществлены. Вы не стали навязывать событиям свою волю — но лишь толкаете буржуазию на путь революции. И хотя 4-я Дума была построена на костях 2-й — мы готовы забыть Временному правительству прошлое и поддерживать его.

Грозно повёл высокой головой:

— Но если правительство станет на путь компромиссов — мы низвергнем его в прах!

Вздохнул. И — задушевно:

— А самое главное, самое главное: кончилось наше собственное разделение. Мы больше не будем раскалываться на меньшевиков и большевиков, мы будем — единая социал-демократия!..

К главе 655