251
Судьба играет человеком, а
человек играет на трубе. Такое qui pro quo[1] получилось и с полковником Половцовым. 20 февраля он был в Гатчине на приёме у
великого князя Михаила Александровича, ещё ничего в Петрограде не было, 25
февраля — в Ставке на приёме у Государя, 27-го вернулся в Петроград в самую
кашу, 28-го вечером присоединился к революции.
Это вот как всё произошло.
Начальник штаба Кавказской Туземной дивизии и вообще большой энтузиаст
кавалерии, Половцов... Кстати, был такой случай. О
нём никто не знает, сверхсекретно, но если бы узнали
— было бы изумление и хохот. В прошлом году стало известно намерение Ставки
резко сократить кавалерийские части: мало используются в боях, несут большие
потери, съедают много фуража. И вот Половцов
гениально сочинил по-немецки и ночью на Румынском фронте безымянно пустил по
радио телеграмму якобы фон Шметова, поздравляющего
своих коллег немецких генералов по поводу сокращения русской кавалерии, что
означает отказ русских от наступательных операций. Потом ему удалось узнать,
что телеграмма эта, перехваченная, была доложена Государю — и так было отменено
уже начинавшееся сокращение казачьих полков.
Пётр
Половцов вообще считался патентованный гений,
Академию генштаба в своём выпуске он кончил первым.
Но несмотря на это и на видное
положение своего покойного папаши, служебное продвижение его было ниже
ожидаемого, ниже заслуженного. Да вот на этих днях, когда он ожидал
производства в генерал-майоры, он получил всего лишь «высочайшее благоволение»,
облизнись.
Так вот, как энтузиаст
кавалерии он и поехал в феврале проталкивать через верхи преобразование этой
дивизии в Туземный корпус. По письмам с Кавказа была уверенность, что горских
добровольцев наберётся на корпус, только кликнуть набор, они рвались (а
мобилизации у них не полагалось). Великий князь Михаил, конечно, поддержал, но
в Ставке было противоречие, ничего определённого пока не удалось, — и надо было
Половцову возвращаться в свою дивизию, он решил —
через Петроград, ещё раз провеяться.
В Могилёве он останавливался
у флигель-адъютанта Адама Замойского, с ним вместе и
приехали в Петроград, а тут... Замойский вскинул
гордую шляхетскую голову и заявил, что в такую минуту он как флигель-адъютант
обязан предложить свои услуги и шпагу покинутой угрожаемой императрице. Половцов сдержал улыбку и остался в столице оглядеться, на
квартире у знакомого. Его авантюрное сердце забилось в представлении, что такие
события и минуты происходят не в каждое столетие раз. Он сутки проследил за
происходящим по телефону, попутно телеграфировал в свою дивизию, что вот,
застрял в Петрограде, — и вчера вечером получил от Энгельгардта приглашение в
Военную комиссию. И тотчас помчался туда.
А так как
шашку свою он ещё прежде оставил на хранение в Генеральном штабе, то теперь
явился в Таврический с кинжалом и револьвером, в лохматой папахе, изумительной
черкеске с серебряными газырями, высокий, стройный, как всегда поражающий
выправкой, той степенью выправки и даже той английской отделанностью
манер, когда можно дозволить себе и свободные жесты, — чересчур даже сильное,
страшноватое явление для такой комичной организации, какою была эта Военная
комиссия.
Как раз — офицеры генштаба
собрались сюда, и всё знакомые, всё младотурки, собранные всё тем же Гучковым и многозначительно-шутливо
поигрывающие своею прежнею кличкой: от них-то и ждали когда-то государственного
переворота, и он вот совершился, да сам.
Но не смотри на кличку, а
смотри на птичку. Офицерики-то были так себе, все эти
Туманов да Туган-Барановский. (Впрочем, и внимательно
пошарив по Академии и по Главному штабу — не так много людского материала
найдёшь). А приведенный им генерал Потапов был просто сумасшедший (перед войной
— гулял в отставке из-за умственного помешательства). Энгельгардт — пустое
место. Все они здесь просто болтались, а кто был создан для штабного
руководства — так только Половцов да, смешно, инженер
Ободовский.
