263
Кто долго служил в армии или
кто знает народную жизнь и перенял её мудрость, тот и знает, что во всяком угрожаемом
и неясном положении, когда требуют от тебя невозможного, — не надо отрубать нетом, даже не противиться открыто.
Не мог Иудович
напрямую отречься перед Государем, не мог поколебать его милостивое к себе
доверие, распахнуться простецки, мол увольте, Ваше
Величество, ослаб, не могу, совсем я не тот герой, какого вы во мне видите, —
не мог увидеть разочарование в глазах Государя, да не мог покачнуть своего
почётного генерал-адъютантского положения, без которого как же дальше ему жить?
Ещё может быть он будет переназначаться на высокий
пост?
Да вот и назначался —
диктатором.
Не принять такого поручения,
не ехать на Петроград, спасать родину, — Николай Иудович
никак не мог. Но в его возможностях оставалась оттяжка.
Уж он собирал свой батальон,
и уговаривался со Ставкой, и разведывал петроградскую
обстановку — как мог долго. Уж ехал поздно — а поехал ещё поздней. А прицепивши наконец свой обжитой вагон-дом к поезду
георгиевских кавалеров — он и в пути не метал громов на естественные задержки,
не требовал к себе на разнос начальников станций и военных комендантов, а
покорно подчинился всем замедлениям и сложностям железнодорожного передвижения,
как мужик со своею работою пережидает ненастье. Вчера в семь вечера проехали
Витебск — да и завалился Николай Иудович спать, на
своей привычной мягкой постели, в своём обиходливом
прилаженном вагоне. Неизвестно, какие беспокойства и опасности ждали его на
следующий день, а пока, в ближайшие часы, выгодность его положения была, что ни
с кем он не имен связи и никому не давал отчёта.
И ночь прошла очень
спокойно. А сегодня утром ждал диктатора тот приятный сюрприз, что за ночь
вместо четырёхсот вёрст проехали только двести и находились всего лишь на
станции Дно. Это давало большую надежду ещё и весь день 1 марта никуда не доехать,
не вступить в дело. А за этот день в Петрограде всё и без него должно прийти к
какому-то концу. Иудович очень приободрился.
А тут представили ему
едущего через Петроград из отпуска командира пехотного Дагестанского полка
барона Радена. И что, порассказал барон, творится в
Петрограде — онемеешь: мечутся толпы распущенных пьяных солдат, отбирают у
офицеров оружие, не глядя на чин и боевые заслуги. И приставляют дула к голове.
И стреляют на улицах запросто, как разговаривают.
Так много и живописно этот
полковник рассказал, — распорядился генерал-адъютант, чтобы полковник тотчас
написал подробный доклад на имя начальника штаба Верховного.
Пусть Алексеев почитает и
поймёт, каково там, в Петрограде.
А тем временем поднесли
Николаю Иудовичу сильно запоздавшую телеграмму из
Ставки: что ещё вчера в полдень остававшиеся верными части должны были покинуть
Адмиралтейство, чтобы не подвергнуть разгрому здание. Части эти распущены по
казармам, а ружья, пулемёты и замки орудий сданы морскому министерству.
Вот так.
Да и
слава Богу, всё кончилось без лишнего кровопролития.
Теперь ясно, что с
батальоном нечего на Петроград и соваться. Приедешь туда командовать всеми
войсками Округа — а тебе просто приставят дуло к голове, как этому барону.
Там, небось, и пулемёты уже
приготовили ко встрече.
Но другая телеграмма
подтверждала, что на помощь диктатору идут войска, посланные с Северного фронта
и даже ещё подкреплённые.
Но можно было надеяться, что
сегодня они никак не прибудут, самое раннее — завтра. А до завтра ещё, Бог
поможет, как-нибудь распутается само.
Но и прекратить движение к
Царскому Селу — тоже невозможно.
