259
Так что ж, на том и
скончалась наша слобода? Вот оно и всё? Винтовку в пирамиду поставь, и не
тронь, и опять у офицере́й в полной
зависии? Третьего дня и вчера их как ветром выдуло,
из казарм и с улиц, нигде не стало. А вот уже и вороча́ются. Придут оглядчиво
— а уже и тон берут на нашего брата? И — что теперь будет? Споткнулся ногою —
платить головою. Одно — что слободу отведали, отдавать не хотится,
а другое — что расплата? Не, мы не согласные! Надо нам, братцы, плечом к плечу
устоять! Вот, бают, приказ какого-то-сь Родзянки,
главного генерала: оружие у солдат дочиста отнять, и чтоб офицерам подчинялись.
Не-е, братцы, надо заступу
искать. А где нам заступа? А есть такая заступа, кто уже побывал, сам видал: Совет!
Там тоже-ть не наш брат, то-же-ть
господа, но — другого сорту, которые всему супротив. Мы в бунте по колено
завязли, а они — по пояс. Так что ежели кто совет нам
и даст — так они. Вали к им, ребята!
И — валили иные с разных
казарм, не зная ни прозванья того дворца, ни той комнаты, — а по памяти улиц да
по наслыху — находили и пёрли.
Просто — пёрли,
а что там и назначено в 12 часов дня в 12-й комнате собрание Совета рабочих депутатов
— об этом мало кто знал. При дверях загораживали, спрашивали ман-да-ты — да сам ты такой! отодвинься, не дёржь! А кто из солдат: я — от такой-то, мол, роты, меня
выбрали!
А внутри — рабочих в их
чёрной одёжке лишь вкрапь, а всё шинели да шинели серые. И набивались в ту
комнату, и набивались — а там сидячих мест только у стен, на спроворенных
скамьях, накладом досок, — а то всё стоймя. А потом и сидячим из-за стоячих ничего не видать, и не сидеть, а лезть на те скамьи.
И ещё один стол впереди — уже весь затоптанный, и на
него лезут по нескольку, покричать, ещё и кулаками потрясти, вольнопёр какой-то из Финляндского:
— Товарищи! Пока мы тут
доверчиво беседуем, а контрреволюция не дремлет, собирает грозные силы! А
цензовый туз Родзянко издал приказ: всем солдатам вернуться и подчиниться!
И кричат ему су́стречь, оттуда, отсюда:
— Сже-е-ечь
приказ!
— Арестовать Родзянку!
— Мал-мала стряхнули — и опять? Не доломали барску кость?
— Мало их побили, покололи,
надо б ещё!
— Теперя,
говорят: нельзя. Осаждают.
— А кто говорит-то? Их же кумпания и толкует. А ты — внемь.
А тот вольнопёр
нажигает:
— Не верьте, товарищи,
офицерским притворным улыбкам! Они какие были дрессировщики и палачи, такие и
остались.
Всё гуще набивалось, уже и
дверей не закрывали, и в дверях толпились, а теснота такая, даже сплюнуть
некуда. Да такая лихоманка берёт, аж руки трясутся, и цыгарки не скрутишь: вот ведь, как задумано у их — посогнут нам шею горше прежнего.
Задрожливый разговор, изо всех углов
гуторят, затылки во все стороны — а тут на стол и вылезь из тех направителей один, из соседней комнаты, — перекидистый, больно повёртливый,
сам лысый, а бородка — лопатка чёрная. Взобрался и заголосил: открываем, мол,
заседание Совета рабочих депутатов.
Кричат ему:
— А солдатские? А мы кто такие?
Нас больше.
Им кричат рабочие:
— Так вы ж не выбранные.
— А есть и выбранные, от рот!
А через двери опять кричат, зарьялись:
— А слыхали
приказ Родзянки? — в казармах запирать?
В ка-зармах запирать? Завертелись неузданные,
буркалы выпученные:
— Ка-ак?
Где-е-е?
Да може
сейчас нашу казарму уже запирают — а мы тут зря горло дерём? Да там же и кухня,
при казарме!
А этот лысый чернобородатенький на столе, в
расстёгнутом спинжаке, аж пляшет, такой радый от солдатского зла. И на высоком голосе выносит:
— Товарищи! Открываем
заседание Совета рабочих и солдатских депутатов. Нам надо срочно обсудить самые
важные вопросы. Первое: как: мы относимся к тем офицерам, которые не
участвовали с нами в восстании, а теперь возвращаются в части? Не нам отдавать
офицерам оружие — а допускать ли до оружия самих офицеров?
— Угу-у-у!
— загудела солдатская толчея. Эти тут понимают дело, нас не предадут.
— И кому теперь вообще
подчиняются солдаты? Ясно, что не офицерам. Ясно, что подчиняются Совету
рабочих и солдатских депутатов. А как нам относиться к Военной комиссии? В
ответственный момент мы не видели в ней офицеров и представителей буржуазии. А
теперь там собрались полковники, а солдат нет, а без них решать невозможно.
— Разогна-а-ать!
— кричат ему. Только вот из толкучки не выскочишь, а то бежать
прям' щас, раздавить ихнее
гнездо.
Тогда этот лысый, товарищ
Соколов, другую возжу
потянул:
— Однако во главе её стоит
полковник Энгельгардт, участник японской войны и наибольший знаток военного
дела.
— Ну, пущай стоит, — сразу
отошли и солдаты.
