Двадцать седьмое февраля

 

 

 

82

 

Как в карточной игре, когда между конами ещё и пьют, и вот уже руки сами неровно кладут деньги на ставку, сбивают их, цепляют, а рукавами опрокидывают стаканы, — так в ошалении, нетрезвости, безоглядности катилось куда-то всё затеянное, где нельзя было уже ни остановиться, ни охорониться, — а если всё остановится, так наверняка петля. Так и пусть катится, хоть с опрокидом!

Кирпичников уже не запоминал и сметить не мог, кто к ним присоединился, кто нет: ни одной цельной роты или команды с ними не было, даже из тех, кто поначалу пошёл, — утекали прочь или зрителями на тротуары. Изо всякой открываемой казармы выгонялось трудно: робкие, дальние, сельские, иногородние — коснели, боялись, идти не хотели, не понимали, зачем им идти, сопротивлялись. Но из каждой же и вырывались — лихие, вольные или здешние питерские, только что переодетые в солдатское, вырывались на свои улицы как на свободу — и их-то были винтовки, они и захватывали.

И — всякий строй был давно потерян, хотя где-то ещё держалась музыка, поддающая настроения, шагала строем одна музыка и к ней желающие. Потом и музыка замолкала, пропадала.

Необычное это и было: солдаты, а не под командой, но оравой, ватагой, и каждый куда хочет, и слушает кого хочет, хоть только самого себя. Говорили — где-то болтался, присоединился какой-то прапорщик — да Кирпичников его не видел, да никто б сейчас и слушать не стал его, хоть и генерала. Если Кирпичникова слушала, то самая ближняя кучка, только кто того же хотел. Так и бегали — не толпами, а кучками, и кто кучке что предложил — не запоминалось, а бралось. Только преображенского унтера Круглова с русой бородкой на широкой челюсти Кирпичников успел выделить и запомнить: прям озверел от воли, будто как в тюрьме протомился в армии — и только этой сегодняшней воли и ждал. Штыком размахивал, орал и командовал, почти не прерываясь. И с ним тоже была своя здоровая кучка.

Так и бегали они, не понимая, куда нужно, — уже не волынцы, не литовцы, не преображенцы, не сапёры, — а сотни перемешанных разных солдат, хуже чем пьяных, и только то соображающих верно, что если им остановиться — то и конец, казнят. Так нечего терять — только вперёд!

Так и бегали, и мало кто молчал, а все что-нибудь кричали на бегу.

Каждый уличный перекресток делил их, и снова делил, и снова делил, нельзя было направиться всем вместе, а кого куда тянула воля и хотение, — но и на следующем потом перекрестке, но и на следующем кто-то опять притекал, из утерянных или новых. А переулков тут много было, а улицы часто проложены одна за другой: Фурштадтская, Сергиевская, Захарьевская, Шпалерная, и каждая втягивала в себя кую-нибудь струю, и каждая потом приведёт на главный Литейный проспект.

Только вперёд! — и ещё присоединять! — и чем больше нас будет, тем меньше ответа. Только вперёд! — к старому нет возврата!

На Кирочной разгромили школу прапорщиков. Генерал тут был обходительный, его не кололи. А прапорщиков — на улицу!

На тротуарах тоже толпилось изрядно публики, ещё из домов выбегали, и руки поднимали, кричали. А что именно кто кричал — никто не понимал, и даже не слушал. Уши как заложенные, голова гудит, грудь распирает, ноги-руки как не свои — вовсе хмельное чувствие.

Всё забирая, забирая новыми кварталами, кучка Кирпичникова побежала — а! — к тюрьме? На окнах — решётки. Значит — тюрьма, а это — как раз что нам надо: уж этим-то свободы хоц-ца! Уж эти-то все будут за нас!

Мол, Дом Предварительного. Ну, кто схвачен недавно.

Двери, железом кованные, закрыты на добротные засовы как же их открыть? Прикладами? Как спички наши приклады только расщепим. Ломов? Где искать? У дворников отымать? Можно! (Побежали). Да дворов на Шпалерной почти нет, всё казённые стены. Как же открыть нам? Как же открыть?

Что в Питере плохо — всё каменное, ничего с угла не подожжёшь.

Матом, воем, криком, стуком! в звонок бесперечь звоня, чтоб оглохли! А что? — их там кучка, их там дежурит пяток надзирателей да два револьвера? Им против нас куда страшней, небось поглядывают в окна на нашу мощу. Мы вольны — хоть колотить их цельный день, хоть схлынуть в минуту — а им куда деться, в тюрьме! Это трудно кому выдюжить, если в зверь дубасят.

Звонить! Стучать! Вон, швырнули льда кусок, раскололи им стекло. Криком:

Хо-го-го-го-го-ой! Ат-крывай, твою мать! Народ пришел — ат-крывай! Аткрывай, а то всех перебьём!

