118
Как только Гиммер пришёл
утром на службу в своё туркестанское управление по мелиорации, чтоб оно
засохло, так тут же и прилип к общему телефону, уже никому говорить
не давая, да и кто мог узнать столько, сколько он! Он совершил круговую
по десятку номеров и снова круговую, и снова, и его нетерпение переходило
просто в бешенство, когда телефонистки вяло равнодушно отвечали «занято»,
«занято» — неужели у них самих кровь не горела!
Узнал, что Дума распущена —
и не разошлась по роспуску. Да это одно уже составляло
какой революционный шаг! А то, что Литейная часть, средоточие казарм и военных
учреждений, бастион правительства, — оказалась первым революционным районом?!
Да не наступил ли тот
решающий час, для которого работали поколения?..
Все служащие, побросав
работу, обступили Гиммера в кабинете начальника (начальник был в отъезде) и
жадно хватали головокружительные новости, которые он им бросал в перерыве между
разговорами.
Но обзвонены были все, кто
только можно, — и пребывать дальше за служебным столом казалось просто
издевательством. И так, не начав никаких занятий, Гиммер пошёл бегать, смотреть
революцию.
Однако на Петербургской
стороне — и сцен-то никаких не было, только люди в избыточном количестве
слонялись по тротуарам и присматривались. И Гиммером овладело томление духа от
этого жалкого положения оторванного не-соучастника
великих событий.
Вернее всего было бы
прорываться через мосты. Но слишком явно слышалась стрельба — и в такую минуту
озверелые солдаты не пощадят и на мосту. А переходить Неву по льду ещё опаснее
— издали подстрелят на снегу, явную цель.
Да разве Гиммер предназначен
был идти стрелять или просто драться? Его назначением, его вожделением было —
отдать себя революции как силу литературную и как мощного теоретика. Ведь люди,
ведь ограниченный потрясённый обыватель, даже если и когда узнают сами события
и весь ход, — они всё равно не сумеют их понять и истолковать.
Он думал: что́, если
сагитировать каких-нибудь солдат захватить типографию — и выпустить бюллетень
для всей столицы? Но он не мог быть уверен, что удастся агитация солдат, ещё и
самого возьмут на штыки.
Да и не знал он событий с фактической
стороны, а они там, за Невой, всё происходили и происходили каждый час.
А вот что! — лучше всего
опять отправиться к Горькому: уж у кого-у
кого, а у него все новости сойдутся.
Так и есть: и Горький был
дома, ещё несколько человек, сидели в столовой, ходили по комнатам, обсуждали,
предполагали — и звонили, звонили, звонили за новостями.
Узнали про Временный Комитет
Государственной Думы, про захват Выборгской стороны, — а так всё клочки,
клочки, эпизоды, ничего цельного, кто там что из окон
видел, в центре.
Так что ж, надо самим туда
идти? Пойдёмте, Алексей Максимович? А что ж, и пойдёмте, он в усы,
неразборчиво.
Но тут пришёл такой слух:
пешком через мосты никого не пропускают, а только в автомобилях военного
образца. Вот такой, значит, нам и нужен! Стали
звонками требовать себе, для Максима Горького, автомобиль из ближней
автомобильной роты. Но как раз автомобили и оказались все в разгоне. Обещали
попозже.
Пребывали в удручающе
томительном ожидании.
Из одного окна от Горького
открывалась хорошая панорама, освещённая солнцем, часть Невы, также и
Петропавловская крепость. Вот ещё Петропавловская крепость. Там собраны большие
силы. Она очень угрожала — могла в любую минуту обрушиться огнём своих пушек на
революционную толпу!
Кто-то принёс слух, что с
Петропавловки уже обстреляли некоторые автомобили у Троицкого моста.
Вот так и езжай на
автомобиле.
От большого пожара на той
стороне тянулись клубы дыма над Невой.
Автомобильная рота так и не
дала автомобиля, до конца дня.
Да что же, в конце концов —
остановим первый попавшийся?
Рискованное предприятие.
Тем временем пришёл
Шляпников — пешком с Выборгской. Он побывал в разных
местах Петербургской стороны, посещал товарищей, везде движение свободное.
Хотел на Васильевский, но на Биржевом мосту солдаты не
пропустили, долго препирался, пропускают только чиновников всех ведомств и
рангов.
Что ж он сразу с Выборгской
стороны да не пошёл по Литейному мосту туда, в пожар, зачем же такой круг?
А Шляпников ничего не знал,
поразительно! — ни что мятеж перешёл на Выборгскую, ни
что Дума распущена и не разошлась, ни что создан Временный Комитет, вот
темнота! Ну посмеёшься над этими большевиками,
тетерями.
Ну так что, пошли в
Таврический, что ли?
Уже смеркалось.
Пошли, Гиммер со Шляпниковым.
А Алексей Максимыч не пошёл никуда, не пустили его друзья и семейные:
ещё погубим нашу литературу!