А ещё и сами от себя целый
день валили неизвестные офицеры, предлагая себя для службы народу. И много
их...
Но при такой
неопределённости состава, обязанностей, и, главное, общего военного положения Половцову тоже было рано разворачивать все свои
способности, он пока полуиграл, отпускал шуточки,
болтал на подоконниках с одним, другим и третьим — и ко всему присматривался.
Обсуждали пикантную историю
с явкой в Думу конвоя Его Величества. Вспоминали, как верна
оставалась Людовику XVI швейцарская гвардия: все были перебиты на ступенях Тюильрийского дворца, а не сдались.
Военная комиссия перешла на
2-й этаж в более спокойные отдалённые комнаты, в бывшую квартиру коменданта
Государственной Думы, и его же печать присвоив себе за
неимением лучшей. Провели какую-то всё же штабную
организацию, учредили отделы — автомобильный, радиотелеграфный, технической
помощи, санитарный, расставили несколько столов, пишущих машинок, расселись
Преображенские писаря, нашлись и две девицы с лихими причёсками, печатались
удостоверения, заносились исходящие, в тетрадь записывались показания всех
желающих что-то сообщить, раскладывались свеженькие обёртки дел, и адъютанты
расхаживали с ними от стола к столу.
В течении
дня посылали караулы в ещё не охранённые министерства и департаменты.
Презабавная была эта Военная
комиссия, довольно раскоряченная в своём положении. Связь
между царём и Царским Селом переключили на Таврический, в Военную комиссию
приносили копии всех телеграмм между царём и царицей, о здоровьи
детей, о передвижениях царя, — можно было за ними следить как за увлекательной
игрой, но не приказывали стеснить, если он едет в Царское, — а от Вишеры, жаль,
собственной волей повернул, ушёл. Военная комиссия
считалась подчинённой временному думскому Комитету, а этот ни на что не
решался, всё гнулся перед Советом рабочих депутатов — и в угоду ему особым
постановлением зачислил в Военную комиссию также и полный состав
Исполнительного комитета Совета, чушь какая-то, — хорошо, что у тех хватило ума
или чувства юмора сюда не являться, только болтался от них кислый библиотекарь
Академии Масловский. Но если кто оттуда являлся, или слишком революционные
солдаты в этих непрестанных депутациях, выражающих революции верноподданничество, — то приходилось полковникам
рассыпаться перед ними в иронической любезности. С депутациями этими вообще
было много возни и с сигналами тревоги тоже. Явился молоденький военный врач и
заявил, что в Сенате и в Синоде установлены пулемёты и работает
контрреволюционная типография. И хотя сразу было понятно, что
это — чепуха собачья, но такова была обстановка революционной настойчивости и
недоверчивости, что нельзя было посмеяться и нельзя было отказать, а пришлось Половцову с самым серьёзным видом взять этого врача,
нескольких кексгольмцев и поехать, на долгий обыск и
по Сенату и по Синоду, ничего не найти и составить о том протокол.
Тут ещё много смешил и путал
безудержно-инициативный думский казак Караулов. Сам ли себя или кто-то надумал
его назначить с вечера 28-го на быстросменный пост коменданта Петрограда. И с
утра 1 марта уже был распубликован и кое-где развешан «приказ № 1 по городу
Петрограду», счёт начинался с особы Караулова. А
приказ был: беспощадно арестовывать пьяных, грабителей, поджигателей — и всех
чинов корпуса жандармов, то есть последних ещё охранителей порядка. Разыскали
чубатого казака, трясли его — что ж он делает? Нисколько не сумняшесь,
он тут же размахнулся, написал, да успел же где-то напечатать и расклеивали —
дополнение к «приказу № 1»: что чины корпуса жандармов аресту не подлежат, и
сразу же «приказ № 2»: что чердаки и крыши заняты сторонниками старого порядка,
и дворникам предписывается обыскивать и проверять.
