269
В комиссариат поступили
сведения, что грабят особняк Кшесинской, — и Пешехонов послал прапорщика Ленартовича
остановить грабёж и, если нужно, поставить там временный караул, пока толпа
схлынет.
Ленартович не знал особняка
и не уверен был, кто именно Кшесинская, Пешехонов объяснил, что это —
знаменитая балерина, которая была любовницей царя в его молодости, а потом — по
великим князьям.
Оказалось, это — первый дом
по Кронверкскому проспекту, начало его дуги, у самой Троицкой площади. Туда
было близко, Саша с двумя своими солдатами быстро дошагал. Дом выдавался в
сторону площади полукруглым крылом.
Но сейчас — не грабили, и
толпы никакой не было, да даже ни одного человека ни
рядом, ни внутри. Окна двух этажей асимметричного дома с башенкой и
полуподвальные, выходящие прямо на улицу, были не побиты и все закрыты. На
втором этаже — балкончик, тоже мёртвый. Да даже не поймёшь, как в этот дом
зайти, — двери в нём нет, ах вот, калитка во двор.
Калитка была заперта, но в
каменном столбе Саша увидел кнопку, стал звонить. Дом был приятно отделан
цветной плиткой, и привлекательно, что несимметричный.
Вышла прислуга, мужчина и
женщина. Видя офицера и двух мирных солдат — впустили, но опасливо.
Действительно, за эти сутки было уже два грабежа, оба под видом обыска. Не
пустить — силы нет, а пустить — озоруют, открыто грабят, в шинели кладут, за
пазуху, — и что хозяйка скажет, воротясь! А вчера —
из броневика пустили очередь по их дому.
А хозяйка где?
А хозяйка — позавчера
вечером вместе с сыном, 14 лет ему, и гувернёром вышли из дому, малый
чемоданчик в руках, — велела приготовить чай, скоро вернётся, так и не вернулась.
И в ту же ночь два автомобиля из гаража увели, больше их и не видели.
По парадной лестнице
поднялись в холл с мраморным полом. Беспорядка особенного не было, наверно
прибрали.
Саша пошёл осмотреть дом,
уже не из надобности, а из любопытства. Полуподвальный этаж был для служб. В
бельэтаже в столовой — потревоженность, но столовое
серебро, сказала прислуга, на месте, или почти. Мало покрали, и посуда не бита.
Тут были гостиные с роскошной мебелью — и беломраморный залик,
в котором просторно дать и бал, снаружи не
предположишь. Большие зеркальные окна зала выходили прямо на Петропавловскую
крепость, через Кронверкский. А тот самый полукруглый
выступ, обставленный пальмами и с малым гротом в центре, и в нём текли струйки
воды по голубоватому фону, — тот окнами выходил на Троицкую площадь и на
Троицкий мост. Мебель в зале обита белым шёлком под общий цвет белого мрамора,
того же тона и рояль.
Все эти фокусно-роскошные
затеи не могли задеть Сашиной души, даже напротив — вызывали раздражение. Но,
пожалуй, — до революции. А сейчас — его отношение как-то повернулось. Хозяйка
сбежала от своих забав, а — местечко большое и богатство большое, всё это надо
бы сохранить, особенно от глупого пустого погрома.
Решил Саша — караул здесь
поставить и пока подержать.
Пошёл наверх, уже один. А,
вот здесь-то погром и был, и остался хаос: в двух комнатах пол забросан
фотографиями и бумагами, фотографиями и бумагами, все ящики столов и бюро
выдвинуты.
Висела, нетронутая,
остеклённая большая фотография молодого царя в морской форме, и внизу надпись,
да кажется и его рукой: «Николай, 1892».
Другие портреты, великие
князья, генералы, артисты.
Мебель и обстановка
пострадали мало.
Под стеклянным футляром
лежал венок, какая-то награда, — да не золотой ли? Саша снял колпак, вертел
венок и внизу обнаружил явную пробу: «96»! Грабители просто не сообразили.
Да, караул придётся
поставить. А потом — многое отсюда вывезти, спасти.
Пачки писем, пачки писем —
перевязанные ленточками. И стопка сафьяновых тетрадочек. Дневники... За 20 лет...
О, тут читать и читать... Сколько ж ей может быть лет? Уж за сорок? И ещё
танцует и ещё чарует?
В детской разбросаны были по
полу дорогие игрушки, рельсы с локомобилем и вагонами. Сколько ж у неё детей?
От кого?
Уже ясна была обстановка, и
ждали его дела в комиссариате, надо было уходить. А он всё бродил по комнатам.
Его затягивало.
В
гардеробной отодвинул дверь — висело множество платьев, блузок, юбок, — двести,
всех цветов, шерстяные, воздушные, вязаные, кружевные.
Оглядясь — никого не было, тихо, —
он медленно провёл рукой по перебору этих платий.
Как по струнам. И платья как
будто зазвучали.
И — пахли.
Он открыл ещё дверь.
Ванная комната. Но не просто
с овальной ванной — а вели ступени вниз, в углубление — в мраморный бассейн. А
на верхней ступеньке стояли маленькие-маленькие туфельки, непонятного
назначения — балетные? купальные?
Саша остановился над ними,
замер.
Отодвинутая этими днями — выступила
перед ним Ликоня, прелестней всех этих балерин, — всё
недосказанная, всё недопонятая, всё ускользающая.
Мучительно, сладко потянуло
к ней.
И он долго стоял, смотря под
собой на эти туфли.