А кто-то и так догадался, из сапёров:

— Открывай, а то динамитом взорвём!

А что? Винтовки есть у нас, пулемёты есть, отчего б динамиту быть не могло?

В тюрьме — перепуг. Кричит охрана через дверь: а их-то отпустят с миром?

Откроете — отпустим!

И — распахнули кованые двери!

И — ворвались наши туда, стуча прикладами, ещё пуще оря! Бегом — по этажам, по коридорам, всех освобождать! Всех подчистую, кто б ни был! Каждый узник — нам подмога!

Кто — влился в тюрьму, а кто и дальше, кучки делятся.

А между тем и небо становится посветлей. Веселей нашему делу!

Дальше, за перекрестком Литейного, — Орудийный завод и патронный склад — за высоким кирпичным забором и такими же коваными воротами. Одни открыли — чего ж других не открыть?

Хо-го-го-го-го-о-ой!.. Ат-крывай, а то динамитом взорвём! Ат-крывай, такую твою, такую твою...!

Небось, там охрана, полиция. Но и своих же рабочих там полно!

Постучали, побили, поорали — распахнулись и эти двери! И — внутрь! Полицейские — убегают. А навстречу — военный генерал, руки взмахнув — не пустить.

В три, в четыре штыка с разгону — прокололи генерала, вскинули, терять нам нечего!

Неч-ча теря-ать! Семь бед — один ответ!

Кто — на склад патронный: громить, вооружаться, раздавать. Нам теперя оружие надобно, ой, надобно, одна надёжа!

А в других головах вертится — дальше-то куда?

Валить прям на Невский? Нет, силёнок мало, там у них — главная оборона.

А тут — кругловская кучка, набегая по Литейному. На Круглове шапка на бок ссажена, челюсть ещё раздалась, лицо горит, перекошено — ещё! дальше!!

Тут — и Орлова кучка.

Сомкнулись: да брать Литейный мост! Пробиваться на Выборгскую сторону! Там — своих полно, там только и укрепимся!

И сколько отсюда видно — мост свободен, перед ним — ни войск, ни полиции.

А дальше — горбится, не видно, что за горбом.

А тут, рядом — толпа кипит, рабочие с Орудийного, незабастовщики упрямые, а их вытуривают. На проходной переступают теперь через генерала, всем урок и показ, остальное начальство разбежалось.

Только туда, на Выборгскую, пулемёты нам с собой тащить тяжко.

А тут — грузовик по Сергиевской, за патронами ли пришёл?

И кто-то первый догадался, крикнул:

— Да он нам и нужен!

Грузовик? Верно! Вот он нам пулемёты и повезёт!

Шофёр — возражать не смеет.

А откуда-то набежало молоди — и лезут красными лентами грузовик обтянуть, и флажок красный утвердить на кабине.

Вот мы и со знаменем. Ну, ну!

А кому — на воротник красный лоскут прикалывают, а кто и на штык наколет. Значит, у нас — различие новое. Весело! (И — ещё отрывней).

А Кирпичников своих кликнул — Орлова, Маркова, Вахова, — и пошли, пошли на мост. Набегом.

Уже и на мосту — а на проспекте сзади стреляют в воздух, не уймёшь.

Туда им, шалоумым, передать им: что делают?

— Что делают? Перестаньте стрелять! Мы все из-за вас погинем!

Там, за мостом, если стоит охрана — подумают, это мы по ним бьём. Лупанут и по нам.

Побежали, побежали по мосту, присогнувшись, в любую минуту упасть на торёный снег, если что.

Бежать, бежать! Победили, победили — а здесь, на мосту, остановиться — и всё кончено. Если не двигаться и новой подсобы не подбуждать — всё кончено, петля!

Вдруг — уткнётся кто в мостовую. Думал пуля? Подымайся, нету!

И — ходом, и — набегом, вот уже и за серединой моста.

И увидели: там, за горбом, солдаты цепью стоят. И пулемёты у них. И ещё — казаки сбоку.

Ну, пропали, тут нас и покосят беззащитно.

И руки вскидывая, Кирпичников, Орлов кричат туда, на заставу:

— Не стреляй! Мы — свои, не стреляй!

Кучка замялась. Нет, теперь уж — бежать. Наше спасенье — только вперёд! (А там подкатит и наш грузовик с пулемётами).

А казаки — расширились, перестроились в короткую лаву, и наезжают медленно.

Эти — шутя порубят.

Хотя ж — не трогали все дни.

— Братья казаки! Мы — за вас! Не трожьте нас!

Медленно наезжают.

Но шашек не вынимают. И не рысят в атаку.

 

 

К главе 83