247
Дворцовый комендант Воейков был очень самополный
человек, сам для себя достаточный: наполненный своими личными успехами,
устройством, постройками, миллионами (недавно продал выгодно минеральный
источник «Кувака» в Пензенской губернии) и всегда
исключительно уверенный в собственном мнении. По старческой слабости своего
тестя графа Фредерикса Воейков
стал главным лицом в свите, и поминутно давал чувствовать это всем остальным.
Теперь и ближайшие свитские, едущие в поезде А, проснясь и видя по просвечивающему солнцу странное направление
поезда, спрашивали у Воейкова, проходившего
коридором, и получали загадочно-раздражённый ответ: «Не задавайте вопросов».
Местность за окном проходила
совсем неизвестная, не видели такой ни в одной из регулярных поездок. От этой
новизны свита тревожилась теперь ещё больше. Тут от Граббе
узнали, что идут кружным путём на Дно, чтоб оттуда в
Царское по прямой могилёвской линии. И ещё от своих сопровождающих
железнодорожников узнали, что паровозная бригада отказалась меняться в Бологом,
чтоб не задерживать императора, но взялась везти его до Дна. Теперь ехали по
линии, не готовой к пропуску императорских поездов, ещё медленнее обычного, и
сами станции узнавали о них едва ли не на последнем перегоне. Такое
несогласованное движение тем более грозило задержками. Свита шепталась о
неизбежности уступок, неужели Государь не согласится на ответственное
министерство, ну что ему стоит? А иначе, — сказал адмирал Нилов, — все будем
висеть на фонарях.
Воейков, в шинели, крупной
решительной фигурой соскакивал на каждой станции. В Валдае ему поднесли
телеграмму от Родзянки и потребовали расписки для телеграфного ответа.
Прочтя телеграмму, вскочивши
в поезд, и снова — никому из свиты, Воейков пошёл
будить Государя.
А Государь, долго не спав
после Малой Вишеры, тяжело забылся следующие часы, проспал разворот в Бологом.
Сейчас не в миг и вспомнил
всё.
К Воейкову
вышел в халате.
И так же не сразу мог себе
уяснить смысл подаваемой телеграммы: от Родзянки?.. с просьбой аудиенции?
Как-то — мысли у него не
было о возможности прямого и скорого разговора с Родзянкой. После последней
враждебной февральской аудиенции, когда толстяк надменно пытался поучать своего
Государя, — и вот снова с ним встретиться?
Да ведь и Дума распущена
позавчера, Думы — нет.
Думы — нет, но Родзянко — есть.
Из Петрограда, закруженного в бунтах, он естественно возвышается самой солидной
крупной фигурой. И даже больше того: он там самозваный комитет создал, чуть ли
не правительство? Он чуть ли не перенял правительственную власть? Но обстановка
так переменилась, что — отчего же? Пожалуй да, можно
будет его принять.
Это даже хорошо, что он
обращается. Это даже выход.
Да как-то надо уладить.
Министерства кроме главных — военного, внутренних дел и иностранных — можно,
пожалуй, им и уступить. Отчего уж, правда, быть таким неуступчивым? Когда со
всех сторон решительно все хотят одного и того же — это начинает угнетать.
Реально императорское
правительство сейчас не существует — так естественный момент и заменить.
— Хорошо, вызывайте Родзянку
— куда же? На Дно. Я согласен его там принять.
И Воейков
отправил согласие.
Ехали дальше, к Старой
Руссе.
И тут Государя стало
разбирать, разбирать сомнение: не слишком ли он быстро согласился — с распаху, со сна? Он так легко согласился, — и вот через
несколько часов встретится с Родзянкой — прежде чем встретится с Аликс? А — что скажет она? А — как она отнесётся, что он
такую уступку сделает без её совета?
Ну, выход есть:
разговаривать с ним твёрдо.
Ах, Господи, в такие дни — и
он оказался оторванным от Аликс!
Как — не ошибиться сейчас?
Тревожно перебирал Николай
цепочку у шеи своей, — цепочку образка, повешенного женой.
Это — он так страдал, а как
же — она страдает? А каково же ей там сейчас, рядом с бушующей столицей?
И на запутанном его маршруте
Аликс не могла найти его никакой телеграммой.
О Боже, как разбаливалось,
как разрывалось сердце после этого несчастного вишерского
поворота, удлинившего путь!
Хотя нет, не попустит
Господь: Иванов — уже там, и она под его защитой.
А поезд — небыстро
постукивал по боковой тихой, мало-езженной линии. Все должностные лица —
жандармы, охрана, были на местах, и опять начинало не вериться в опасность.
Углублялись надежды, что всё обойдётся, — и сегодня к ночи он достигнет мирного
круга своей любимой семьи.
Оттого что сбился маршрут,
Государь не получал сегодня никаких телеграмм из Ставки. Да и вчера их было не
густо. Он понимал, что в Петрограде — мятеж, но — ничего
по сути, подробно.
Что казалось Николаю
благодеянием в начале их поездки — отсутствие штабной связи, приносящей грозные
депеши, — уже щемило и недостатком: семья была в острой опасности, и он не имел
права так поздно и бесполезно всё узнавать.
На остановках он не выходил
прогуливаться. Смотрел из вагонного окна. На ходу пытался читать, но не
укладывалось в душу.
Подошло время общего
завтрака. Перекидывались самыми ничтожными замечаниями, пытались шутить над Мордвиновым. Но и самые выдержанные лица не могли скрыть
тревоги, и немо воспарялась ото всех к Государю
мольба: уступить. Он чувствовал эту мольбу.
Вскоре после завтрака пришли
в Старую Руссу. На платформе — толпа, и много монахинь. Народ снимал на морозе
шапки и кланялся синим вагонам с орлами.
Тут Воейков
получил и принёс сразу три телеграммы — все через Ставку транзитом, но ни одна
прямо от Алексеева, почему-то начальник штаба ничего не докладывал своему
Верховному сам. И все три телеграммы были не о главном — не прямо о Петрограде,
как будто расстроилось зрение, и главное пятно расплылось.
Рузский доносил в Ставку о
перерыве всякого сообщения между Петроградом и Финляндией, отчего он
уполномочил командующего тамошним корпусом располагать всеми сухопутными
войсками от финского перешейка.
Морской министр Григорович,
не имея прямой связи с Его Величеством, доносил в Ставку, что им получена
телеграмма от коменданта Кронштадта о начале волнений вчера вечером.
И наконец
наморштаверх (начальник морского штаба Верховного
Главнокомандующего) передавал телеграмму от командующего Балтийским флотом, что
с 4-х часов утра сегодня прервано всякое сообщение с Кронштадтом, где убит
командир порта и арестуются офицеры.
Главное пятно не давалось
глазу, но и от того, что по краям его, — холодило сердце.
Таким кружным путём —
Государь получал столь сбивчивые сведения!
Чем больше он их получал, тем
меньше понимал, что творится.
А Алексеев почему-то не
давал ясной сводки.