73
Квартира министра внутренних
дел на Фонтанке близ Пантелеймоновского моста состояла из двух половин: по одну
сторону зеркально-ковровой лестницы — официальная: приёмный зал с мраморными
колоннами, биллиардная, кабинет и рядом с ним запасная спальня, где Протопопов
сегодня и спал. По другую сторону лестницы — приватная, она
соединялась с официальной и своим ходом.
Все эти месяцы, министром,
Александр Дмитриевич как-то наладился поздно ложиться, не раньше трёх-четырёх
ночи, — затягивался приём, а там обед у кого-нибудь, ещё визиты, ужин, а ночами
сочинял проекты, — так что министерский день начинался уже, ну, в час дня. И
сегодня б ещё спать, а что-то проснулся в девять.
Не все годы своей жизни
Александр Дмитриевич наслаждался семейностью, неравномерно. Уже было у них с
Ольгой Павловной две дочери, когда убили дядюшку Селиверстова
и досталась в наследство суконная фабрика в симбирской губернии, —
Протопопов надолго расстался с семьёй, поехав в Париж под предлогом изучать
заграничную постановку суконной промышленности. Но управляющий за два года
спустил полстоимости фабрики — и пришлось самому селиться в имении при фабрике,
и строить, и реформировать. Там жили по-помещичьи, задавали пиры в саду в
Ольгин день, чуть не выдали старшую дочь за предполагаемого министра — но тот
министром не стал, и брак расстроился. А вот — негаданно министром стал
Александр Дмитрич! (И только то неловко, что брат
жены, сенатор Носович, становился обвинителем Сухомлинова, вот так всё
перемешано). Ольга Павловна стала ездить по Петрограду с визитами как жена
министра, покуривая из золотого портсигара и закусывая конфетками, Александр же
Дмитриевич в министерском положении тем более получил ценимую им свободу.
Так вот лежать на бочку,
щурясь на потолочную лепку, и перебирать. Перебирать — как возвысился, как
управляет, что ещё будет делать.
Впрочем, будущее было ему
отчасти и открыто проницательным предсказателем астрологом Перреном.
Это так началось: в
позапрошлом году Перрен был в Петрограде, жил в Гранд-отеле.
Александр Дмитрич узнал о нём через газеты, а он всегда интересовался всем
миром психических явлений. Поехали погадать у него о женихе дочери — но Перрен
обратил внимание на самого Протопопова и сразу предсказал ему великое будущее.
Очень метко сказал: «Вы сами себя создали. И всегда следуйте своему импульсу,
он верен!» И действительно, вскоре за тем Александра Дмитриевича избрали товарищем
председателя Государственной Думы, а через год стал и министром, — поразительно
предсказал! Минувшим летом Перрен снова приезжал в Россию, но почему-то легло
на него подозрение, что он — немецкий шпион, и был выслан без права возврата.
Так и не удалось больше повидаться. Но когда назначили министром, Перрен
прислал письмо: «Под вашим управлением возникнет сильная новая счастливая
Россия. Путь ваш не всегда будет усыпан розами, но вы преодолеете все
препятствия!» Неужели же?! А что не усыпан розами, так
с этим надо смириться. И ещё писал: «Ваши элементы — честность, сила и
стремление к движению вперёд, вы — человек большого упорства и большой силы
убеждения». Ах, как верно! Очень-очень интересовался Александр Дмитрич всеми
этими предсказаниями! Послал ему телеграмму в Стокгольм: приезжайте, я получу
для вас визу! И тот обещал приехать к началу февраля. Но не удалось:
генеральный штаб помешал визе. В ответ Перрен ещё предсказал: «Я боюсь, что вы
подвергнетесь болезни после ноября 1916. Но всякий раз, когда вам грозит
опасность, — я испытываю нервность и буду действовать на расстоянии
телепатическими пассами, от чего вы будете испытывать сонливость». (Вот может
быть и сейчас). И предсказал ближайшие опасные для Протопопова дни: 5, 8, 14,
15, 16, 18 и 24, лучше в эти дни не выходить из дому и принимать только близких. И как раз 14 февраля при открытии Думы ожидалось
массовое шествие, Протопопов думал: ну, вот! что-то случится! Но прошло вполне
благополучно. И последнее 24-е тоже. (Да после ареста рабочей группы движение
надолго обезглавлено). И когда благополучно прошло 24-е — Протопопов дал
Перрену в Швецию телеграмму благодарственную, и сожалительную, что встретятся
теперь только после войны.
Бывают, конечно, и
самозваные предсказатели. Риттих три недели назад сказал Протопопову при
совещании министров: «Ваш рок смотрит вам в глаза, чего опасались римляне.
Берегитесь его!» Даже пробежало по спине неприятное.
Но Риттих — не провидец.
Рок! Рок над собой всегда
чувствовал Александр Дмитриевич. И — как он опасно долго болел: миэлит,
неврастения, размягчение черепной кости, — всё лечился тибетскими травами,
затем двухлетний гипнотический курс у психиатра Бехтерева. Но всё ещё не достиг
устойчивости настроения, так и остались его уделом то провальные безвольные мрачные
упадки, то эвфорическое взлётное состояние, когда не принимаешь огорчений к
сердцу. И — каких неожиданных людей встречал в неожиданные моменты, и как это
внезапно круто поворачивало его судьбу. И как роково играл в карты, ещё
ротмистром. И роково разбогател от наследства. И роково, затяжчиво любил женщин
и покорял назначенную.
