65
Лейб-гвардии Московский
полк, знаменитый своею доблестью под Бородиным, где устоял в штыковом
карре против конницы Мюрата,
был назван оттуда Московским. С давнего времени он квартировал в Петербурге в
казармах на Выборгской стороне. И там теперь его запасной батальон оказывался в
самой гуще рабочих волнений, в самом опасном месте.
А разбух запасной батальон
от притекающих и притекающих необученных пополнений — уже и до 6000 человек,
стал крупней, чем снабжаемый им боевой полк. Так его роты немыслимо оказались
по полторы тысячи человек — и уже дробились и дробились на реально управляемые
«литерные» роты, человек по двести. В таком объёме уже и полковые казармы не
вмещали всех, строили трёхэтажные нары, держали в спёртости, а новобранцы
размещались ещё и в разных частных зданиях по всей Выборгской стороне, теряя
связь с батальоном. Роты были по полторы тысячи человек, — но винтовок на роту
было всего по 150 — и их забирали те, кто шёл в караулы и наряды. И даже в
учебной команде винтовки имели только старший и средний классы. Не было и
пулемётов. Учить оставалось нечем, хоть делай деревянные болванки ружей, да и
негде учить в городе на мостовых: ни окапываться, ни стрелять, только шагать. И
так непомерные роты без смыслу
и толку сидели, по зимнему времени, в закрытых помещениях без всякого дела, но
на казённом пайке, скучая и озлобляясь. Выводили их только на учения, а уж без
строя тем более не выпускали: на столичных улицах новички то и дело нарушают
правила, а потом нагоняй командиру роты. Среди четырёх рот особенно трудной
была 3-я: там была доля выздоравливающих солдат, и
надеясь на их влияние, туда переводили всех штрафованных и скверного поведения
молодых солдат из трёх остальных рот, и туда же назначались поступающие
фабричные рабочие, даже с этой же Выборгской стороны, лишённые отсрочки за
проступки и преступления. И выздоравливающие потонули там — да они и
отчислялись снова на фронт. И так рота, вместо того чтобы перерабатывать скверноту в солдат, сама расслабилась и разложилась — и
теперь ей уже не давали ни одной винтовки и не посылали ни в какие наряды, а
держали в замкнутом котле. Правда, в ней было сколько-то обученных унтеров — но
их всех приходилось ежедневно забирать в отряды и караулы, расставляемые на
фабриках и в учреждениях от начала волнений. И так ненадёжная, даже опасная 3-я
рота оставалась с одним фельдфебелем.
Одно время успокоению
рабочих кварталов помогали воскресные прогулки с оркестром: музыкантская
команда и небольшой строй при ней несколько часов без объяснения ходили по
Выборгской стороне и завлекали часть населения своими маршами, к ним охотно
присоединялись. Но последние дни уже не такое было настроение, чтобы посылать
оркестр, а только охрану в важные места. Особенно важным был Литейный мост —
для пресечения сообщений с центром города туда выставлялась большая застава; и
удобные медицинские клиники близ него — и туда тоже помещались заставы. И во главе
каждого такого отряда ставились не молодые прапорщики, но сами командиры рот,
которые вот сегодня и отсутствовали целый день, и вернулись в батальон поздно.
Ещё и в самих казармах держали две дежурных литерных роты на случай вызова.
Последние дни и всякие занятия в батальоне прекратились.
Сегодня вечером командир
батальона полковник Михайличенко был вызван в штаб гвардии, воротился лишь в 11
часов — и собрал начальствующих офицеров. Командир 3-й роты капитан Якубович не
мог прийти, ибо не смог надеть сапога: сегодня днём близ Литейного моста его
ногу повредила лошадь полицейского офицера, и он вынужден был прекратить
командование и слечь. Но и среди явившихся командир
2-й роты капитан Нелидов был с палочкой: после
ранения в поясные позвонки у него была атрофирована нога от бедра, он с трудом
ходил. А капитан Дуброва 3-й, начальник учебной команды, после сильной контузии
под Тарнавкой был нервный инвалид. (Тарнавка был ещё один знаменитый бой лейб-гвардии
Московского, и тоже 26 августа, как и Бородино, только в 1914).
Командиры сошлись в комнате
офицерского собрания, и Михайличенко объявил им, что узнал сам: во-первых,
события в Павловском полку. Это было — угнетающе. Ещё вчера невозможно. Сейчас,
когда уже произошло, — очень казалось возможно, даже
при нынешнем состоянии батальонов — и неизбежно. А тут у них, у московцев, ещё в центре рабочих кварталов, — тем более
могло произойти. Во-вторых: на завтра ожидаются крупные толпы — и боевые
подразделения должны быть с четырёх часов утра готовы к вызову на подавление.
Приказ есть приказ. Но все
собравшиеся офицеры понимали, что по раскинутой Выборгской стороне, набитой
десятками тысяч мятежных рабочих, выполнять его почти нечем. Совсем неопытные
прапорщики или никуда не годные из запаса, или молодые, только что кончившие
ускоренные курсы, с которыми самими ещё надо было заниматься и заниматься. Мало
обученных унтеров. Жалкая доля винтовок. Мятежный опасный сброд
в 3-й роте — и не обученные, не умеющие держать оружия, и даже не присягавшие
молодые солдаты в остальных, — хуже, чем их бы не было вообще. Да ещё с осени в
роты и даже в офицерское собрание приходили по почте анонимные революционные
прокламации, их уничтожали, но часть доходила и до солдат.
План действий мог быть всё
тот же: опять выслать вооружённые отряды и караулы по тем же местам (и в том же
составе, нельзя сменить на отдых, некем), снова держать вооружённые две малых
роты в казармах — а остальных солдат не то что посылать на подавление, но самих
оборонять как угрожаемую массу.
И офицеров-то не хватало
старших. Ещё, правда, жили в квартирах при офицерском собрании два брата
Некрасовых, коренные полковые: капитан Некрасов 1-й — но с деревянной ногой
взамен утраченной, и штабс-капитан Некрасов 2-й, приехавший из действующего
полка в короткий отпуск.
Готовность — ранняя, скорей
надо было расходиться спать.
Но едва ушли и легли,
полковник Михайличенко снова вызвал их всех после часа ночи. Собрались, уже
изнеможённые.
А вот что. Из штаба гвардии
передали, что получена телеграмма Государя: приказано все беспорядки прекратить
завтра же. И штаб гвардии надеется, что Московский полк честно выполнит свой
долг.