277
* * *
Собрание печатников на Калашниковской бирже решило: буржуазных газет пока не печатать.
По постановлению Совета рабочих депутатов разрешён выход в свет только тех
газет, которые не будут противодействовать революционному движению.
* * *
Из Таврического выносят
свежий номер «Известий СРД», несут к автомобилю, развозить и разбрасывать по
городу. Публика накидывается, умоляя поделиться. Несущие начинают разбрасывать.
В свалке один солдат кричит:
— Да стойте же! Да тише же!
У меня бонба в руках!
Еле выбирается из гущины. И правда, бомба. Морская мина.
— Ведь эка лезут,
непонятливые!
* * *
Обстреливали с улицы высокий
дом, ранили домовладельца: пуля вошла через подбородок, пробуровила
лицо, вышла над глазами. «Ты стрелял?» — «Нет!» — Солдат хочет его пристрелить,
а штатский в чёрном пальто: «Зачем на такую скотину пулю тратить?» — Схватил
полено от печи и пришиб его. Стащили убитого вниз,
показать народу, бросили под ворота. И штатский рассказывает толпе, как убил,
дико вращая глазами.
Прибежала жена, плачет: «Невинной погиб!»
* * *
Дряхлый сенатор A. M. К., с разбитыми
ногами, сидел дома за столом, семейных никого не было.
Мимо прислуги вломилась толпа солдат и рабочих, подошли к старику с вопросами и
требованиями. Старик ничего подобного на земле не представлял, да ещё в его
квартире! Что за тон?
— Прошу вас, господа,
сначала снять шапки! — первый раз любезно, а потом
заволновался, раскричался, застучал костылём по полу.
Те рукой махнули и ушли. А
сенатор к вечеру умер от кровоизлияния в мозг.
* * *
Великий князь Игорь
Константинович позвонил из Мраморного дворца на Фонтанку княгине Лидии
Васильчиковой. Но едва она трубку взяла — к ней в дом ворвалась очередная
солдатская банда «проверять, откуда пулемёты стреляют», — и матрос выхватил у
княгини трубку, сам спросил в телефон:
— Откуда вы звоните?
Ответил бы «из Мраморного
дворца» — и княгине бы не сдобровать. Но Игорь
Константинович, услышав грубый чужой голос, сообразил:
— Я хотел узнать, все ли у
вас здоровы?
Матрос оскалился:
— Спасибо, мы —
здоровы! А вот как вы поживаете?
* * *
Все аптеки на Невском закрыты. А над каждой аптекой висит, как положено,
двуглавый орёл.
И вот какой-то рабочий
догадался или надоумили. Сыскал лесенку, приставил и
бил орла молотком. На тротуар сыпались осколки.
Мимо шли два иностранца, с
очень довольным видом, разговаривали по-английски. Оглянулись, засмеялись,
пошли дальше.
* * *
Нигде у ворот уже не стоят
дворники, не охраняют порядка. Каждый волен делать, что хочет.
Лазаретные солдаты тоже
сбегают в город, ночевать не возвращаются или поздно. Сестры их просят: хоть по
телефону сообщать о себе.
На Суворовской улице жгли
соломенное чучело, одетое в мундир полицейского. И бороться-то не стало с кем
живым!
* * *
В красных лучах заката вдоль Дворцовой набережной
мимо Летнего сада медленно движется грузовик. На нём — матрасы, узлы, вещи,
вывезенные из квартиры жандарма, то ли арестованного, то ли убитого. Его самого
мундир высоко торчит, надетый на подметальную щётку, и пустые рукава болтаются
на ходу. Впереди вещей наверху в кузове — двое солдат без поясов, шапки кое-как.
А между ними — пьяная девушка в яркой жёлтой косынке скатертного материала, с
красной перевязью наискось по пальто и с обнажённой саблей в руках. Охрипшим
диким голосом она поёт, уже видно не первый раз:
Вы жертвою пали в борьбе
роковой, —
и размахивает саблей в такт.
Как раз проехали мимо того
места, где Каракозов стрелял в Александра Второго.
* * *
Вечером солдаты 1-го
пулемётного полка, ставшего в Народном доме, сообразили, что это с умыслом их
завели в такой странный, на дома не похожий дом, стоящий настолько отдельно,
что его можно легко и взорвать. Их завели, чтобы тут изничтожить.
В большом зале для сиденья в одну сторону они долго обсуждали, не уйти ли им. И
пустили разведку обсмотреть подвалы. Так и есть! — там стояли какие-то машины,
и от них куски пола проваливались, а от одной начинался гром без молнии.
Большой был перепуг, и бежали, душились все наружу, хорошо много дверей.
Всё ж остались. Но на 10 их
тысяч с лишком не хватало отхожих очёк. Враз забила, завалила братва все дырки. Стали штыками дырки
прочищать — трубы пробили, потекли знать нечистоты — и потолки стали мокнуть.
* * *
Вечером на петроградских улицах — полная темнота, фонари многие
перебиты, дома наглухо закрыты, окна зашторены, магазины заколочены. Всюду
жуткая пустота, есть кварталы — ни встречного, только где промелькнёт
испуганная фигура.