Ещё хорошо, что царские
поезда ездят теперь кружным путём по Николаевской дороге. Очень было бы неловко
Иудовичу по той же дороге от
них отставать или на какой станции ещё встречаться с
Государем.
Двинулись потихонечку
дальше.
Тут на станциях от
комендантов и железнодорожной жандармерии стали поступать жалобы, что по этой
ветке в поездах из Петрограда едет множество солдат вне своих частей, неизвестно
куда и зачем, многие пьяные. И на станциях впереди — отбирают у офицеров и у
станционных жандармов оружие и производят разные насилия.
Волей-неволею приходилось
уже вступать в действие. Вёз диктатор с собою грозное право военно-полевого
суда — и мог бы тут же на станциях вершить суд и расстреливать. Но он никак бы
не хотел этих жестоких крайностей, а надеялся усмирять по-отечески, что и
приведёт к общему успокоению, хотя и задержит экспедицию в пути.
На следующих станциях велел
генералу Пожарскому осматривать встречные поезда. Да и сам со своею мининской бородой толкнулся в один вагон, надеясь всех
сразить и на колени поставить, — но в проходе даже пройти было нельзя, всё
забито безбилетными и странной какой-то публикой:
многие в штатском и все молодые мужчины. Тут из пассажиров надоумили генерала:
это в Петрограде грабили магазины одежды, вот солдаты переоделись и теперь
разъезжаются по домам, зачем им в частях оставаться?..
И ушёл генерал-адъютант из
того вагона, так ничего и не предприняв.
А дальше приходили навстречу
поезда с выбитыми стёклами, давка на площадках, всё забито солдатьём. Стали
георгиевские патрули ходить по вагонам — стали пассажиры, где женщины, где
старики, показывать, какие солдаты-забияки отбирали офицерское оружие. Тех забияк
стали арестовывать в свой эшелон, а оружия офицерского отобрали назад до ста
экземпляров.
Тут, выскакивая из вагона,
на самого генерал-адъютанта нашибнулся солдат с тремя
шашками — две в руках, одна на боку и ещё винтовка за плечами. Генерал размахнутую
шашку успел отвести, а солдат успел укусить его в руку.
Этого бы негодяя тут же коротко судить и расстрелять.
Но не хотелось масла в огонь подливать, и без того опасная обстановка.
Обстановка — теперь видно, в
Петрограде какая.
Подошёл следующий поезд —
там шапки подкидывают: «Теперь — свобода, все равны, нет больше начальства!»
Пока их образумливали, кого и на колени ставили, — нашёлся среди них переодетый
городовой в штатском и тоже кричал «свобода!», значит — скрывался так.
Арестовали и его.
Да если сплошь порядок
наводить, то и двигаться вперёд не надо, только встречай эшелоны. Но Николай Иудович не забывал о боевой задаче — и поезд их
продвигался. К сумеркам прибыли в Вырицу.
Тут узналось, что в Царском
Селе ещё вчера произошли беспорядки, войска вышли из повиновения — и там теперь
мятеж.
Вот так-так: и царская
семья, значит, в плену? Ай-ай-ай, ай-ай-ай! Государыня императрица! И сам
наследник!
Но если и Царское Село уже в
их руках — то как же двигаться дальше генералу
Иванову?
А был к нему приставлен от
Ставки начальником штаба отряда подполковник Капустин. Так из его замечаний Иудович понял, что тот и сам пропитан мятежным духом и
сочувствует бунтарям.
Да донесли Николаю Иудовичу, что и Пожарский ещё в Могилёве говорил офицерам,
что стрелять в народ не даст, даже если Иванов ему велит.
Так тем более надо быть
теперь осмотрительным. Но и не продвигаться к Царскому Селу тоже нельзя: ведь
полки собираются на той линии.
Распорядился Николай Иудович: сзади к своему составу прицепить другой паровоз,
головой назад, чтобы в любую минуту можно было дать задний ход.
С величайшей осторожностью
двинулись.