Караулов не знал себе
никаких границ, и составленный в Военной комиссии приказ военным училищам
возвратиться к военным занятиям был на ходу как-то перехвачен и появился за
подписью почему-то опять Караулова и Керенского.
Творилось полное безначалие в самом Таврическом дворце.
Да если бы только во дворце!
С минувшей ночи по-новому бушевали казармы там и сям от слуха, что «офицеры
отбирают оружие», захваченное в революционной суматохе. Прорывались и сюда:
«Что? На расправу нас затягивают? А дать окорот и тому же Родзянке! Хоть и самого арестовать!» Смертельно
перепуганный Энгельгардт, не посоветовавшись с офицерами в комиссии, ни даже с Гучковым, которому был теперь подчинён, но тот всё в
разгоне, — с панической быстротой написал и тут же отдал в распечатание
ужасающий приказ, что он примет самые решительные меры к недопущению
разоружения солдат, вплоть до расстрела офицеров. И когда члены Военной
комиссии об этом узнали — остановить приказ уже не было возможности, он
раздавался ликующим солдатам! Так сама же Военная комиссия и вызывала у солдат
панику.
Расстреливать офицеров за
то, что они владеют оружием своей части!
Так что: и заманчивы были
возможности революции для взлёта, но и тут же грохнуться наземь также вполне
возможно. Половцов усмехался, похаживал, сдерживался
проявлять себя. Судьба играет человеком, а человек играет на трубе.
Думский Комитет с каждым
часом показывал свою абсолютную беспомощность. В запасных
батальонах творилось полное безвластье, особенно в Московском, где хозяйничали
рабочие и убивали офицеров, полковые казармы были блокированы, и доступа туда
представителям власти не было. Из других батальонов офицеры передавали в
ужасе, что сохранение порядка невозможно. «Известия» Совета и прямо
высказывались против восстановления порядка. Для защиты Петрограда не было ни
одной боеспособной части. Между тем отличный боевой Тарутинский
полк высадился на станции Александровской, рядом с Царским Селом для действий
против Петрограда. Но надеялись облапошить Иванова,
принять его глупую генеральскую голову в объятья Военной комиссии, послали к
нему офицеров.
А ещё — разбуравливался
Кронштадт и отнюдь не в подмогу революции, как казалось прошлой ночью и
радовались С утра убили адмиралов Вирена и Бутакова, убивали ещё офицеров. Что там творилось — чёрная
буря, не дознаться, разверзалась пугачёвская бездна, это уже не игра. С
полковничьими погонами на плечах воспринимались эти вести зябко, даже под
защитной крышей Таврического.
По едкой иронии именно в
этот момент прибрёл в Военную комиссию растерянный старичок генерал Адлербер усмирявший Кронштадт в 1906, и просил
удостоверения на право жительства в Петрограде и носить шашку...
Всё зависело теперь — что
предпримет адмирал Непенин. Сегодня из Гельсингфорса он приказал читать командам обращения
думского Комитета. Значит, Непенин присоединялся к
революции. Так.
Да, большие возможности
обещает революция, но лучше бы их обуздать.
Но — кому?
Руки Гучкова,
понимал Половцов, были для этого отнюдь не
достаточны, слабы.
Может быть — и зря кинулся
он в эту Военную комиссию? Может быть — и зря заезжал в Петроград? Сидел бы у
себя в дивизии спокойно?
[1]
Qui pro quo — «кто
вместо кого» — фразеологизм латинского происхождения, обычно используемый в
испанском, итальянском, польском, португальском, французском и русском языках,
обозначающий путаницу, связанную с тем, что кто-то или что-то принимается за
кого-то или за что-то другое.
