267
Можно было сто книг прочесть
о разных революциях и всё-таки лишь на самом себе испытать впервые: что такое революционная
густота событий, каких ни сердце, ни мозг не успевают перерабатывать, — именно
в те самые часы отказывают, когда они всего нужней. А потом — вздыхай хоть
полстолетия.
Ещё вчера вечером и сегодня
утром казалось, что главное — это отбиться от войск, направляемых на Петроград.
Естественно: обратиться против старого, не дать старому задушить новое. И Гучков вместе с молодым князем Дмитрием Вяземским,
излюбленным бесстрашным своим помощником, кого узнал он на фронте год назад, в
своих поездках по Красному Кресту, а за эти месяцы привлёк к живейшему участию
и в собирании заговора, теперь кинулся объезжать полки. Где — речи говорил, и
ему кричали «ура», а лейб-гренадеры
даже вынесли на руках, где — только выяснял положение и старался, чтобы
обезглавленные растерянные части попали снова в руки своих офицеров. Если не
создать оборону города, то хоть знать хорошо наличные силы, — это именно ему
нужно было успеть, он считался среди думцев самый военный и лихой, наиболее
знающий армию, в постоянной с ней связи.
Но всё более Гучков видел, что офицеры сбежали из частей, во множестве
прячутся в неизвестных местах и даже в Государственной Думе, опасаясь
растерзания. А батальоны, которые кричали Гучкову
«ура», — часом позже или раньше кричали «ура» же и делегатам Совета. Итак, пока
Гучков собирал оборону от внешнего врага, за спиной
думского Комитета собиралась сила ещё горшая. И может быть
надо было спешить обернуться, а нашлись бы силы — так и арестовать
кого-нибудь из этого богомерзкого Совета. Но тем более не было сил таких.
А пока он
мотался в этих поездках — в его собственной Военной комиссии его собственный
помощник Энгельгардт с перепугу вместе с Родзянкой издал дикий, немыслимый
приказ, угодничающий перед Советом, перед распущенными солдатами, а офицерам
грозящий расстрелом!!! Бред! — но отпечатанный на листках бумаги, он рассеивался по городу
быстрей и множественней, чем успевал Гучков, — и всё губил безвозвратно: теперь и вовсе нельзя
было вернуть офицеров в части, а части выставить на защиту Петрограда.
(А ещё ж
висели на Гучкове его военно-промышленные комитеты по
всей стране, так помогшие ему в штурме власти, — но сейчас уже никак не хватало
на них головы. Армию конечно снабжать, да, послал циркуляр
всем комитетам: да, вести работу, да...)
Среди дня большое
подбодрение своею явкой в Думу произвёл Кирилл. Хотя
и пришёл он по определённому расчёту — удержаться во главе гвардейского
экипажа, испугался, что заменят, и вообще удержаться как великий князь в
опрокидывающей стихии этих дней, но такое поклонение Думе видного члена
династии оказало тут на всех на них резкое впечатление. И Гучков,
принимая Кирилла у себя в Военной комиссии, и произнося лицемерно-вежливые
успокаивающие фразы (этот великий князь, кажется, не против
бы и сам сесть на трон), не мог сдержать торжества.
Это — первый из династии, а потянется она, ничтожная, вся. То казалось —
рушится всё кругом, то — какая же сила Дума!
И производило впечатление,
что гвардейский экипаж не утерял выправки и пришёл с офицерами, — да не
возьмётся ли великий князь охранять вокзалы против Иванова, хотя б на ночное
время? А что ж! Взялся. (Пригодился).
Не один Гучков
замотался в эти часы — и все члены думского Комитета. Но все они мотались, куда
звала их мгновенная необходимость, — то произносить речи, то спасать
арестованных, — и такими затычками пробоин они утеривали способность охватить
всё положение и отгадать, как его направить в главных чертах.
Гучков, что ни делал, старался
рассмотреть эти главные черты и использовать их, прежде чем они размылись. Были
жертвы и сейчас, но если не решиться быстро, то будут жертвы несравненные —
начнётся гражданская война.
Разворот событий завихривался по самому опасному склону — и надо было
спешить обуздать его через законную передачу власти. Мысли Гучкова
имели привычную колею и сразу занимали её: отречение и регентский совет. Он
сформулировал это уже год назад, если не раньше (душою раньше, ненавидя этого
царя). Он — хотел этого, он — жаждал этого, он — вёл к этому, уж как умел. И
если отречение так было необходимо минувшей осенью, уже тогда созрело, то
теперь даже перезрело, — но тем более срочно необходимо. Надо решительно и
быстро сменить ситуацию: Петроград будет не защищаться от царя, но сам совершит
на него прыжок! Когда ноги думского Комитета разъезжаются — от распада полков,
от зреющей злобы Совета, — надо не скользить, а прыгнуть и овладеть троном.
Регентский совет Гучков так понимал, что сам займёт в нём решающее место. Гучков искренно любил Россию, он был — патриот. Но так
понимал, что в патрии должен занимать ведущее
положение, по своим политическим талантам.
Однако не с кем, негде и
некогда было присесть, обсудить — что же делать? Всем им всё время надо было
куда-то ехать, идти, кричать.
Вот это и была революция.