46
Вадим Андрусов был по матери
внуком Шлимана, раскопщика
Трои, и, от него ли сохраняя неуёмный ищущий нрав, всё никак не мог определиться
в жизни: перед войною кончив гимназию, дважды поступал в Академию Художеств и
дважды проваливался. Поступил на историко-филологический
факультет — остался недоволен, перешёл на юридический. Тем временем уже во всю шла война, и надо было как-то избежать мобилизации.
Брат Вадима, эсер, ощутил себя также и толстовцем, заявил толстовские убеждения
— и стал санитаром. А Вадим не додержался: уже в 16-м году был мобилизован со
второго курса и отправлен в Красное Село на ускоренные 5-месячные курсы прапорщиков.
Но и всё не кончался 16-й год, а курсы кончились — и неизбежно было получать
следующее назначение. Казалось, с таким хилым военным
образованием, ещё вполне штатский, да сын разночинца, Андрусов мог получить
назначение только в захудалую пехоту куда-нибудь за две тысячи вёрст, — нет,
его назначили в Императорскую гвардию, куда прежде добивались из самых богатых
и знатных семей, в знаменитый Павловский полк, в запасной батальон его, стоящий
в самой столице! — не за какие-нибудь успехи молодого человека, а потому
что совсем не было офицеров. Правда, он считался не на полной службе в полку, а
лишь прикомандированным: не мог остаться в Павловском после войны и не имел
права носить его формы мирного времени — красной ленты по груди и белых обшивок
по рукавам. Но шинель была гвардейская, без внешних пуговиц, и по-гвардейски приходилось подписывать листы пожертвований и
по-гвардейски же проходить экзамен хорошего
поведения, то есть отлично пить водку, чем знаменит Павловский полк. Как быстро
и круто может меняться судьба человека — и вот уже начинаешь вживаться в новое
положение, какое оно ни странное. Да ночевать-то отпускали домой, на
Васильевский остров.
И назначили Андрусова в
учебную команду, то есть в отборную часть внутри полка, где готовятся унтер-офицеры.
Было там два таких прапорщика и два подпоручика, не намного умелей, а над всеми
ними — штабс-капитан Чистяков, офицер настоящий, глаза как пистолеты. На
Марсовом поле, прямо перед своими казармами, проходили они строевую и штыковую
подготовку, раз возили их за город на газовые учения, а до стрельб ещё не
дошло.
Ещё как-то в феврале раза два посылали их учебную команду гулять по городу с
духовым оркестром: музыкой и строевой выправкой подбодрять население. А с
началом городских волнений посылали в караульное помещение в Гостиный Двор.
Там и был Андрусов в
воскресенье днём, когда телефон сообщил ему, что от Знаменской площади движется
по Невскому громадная толпа и надо её задержать.
Андрусов вывел свою команду и по новой инструкции, на случай необходимости
стрельбы, не расставил, а положил, лежком рассыпал
своих солдат поперёк Невского, против середины Гостиного. А все лавки его по
воскресному дню были закрыты, торгового движения не было, и людей вообще не
много. Сам Андрусов расхаживал впереди, перед штыками, а сзади сбоку был
трубач.
На небе по-зимнему светились
ложные солнца, ещё четыре вокруг одного — и бело-серебряные пояса тянулись к
ним от главного.
Толпа стала хорошо видна,
как поднялась на Аничков мост. Беспрепятственно и густо стекала с него,
заливала Невский. Андрусов велел трубачу дать первый сигнал рожком.
Но толпа — шла, надвигалась,
— и вот уже равнялась с Елисеевским магазином. Тут
Андрусов кивнул трубачу, дали второй сигнал.
Но толпа и тут не вняла или
не понимала, или далеко ещё было — весь квартал до Садовой, Садовая, половина
квартала Гостиного, — и вдруг раздались выстрелы! без третьего сигнала солдаты
сзади Андрусова стали стрелять?
Для того и положили, чтобы
стрелять (лёжа не выстрелишь в воздух), для того и трубач, чтоб дать третий
сигнал — но не было третьего! Начали стрелять позади прапорщика — смотри,
самому ноги пробьют.
Андрусов отскочил назад
через стрелявших — и шашкою в ножнах стал бить по задницам
лежащих солдат, чтобы перестали стрелять.
Но уже стрельба сделала своё
дело. Толпа рассыпалась — одни отхлынули к Александринке,
прячась за выступ Публичной библиотеки, другие — в Екатерининскую улицу, мимо
Елисеева, третьи — назад, кто жался в подъезды и к воротам домов — середина
проспекта очистилась, стала пустынной белой полосой, а на снежной мостовой —
убитые и раненые.
И один солдат павловец лежал, как лёг: с какого-то этажа или с крыши его
пулей пришило после второго сигнала. И наверное от того выстрела — возбуждённые
солдаты и стали стрелять.
Со стороны Адмиралтейства
подкатывали автомобильные санитарные кареты — и забирали раненых. Потом и
убитых.
Через четверть часа на
пролётке прикатил из полка штабс-капитан Чистяков со своей постоянно
перевязанной от ранения рукой. Через всё самообладание скрыть он не мог, что изумлён
и расстроен.
Движенья по Невскому больше не допустили.
Солдатские наряды ходили к
рассеянной толпе и уговаривали расходиться.
Но от толпы перенялось, и шёпотом, шушуканьем и даже вслух потекло:
Павловский полк покрыл себя позором!