Да в яростном столкновении
Думы и Верховной власти — кто б ещё мог так удивительно возвыситься, и так
балансировать на проволоке, под ропот гнева внизу, — и достичь такого могущества?
Никто никогда не достигал, не соединял такого. Как некий Алкивиад. Да,
Александр Протопопов действительно был роковой личностью, с роковой судьбой! И
можно было поверить, что под его управлением возникнет небывалая Россия!
Научиться писать «революцию» без буквы «р», сохранить монархическую власть
чисто эволюционным способом! Революционная правая политика — вот как бы он
определил.
Увы, за пять министерских
месяцев он неоправданно мало сделал — да из-за этой дикой обстановки, дикой
общественной травли, всё время в каком-то растопыренном положении, и должен
отказываться от несомненных шагов. Но зато — как он ясно и умно всё видел,
сколько открытых простых возможностей! Тут, наверху, просто — залежи
неиспользованных возможностей, только вытаскивай из груд и применяй.
Ах, власть! Власть — это не
то, что ораторство в Думе.
Но — и как выламывает
власть. Как выламывает мягкий ласковый характер Александра Дмитриевича. Чего
стоит этот баланс на проволоке! В ноябре: вдруг узнаёт Александр Дмитрич, что
Григорович вызван тайно в Ставку получить пост
премьера. А Григорович — конечно выгонит! Протопопов кидается к государыне — и
та успевает остановить по телефону в последний момент! Тогда понадеялись на
расположение Трепова. Но и Трепов стал гнать Протопопова — в декабре выставили
и Трепова.
Вот — новогодний приём в
Зимнем дворце. Кто мог ждать? В самых добрых ласковых чувствах прилавировал
Протопопов через толпу гостей к широким плечам Родзянки: «Здравствуйте, Михаил
Владимирович!» И ещё не успел произнести новогоднего поздравления, как тот
зарычал, затрясся как грузовик: «Не подходите ко мне! Ни за что, никогда, ни
при каких условиях!» Но Протопопов не обиделся, он обнял Родзянку за широченную
талию: «Дорогой мой, во всём можно сговориться». А тот всё трясся и рычал,
привлекая окружающих: «Не прикасайтесь ко мне! Отойдите, вы мне противны!»
Только и осталось Александру Дмитриевичу пошутить упавшим голосом: «Если так,
то я вас вызываю...» Но тот и шутки не понял: «Пожалуйста, только чтоб ваши
секунданты были не из жандармов!»
И эти два месяца избегал
Протопопов всякой встречи с ним.
Но теперь — замечательно:
сегодня — Думу распустили, теперь можно будет и жить и управлять.
Когда в Царском Селе верят
тебе и благосклонны — это одно лечит. Только там и
согреешься душой. Только и можно что-нибудь сделать, если касаешься царской
семьи. В эти месяцы травли тем более тянулся к узкому царскому окружению.
Говорил Государю: «Ваше Величество, увы, я не могу быть вам полезен, я
заплёван!» Но сказал Государь: «Продолжайте, я вам верю!» Радостно оправдывать
это высокое доверие. И ещё более твёрдое — на женской
половине дворца.
Как прекрасна жизнь, когда
ты любишь, когда тебя любят, как прекрасна была бы жизнь без политических
страстей и злоб!
В дверь неприятно сильно
постучали. Александр Дмитрич вздрогнул и натянул одеяло.
Кто это там?
Камердинер. Срочно вызывает
к телефону градоначальник, просил и будить.
Ах? Что ж это?.. Да, там же
у них... беспорядки. А ведь в пятый день должны кончиться.
Так нехотя, так через силу —
встал, надел мохнатый халат, завязал пояс с кистями.
Перешёл в кабинет, мягко
ступая туфлями, отороченными мехом. Пока лежал — будто не было рано, а вот
вызвали — почувствовал, что рано.
И сразу в трубку — дневной
разогнанный голос Балка. Что в лучшем батальоне — лейб-гвардии Волынском,
взбунтовалась учебная команда и убила образцового офицера!
Ах, как похолодело внутри!
Ещё не осознал как следует, — ну, местный эпизод, — но
тон! но тон?
— Но — один локальный
случай?
— Пока не знаю! Мы сегодня
ночью ожидали восстания во 2-м флотском экипаже, было донесение Охранного
отделения о тайном собрании матросов.
— Так это... дело
Хабалова... Или Григоровича.
— Мы до Хабалова всю ночь не
могли дозвониться! А Григорович болен. Мы сами посылали в экипаж...
Ах, как сразу много,
напористо, неприятно! Как инстинктивно не хотелось принять рано утром всё это в
свою незащищённую жизнь, ещё с постельным теплом, ещё не доспав...
А Балк — спрашивал указаний!
решений! его звонок был — вопрос!
А — что мог министр
внутренних дел? А при чём тут он? Всё это передано
военным властям...
Не знал, что сказать.
А градоначальник ждал.
Да! вспомнилось — и как же
это некстати:
— А мы только что послали
высочайший указ о роспуске Государственной Думы, — зачем-то пожаловался
подчинённому. И почему-то спросил: — Что вы скажете?
— О, если б это было сделано
раньше! — вскрикнул градоначальник. — А теперь это может только повредить!
Сжалось сердце. Ах, как
нехорошо. Ах, как нехорошо, правда!
— Н-н-ну, посмотрим,
голубчик... Н-ну, что Бог даст... Н-ну,
может быть, к вечеру успокоится.