Сильный свет и движение —
лишь от фонарей автомобиля, когда едет. А некоторые автомобили задрапировали по
одному фонарю красной материей — и так ездят, однокрасноглазые,
с розовым пучком вперёд.
* * *
(Шлиссельбург) — Сегодня рабочие Пороховых
заводов пошли большим шествием вверх по Неве — с красными флагами, утаптывая по
льду снег. В верхних открытых окнах Шлиссельбургского замка уже стояли
арестанты, ожидающие освобождения после вчерашнего, махали, кричали. Охрана не
пыталась сопротивляться и беспрекословно отдавала рабочим свои винтовки и
подсумки. В тюремных коридорах появились молотки, зубила — и каторжане сами
сбивали кандалы, разбрасывая их по полу мёртвыми
змеями. А кто-то брал с собой на память. В цейхаузе
меняли бельё, рубахи, но серые халаты и туфли оставались те же. По двору, нагрузя сани «делами» в синих обложках, потащили их к жерлу
котельной — и сбрасывали туда, а потом в топки. С других саней, где уложено
было отнятое у охраны оружие, произносили горячие речи товарищи Жук и Лихтенштадт. И тронулись через ворота, по Неве — на тот
берег, своих больных ведя под руку.
В городе Шлиссельбурге
перемешались с горожанами, снова речи. Люди несли арестантам тёплую обувь,
шапки, перчатки. Потом потянулись долгим шествием к Пороховым заводам. Вечером
рабочие разбирали арестантов по своим квартирам, угощали, клали на лучшие
кровати.
Всего в этом тюремном
бастионе нашлось 67 человек, политических и уголовных. Среди них —
разжалованный за причастность к убийству бывший член Думы Пьяных, эсер.
* * *
(Москва) — Как днём пришёл 2-й
дивизион из Ходынских казарм и стал у Александровского сада — так и стояли до 7
часов вечера, всё холодая и голодая: зачем они тут? То
говорили — сейчас вернутся в бригаду, то приказывали ждать особого назначения.
Затем велели им сменить на Красной площади 1-й дивизион: одно орудие направить
на Никольские ворота Кремля, одно по Никольской улице, одно мимо Минина, одно
по Ильинке, и другим тоже назначили. Тогда сами нашли дворы, куда поставить
лошадей и где добыть им корму. У прапорщика Юры Зяблова
было тяжело на душе. Пошёл в думу получить пехотное прикрытие для пушек — и
поразился тамошнему хаосу и сутолоке. От него требовали пропусков, он кричал,
прорывался к коменданту, — фамилия того была Грузинов, и что-то грузинское в
лице. Доказывал Зяблов, что не могут пушки стоять без
прикрытия среди снующей толпы, их можно взять голыми руками, подкрасться
вплотную. Наконец добыл бумажку от Грузинова получить два взвода из 251
запасного полка, — а где полк? никто не знает. С трудом нашли на площади 70
нижних чинов того полка и одного прапорщика, у всех винтовки были без патронов,
а у сорока — и без затворов. Но для толпы всё-таки ружья, взял прикрытием.
Сказали — можно водить солдат кормить в Большой театр. Зяблов
повёл команду. Там паркет фойе и буфета — в грязи от солдатских сапог, а есть
нечего. Повёл своих в Малый театр — и там ничего не
нашли. Но на улице увидел у студентов хлеб в руках — и отобрал для солдат.
Жутко: удержат ли вожаки
такое положение? Кажется — налети сейчас две казачьих сотни или ударь по
площади пушечный снаряд, — и всё побежит.
К вечеру Кремль сдался, и
солдаты валили в Никольские ворота.
Ночью из Бутырской тюрьмы
освободились две тысячи уголовников — и пошли гулять по городу.
* * *
(Кронштадт) — Полуэкипаж составлялся из
худшего и даже уголовного матросского элемента, списанного с судов и не
посылаемого в бои. Они этой ночью и кинулись первые: врывались с мола на
пришвартованные суда и вязали офицеров. Гавань была ярко освещена
электричеством — и видно было, как они выбрасывают за борт убитых офицеров, и
лёд окрашивается кровью.
Мичман Успенский, уцелевший
осенью при взрыве броненосца «Императрица Мария», был в феврале командирован на
обучение в минные классы в Кронштадт. В эту ночь он нёс вахту на минном
заградителе «Терек». С берега ворвалась банда вооружённых матросов с ленточками
Полуэкипажа. Успенскому скрутили руки и уже приставляли к голове револьвер, как
вахтенный унтер остановил их: что этот — с Чёрного моря и учится в минных
классах. Бросили его, связанного. Сами снимали с офицеров часы, кольца, брали
кошельки, грабили их каюты. И волна обыскивателей
повторялась 5 раз.
Неубитых офицеров вывели на
мол, срывали погоны (с кусками рукава), кокарды, повели на Якорную площадь,
показывать трупы убитых офицеров и растерзанного адмирала, потом снова вывели
на лёд: «Не хотим пачкать собачьей кровью кронштадтскую
землю, будем расстреливать на льду». Щёлкали затворами, целились — но потом
повели в Морскую тюрьму, пустили в камеры без нар, спать на полу.