— Это всё только может
решить наше собрание авторитетным голосованием. Если возникнет конфликт —
придётся заявить, что Военная комиссия переходит в руки Совета. Благословите
усилить авторитет демократических сил. Но пока мы не сломили окончательно
врага, надо умерять возникающие столкновения с буржуазией. А теперь слово имеет
товарищ Максим!
А и Максим уже там рядом, тоже поворотистый,
грамотный:
— Поскольку Комитет
Государственной Думы угрожающе себя ведёт по отношению к революционному войску
— предложить: чтобы товарищи солдаты не выдавали оружия ни единому офицеру!
Офицер нужен только на фронте. Офицер пусть командует только строем. А строй
кончился — и офицер такой же равноправный гражданин, как и все. А оружия им —
не выдавать.
У кого голос дюж и рост
удался, тот с места трубит:
— Так! В строю без них не
подравняться, не повернуться, это никакой команды не будет. А из фронта
вышагнул — всё, в ровнях.
А другие сумлеваются:
— Совсем без офицерей нельзя, ить пропадём,
братцы.
— И тоже это не офицер, без
оружия. И тоже-ть мы будем стадо негодное.
— А честь — отдавать? Аль не
отдавать?
— Не-ет!
— кричит один, раздирается. — Пущай теперь они нам первые честь отдают!
А надо, учат со стола,
избирать солдатские ротные комитеты, и всё оружие под его контролем. Кто ни
вылезет:
— Товарищи!..
Теперь — послед такой, все
«товарищи».
И опять
тот вольнопёр Финляндского, имя ему Линдя, а сам обезумелый какой-то,
руками махает, глотку рвёт до последнего:
— Купец Гучков
призывает солдат «забыть старые счёты». Так — осёл
будет тот, кто забудет старое!
— Вер-р-рна!
— Кто из офицеров в
революции не участвовал — тех вообще в казарму не принимать, не допускать!
Вместо них — выбирать других! А о полноте прежней офицерской власти и не может
быть речи!
Похлопали. Тоже теперь
послед такой — в ладошки хлопать. Тут семёновец на
стол взлез:
— Товарищи! Пока мы тут друг
дружке рёбра мнём — а недалёко, в другой комнате, заседает и та самая Военная
комиссия. И куют супротив нас заговор. Как нас тут захватить и обезоружить.
Заколотились в толпе: ну бы,
правда, выбраться туда! Но Соколов помахивает льготно: мол, не надо:
— Уже мы постановили,
товарищи: никакая воинская часть не подчинится Военной комиссии, если её приказ
разойдётся с постановлением Совета рабочих депутатов. И введём в Военную
комиссию солдат.
А землячок один — с
подоконника, стоя:
— Не-ет!
Нехай теперь офицером будет только тот, кого рота назначит. А кого не назначит
— тот становись на левый фланг.
— Нра-авно!
— кричат ему.
— А с погонами как?
Разливается слобода, удержу
ей нет. Кричат:
— И погоны уравнять!
— Тогда и без благородий!
— А что по частным квартирам
живут — это нешто равенство? Так мы равенства николи не добьёмся. Пусть в
казармах, с нами уместях.
— А где такие койки
найдутся?
— А на нарах!
— Не-е, братцы! Всё ж офицеру поблажку надо дать. У его
воспитания нежная, и вся тело.
— Да как же нам без офицеро́в?
А на войне?
— А на что война? На позицию
нас гонят, чтоб немец наши силы поразредил.
— Не, чего, на позицию мы не
прочь.
— А войну может до того
времени прикончат.
— Кто это?..
Разбрелись головы, рази ж
нам сговориться? Одни одно кричат, другие совсем другое.
Только Соколов, на столе, —
не охрип, не унывает:
— Товарищи! Давайте поручим Исполнительному
Комитету доработать и записать все эти ваши предложения насчёт офицеров.
— А там у вас наших солдат тоже-ть нету!
— Так давайте, братцы, наших
солдат туда к им пропихнём!
Предстоятель не согласен:
— Нет, товарищи, это
неудобно. Поскольку ещё не делегированы солдатские депутаты от рот. И здесь не
все уполномочены...
Пол-номочены! Как муницию
тягать, так полномочены!
Верть-верть, юрь-юрь, на свою заднюю дверь оглядается
— помощи нет.
— Ну
хорошо, товарищи. Давайте выберем — временно, на три дня. Трёх человек.
Заорали:
— Пятерых!
— Десятерых!
И стали тут же руки
подымать. А — кого выбирать? Это ж не своя рота, никто никого не знает. Кого
слышали, видели, кто громче орал — вот тех. Вот — Линдю
этого. Матроса одного. И Максима туда? Так он же не наш, не солдат.
Да и выбирали не счётом рук,
их тут как сучьев в лесу, а тоже — криком.
Долго.
А товарищ Максим тем
временем с готовой бумагой:
— Вот есть, товарищи, проект
воззвания к гарнизону... Офицерам оружия не выдавать, а передать его в ведение
батальонных комитетов. В состав Военной комиссии делегировать солдатских
депутатов... Исполнительному Комитету, в соответствии с высказанными мнениями,
издать обращение и разослать частям гарнизона...
И Соколов забрал десяток
депутатов и пошли они в заднюю комнату.
А тут — не стало просторней,
как и было внабой. Но и расходиться не в пору: ещё не
каждый выразил, и не про всё. Нам эта беседа сейчас сытее каши.