27
А сегодня от учебной команды
волынцев уже не взвод пошёл на Знаменскую площадь, а
вся 2-я рота — так, значит, Кирпичникову тем более
выпало идти. Вот попадает, уж как бы хотел не пойти.
Сказали: сегодня там будем
до двенадцати ночи, горячее пришлют туда. Не допускать народ стекаться на
площадь.
Опять сидела рота в подвале
дворницкой, а нарядами по очереди патрулировала.
Выезжали, проезжали и казаки
взводами, и во всей боевой амуниции. Вид их, и копытный стук на улицах был
грозный. И не только у толпы, но и у покладистых солдатских патрулей сердце
ребром становилось против этих казачьих проездов. Хотя они и нагаек не вытаскивали,
а смирно проезжали вхолостую.
А полиции — в этой толпяной густоте не видно было вдоль
Невского, и только стояли коротким строем у вокзала. Мало их.
Вернулся Кирпичников в
подвал какой-то притомлённый. Ото всей долгой службы, что ли. На войне — за жизнь
берегись, в мирное время — парадами изматывали, а тут вот что придумали — народ
гонять.
И опять прибежал в подвал
вестовой штабс-капитана — вызывать роту строиться. И тут же прибежали и
прапорщики — Воронцов-Вельяминов и Ткачура, по одному
на каждую полуроту. За те два года, что не был Кирпичников в Волынском полку
(по мобилизации в пехотный полк попал, потом ранен, потом лечился), — тут
многих прежних офицеров повыбило, мало кого и
встретишь. Эти — новые.
Вылезли наружу. А вид у
гвардейцев — шинели не пригнаны, кто и в ботинках, где уж там стойка-выправка.
Построились, но теперь сбоку
наискосок, так что толпе с Невского путь к Александрову памятнику оставался
открыт. Они и повалили туда с красным флагом. У памятника остановились.
И сперва
шапки сняли и пели все «вечную память».
А потом стали выходить
оруны, сюда плохо слышно.
Не выдержал один пожилой
солдат, ретивый, и из заднего ряда крикнул своему офицеру:
— Ваше благородие! Оратель — речь кую-то говорит!
Кирпичников одёрнул его:
— Замолчи, серенький.
Понимал бы ты, знал бы ты
всё...
Прапорщик Вельяминов пошёл
просить у капитана разрешения разогнать толпу.
Штабс-капитан Машкин 2-й
ничего не ответил. Не приказал.
Кирпичников подумал: а ведь
по-хорошему обо всём бы можно с людьми договориться. И Вельяминову:
— Разрешите, ваше
благородие, я один схожу к ним.
— Да тебя убьют.
— Да никогда во веки.
Не пустил прапорщик. Пошёл
опять сам к штабс-капитану — просить разрешения разогнать.
Ах, беда, опять к худому. Опять: как солдатам быть? Вернулся Вельяминов, и
первому взводу:
— На-пле-чо!
За мной, шагом марш!
И пошёл, сам отмахивая,
отстукивая. А они за ним, вяловато. Он тогда звонко:
— Крепче ногу!
Солдаты ворчат:
— Тут не кузня, ногу
держать.
Кирпичников остался с другим
взводом. Отсюда не слышно, а видно хорошо: там, у памятника, подняли красную
тряпку и растопырили над головами, а на ней: «Долой войну!».
Ошалели, что ли? Как это, долой
войну? А немец куда?
Шагов через двадцать
скомандовал Вельяминов взводу: «на руку!». Повернул фронтом — и пошли цепью, с
винтовками наперевес — прямо на красный флаг.
Подступы памятника — из
красного гранита, его от снега очищают. И чёрные людишки
на нём.
Вельяминов кинулся вперёд,
оторвался от строя — поскользнулся — и упал ничком.
И в него тотчас кинули
палкой, в спину угодили.
А «долой войну» меж тем
свернули, спрятали.
Толпа тоже робела.
Прапорщик бодро вскочил,
подошёл, сорвал красный флаг с древка — и вернулся к солдатскому строю.
Спросил своих солдат — кто
его ударил? Отвечали, что не заметили.
Повернул взвод, опять «на
плечо» — и вернулся сюда, к роте.
Едва построились — из толпы
пришла кучка, просила у штабс-капитана вернуть флаг.
Штабс-капитан вежливо просил
их, что надо разойтись.
Вельяминов и Ткачура окрикнули их:
— Вы — разойдитесь, а то
стрелять будем!
Подошёл один, в студенческой
форме, без руки. И целой рукой тычет Вельяминову в
значок на шинели:
— Вместе на одной скамье
сидели, а теперь ты в меня стрелять? Ну, стреляй!
Грудь подставил.
Вельяминов ему:
— Армейская служба — есть
служба. Без этого — нет страны.
Это правильно.
Откуда-то прискакали казаки
на лохматых сибирках. Покрутились, копытами поцокали.
Посмеивались. Наезжали на толпу, а мягко.
Толпа переливалась с места
на место. «Мельница».
Офицеры ушли сидеть в
гостиницу, а Кирпичников с солдатами всё стоял.
Когда толпа слишком
наседала, окружала — сами солдаты взмаливались взойти в их тяжёлое солдатское
положение, податься дальше.
Тоже служба — не своё дело
делать. Люди хлеба хотят, и поговорить хотят, — чего им перегораживать?
Прибежал вестовой: идти пока
в дворницкую.