272
Как
свернулось, пошёл по Страстному бульвару, потом по Петровскому. Здесь — не было красных
шествий, а на бульваре — неизменные няньки, коляски и детская беготня в
разноцветных шапочках и варежках, и тут совсем другой был тот же красный, не
раздражал.
Так значит
Гучков был прав: надо было спешить
предупредить?
Или наоборот: вот это и
значило, что — доигрались?
Доигрались — если теперь это
покатится по стране.
И — к фронту?
И — что тогда с фронтом?..
А между тем, если
происходящее можно назвать революцией? — вот это и есть революция? —
нет, это ещё не революция! — то ведь у неё совсем нет никаких сил. Сейчас —
один хороший твёрдый полк может овладеть этой расшатанной Москвой.
Но — где быстро взять этот
полк? В Москве, видимо, не было такого.
Но и какая тут может быть
революция, если вся многоствольная, штыковая и копытная сила в Армии? Если
Армия не признает — то никакой революции нет, это — пшик.
Теперь в часы — всё может
решить Ставка. (Только зачем же Государь оттуда уехал?) Несомненно
стекутся и верные в Ставку со всех сторон.
Кинуться в Ставку?
Тем скорей он должен
прорваться к какому-то действию, чем позорней провёл эти дни.
Ехать в Ставку! —
представилось вдруг несомненным и даже немедленным!
Значит — на
Александровский вокзал! А он — уже спустился к Трубной
площади, только крюку дал.
И — уже поворачивал.
И тут увидел, как по Трубной бегут мальчишки-газетчики с
восторженно-раззявленными ртами, кричат и размахивают. К ним сразу бросились,
сгущались вокруг них, просто рвали из рук.
Бросился и Воротынцев, уж
тут ему можно, это не листовки. Пробился, добился, купил. А купившие прежде тут
же и читали, восклицали, да и мальчишки кричали.
Кричали: что царь — на пути
в Петроград — задержан??
Какая-то маленькая небылая газетка — «Известия московской печати». Но хотя
маленькое, а плотно шло только одно главное под жирными заголовками,
перехватывающими глаз каждый к себе. Падение Адмиралтейства!.. Преображенский
полк перешёл в революционный лагерь вместе с офицерами!.. Та-ак...
Собственный конвой Его Величества перешёл на сторону революции!.. Поездка царя
Николая II... На Николаевской дороге поезд задержан...
Неясно было сказано: что? — арестован?..
Кем? Когда? И где он теперь?
Как раз то уязвимое путевое
состояние царя, на которое и целился Гучков...
Воротынцев медленно вытолкнулся из толпы назад на бульвар. С этой газеткой так
и присел на оснеженную морозную скамью.
Эта отчаянная поездка
Государя, оборванная неизвестно где, — поражала.
И что тогда Ставка? Алексеев
без царя? Без имени Государя Ставка превращалась в немощь. Она не может принять
решений и не может начать военных действий, если Государь в руках мятежников.
В Ставку — ехать незачем.
Но тогда что будет с Армией?
(И со всей войной!)
Голова никак не брала
решения.
Честь — требовала вмешаться.
Разум — не указывал пути.
А не первый раз в эту войну,
и особенно в эти последние месяцы, Воротынцев вопреки своей вере в силу
единичной воли — ощущал почему-то заколдованное роковое бессилие: даже в гуще
событий, в самом нужном месте и сколько ни напрягайся — нет
сил повернуть события! Почему так?
Да не погнать ли назад по
Николаевской дороге? И даже прямо в Петроград? Может там ещё что-то?..
Это была авантюрная мысль,
от крайности, — но всё-таки центр событий там, но может не всё ещё так
бесповоротно, как пишут? Всё-таки возможны какие-то действия?
Какой бы ты ни был воин, сто
раз обстрелянный, — а вот подступит, обоймёт совсем неожиданное, и ты внутри своего мундира — слабый и
беспомощный человек, как каждый.
Ехать или не ехать, — но на
Николаевском вокзале можно узнать что-то чёткое от приезжающих.
И Воротынцев рванулся к Николаевскому
вокзалу, отдавая ходьбе всё неизрасходованное: перетолкался,
пересек Трубную, поднялся крутым Рождественским
бульваром и, чтоб избежать возможного столпотворения Мясницких и Красных ворот,
срезал по Уланскому и по Домниковке.
В переулках не замечал
никакой необычности. Пересекал на Садовой всё такое же
растерянно-радостное многолюдье. Пока дошагал до Каланчёвской
площади, уже сам с собой стал применять слово «революция».
Революция во время войны!!
Даже если б она имела цель выйти из войны — это уже полный проигрыш войны. Это
— ещё куда хуже, чем тянуть войну дальше.
Такое же обезумевшее,
восторженное и бесцельное бродево охватило его и на Каланчёвской площади.
А поезда с Николаевского
вокзала — ходили как ни в чём не бывало. И через
несколько часов можно будет уехать.
Но именно тут углубилась
нелепость: если во главе революции Государственная Дума — то
что же в Петрограде против неё можно делать? И с кем? — с петроградскими
никудышними запасными?
А вот — пришёл из Петрограда
поезд. Воротынцев стал при потоке идущих и смотрел знакомых, особенно офицеров.
Знакомых не увидел, но
заметил, что все офицеры идут безоружные. И остановил одного капитана. И ещё
один штабс-капитан потом сам набежал.
Они были настроены отчаянно,
не с той поверхностной растерянностью, как офицеры в Москве. Они рисовали, что
в Петрограде — ад, убийства офицеров и погоня. Что ехать туда нельзя ни в коем
случае: расправа наступит ещё на перроне. Ехать можно только в штатском и безоружному. Рассказывали разные случаи. Действительно,
оторопь брала.
Воротынцев привык, что
опасность зовёт. Но такая — не звала.
А царский поезд? Не слышали,
не встречали? Где он?
Ничего не встречали. Нигде
по дороге ничего подобного, заметили бы.
Окончательно не понимал
Воротынцев, что ему делать.
Нет, возвращаться в Петроград конечно было упущено, это — вздорная мысль.
И вздорная, непонятная,
самоубийственная поездка Государя! Все эти дни ведь он знал о событиях с самого
начала — и что же он решил? Куда поехал?..
И уйти с вокзала Воротынцев
тоже ещё не решил. Недоуменно затерялся в вокзальной толпе. Пошёл в ресторан —
и пообедать, и поразмыслить, выиграть время, остояться,
не делать пустых движений.
И тут, над тарелками, вдруг
подумал: а Государь-то едет — просто-напросто к жене...? Всего-навсего...?
Тогда он — погиб.
И всё погибло.
Шли по вокзалу — два
студента с винтовками, взятыми на ремень. И больно было — как ударило: и
стрелять ведь, конечно, не умеют. А вот — они взяли оружие. А офицеры сдают
своё.
Разливанная Каланчёвская площадь была уже при вечерних фонарях.
Нет, офицер вне своей части
— ничто. Военный силён только на поставленном месте. Что может одна отдельная
одинокая шашка, когда и её отбирают? Надо, не мудрствуя, просто возвращаться в
9-ю армию, на своё место.
Вошёл в телефонную будку и
стал дозваниваться до знакомого капитана в штабе Округа, который сегодня
вечером дежурил, — узнать последние новости.
Тот ответил: Кремль,
Арсенал, все последние части — перешли на сторону революции. Генерал Мрозовский только что арестован у себя на квартире.
Ну, и дождался.