77
У преображенцев
провозились волынцы чуть не час: кого по шее, кого в
спину толкали, а интендантского полковника — патронов не давал, подняли в
несколько штыков, так и прокололи. Другие офицеры поисчезали,
как не было их. Разбили патронный склад, разбирали патроны, ещё винтовки, 4
пулемёта. Много помог унтер 4-й Преображенской роты Фёдор Круглов, тот мордатый, неистовый. Освободили гауптвахту. «Все на улицу!
Бей, кто не с нами!»
И чем больше волынцы успевали — тем больше их вздымало, несло, уже море
по колено. Дальше! дальше! ещё! А преображенцы многие
с первых минут сникли — что будет теперь? — не выгнать их из казарм никаким
кулаком. Рота Круглова шла вся, у него под пястью, а всего преображенцев
вытянули мало.
Высыпали и литовцы (одного
офицера своего заколов) — но не все, куда там! Часть волынцев,
разъярясь, побежала назад, на Виленский,
выгонять свои остальные роты, растяп бородатых.
А голова восставших —
дальше! Высыпали на Парадную — и дальше! дальше! —
против Таврического Сада завернули на широкую Кирочную.
Это был уже не строй, а
свирепая солдатская толпа, которой терять уже нечего, теперь командовали во
много глоток, но не подчинялись едино. Да и не слышно команд: в цейхаузе литовцев набрали много холостых патронов — и ими
теперь лупили в воздух, не переставая, на ходу. И эти
выстрелы сильно подбодряли. И — заединство: мы! Отвечать, так всем! Бей, кто не с
нами!
По Кирочной
бежали к Литейному. Присоединялись разные штатские, и
много подростков. Скакали мальчишки со всех сторон.
Всё ж Кирпичников поставил
один пулемёт в хвосте колонны, против сада, назад. Но никто оттуда не нападал.
А по дороге — казармы
гвардейских сапёров.
Из их окон — несколько
выстрелов.
Ах, так??? И мы — по зданию!
Да мы сейчас из пулемётов!
Во двор к ним! И — поставили
пулемёты! И — предупредительную строчку!
Да уже и выбегали сапёры
навстречу.
И мы — туда к ним.
Сапёрный поручик руку
поднял: «Не стреляйте в своих братьев!» Кто? в кого? — и застрелили его
наповал.
И — полковника сапёрного
убили.
И тогда сапёры стали сильно
присоединяться.
А у них — оркестр! Вот это
нам и надо-ть! Выходи с трубами!
И — пошёл оркестр впереди
восставшей толпы! И — запели трубы!
И музыка — ещё больше дала
настроения, чем пальба! Прохожие снимали шапки, котелки — из окон махали
платками, фартуками — и разноголосо все кричали «ура!».
Шли — сами не знали, куда,
зачем. Как текло — по Кирочной. Гнездо своих
батальонов минули — а дальше что? кто?
Попалось помещение
жандармского дивизиона, там было жандармов человек пятьдесят, свободных от
наряда. Они как будто тоже присоединились (но потом растеклись по сторонам). У
них тоже на стенах висели музыкантские трубы, но не нашлось, кому дуть.
Погромили их помещение.
Одни громят, другие дальше
идут! Потом — те остановились, эти нагоняют. А кому делать нечего — кричат,
кричат слитно. Разберёшь иногда:
— Не хотим чечевицы!
Что-нибудь надо кричать. Это
стали чечевицей вместо гречки кормить.
Пока докатили до Знаменской
— а оттуда новая музыка! — да играют эту запрещённую какую-то. Кто такие?
Да наши ж, волынцы! Наши ж, волынцы, те
роты, другие! Раскачали-таки их.
И рявкнул
Круглов, только рядом слышали:
— Ну, ребята, теперь пошла
работа!