120
Едва только начались сегодня
на петроградских улицах уже самые серьёзные волнения
— бьющиеся сердца стали стремиться найти то важное место, где смысл событий
должен будет сосредоточиться и направиться. И чьи-то сердца
может быть и ошиблись, и повлеклись в орущую, стреляющую, полубезумную толпу, а
ведь ясно, что единственным управляющим центром событий могла стать только
Дума.
И социал-демократы — Франкорусский, всесторонне инициативный человек, и
Шехтер-Гриневич, интернационалист-инициативник, и
даже левый инициативник, — независимо друг от друга,
в разных частях города, это осознали — и добрались до Думы из первых, часам к
двум дня, и порознь проникли внутрь, обойдя стражников разными предлогами, — а
уже внутри счастливо встретились и спознались.
Опознали они радостно, что
ход рассуждения их верен, и что надо делать что-то — тут. Но пока чувствовали
себя здесь — робко, в этих пустых залах с наблещенными
полами. Стали в Екатерининском зале позади колонн и тихо разговаривали. Очень
легко их могли отсюда и вытурить.
Потом к ним присоединился
бундовец Эрлих, с тем же ходом рассуждения. Уже стало веселей.
Потом — экономист Громан, не депутат, но видная фигура в думских кругах,
узнал их, подошёл, поговорил. И они чувствовали себя всё более
легально.
Затем, отделяясь от общего
депутатского движения, стали подходить социал-демократические депутаты,
обсудить новости и перспективы. Уже стали пришедшие и вовсе к месту.
И разрастался большой
принципиальный разговор: что в том переполошенном смутном состоянии, в которое
попадает город, нельзя ожидать инициативы цензовой буржуазной Думы, да и
доверить ей нельзя эту инициативу. Что раз, правда, уже началось что-то
настоящее, то надо и действовать самим решительно, в духе славных традиций 1905
года. А одна из самых дерзких инициатив того времени, Троцкого и Парвуса, была — Совет рабочих депутатов. Ничто лучшее,
более яркое и более уместное, сейчас и в голову не приходило. Замечательно было
бы такой Совет рабочих депутатов сейчас и восстановить.
Правда, самих рабочих — где
раздобыть? — они там бегали по улицам, но тем более обязанность
социалистических интеллигентов была — представить здесь рабочие интересы. Да и
как бы можно избирать депутатов от заводов, пока длится всеобщая забастовка, на
заводах никого нет.
Нет, вот их собралась
инициативная сознательная группа, вот им и объявить
себя Советом рабочих депутатов. Хотя бы пока временным.
Надо дерзать, в этом пафос
великих моментов!
И лучше всего объявить Совет
не в каком-то случайном помещении, которого никто и знать не будет, а именно
здесь же, в Думе, куда все будут приходить и интересоваться!
Эврика!
Инициативная группа
подбодрялась, уже говорили громче, и не гостями стояли. А тут увидели — валит к
ним пополнение: освобождённые из тюрьмы члены Рабочей группы Гвоздев, Богданов,
Бройдо и внефракционный
интернационалист Кац-Капелинский, тоже освобождённый
из тюрьмы, куда посадили его позавчера вечером, с кооператорами.
Гвоздев, правда, был в
ошеломлении, и простецкое лицо его выражало, что он не успевает схватить
момента. А остальные — уже бодро поворачивались.
Так замечательно! — Рабочая
группа! — вот с ними и будет безукоризненный Совет рабочих депутатов! А ещё
почётно прибавить Чхеидзе и Скобелева, вот и всё.
Идея стремительно
воплощалась.
Пошли к Чхеидзе просить
благословения, и добыть им комнату в Таврическом дворце.
Обременённый Родзянко
отмахнулся, разрешил им занять в правом крыле комнату бюджетной комиссии.
Да можно было свободно
занимать, и не спрашивая: такая наступила в
Таврическом неопределённость или растерянность, как-то сразу не стало хозяина,
куда-то делись приставы и служители, а какие были на местах — те не
вмешивались.
Да тут даже не одна комната
оказалась, а две соединённых: 13-я — председателя комиссии, 12-я — самой
комиссии, ничего, весьма просторная. С приятностью расселись вокруг большого
дубового стола.
Стали рассуждать, с чего
начинать. Бумага, чернила, карандаши, телефон — это всё у них теперь было,
досталось вместе с комнатой. Но надо было придумать, как им отличаться от цензовиков. Ясно, что — красным революционным цветом.
Да вот что: добыть в хозяйственной
части простой красной бязи, рвать её — и вязать себе повязки и банты.
Хор-рошо! Пошли за бязью.
Так, бумага есть, чернила
есть — надо писать воззвание к народу?
Но прежде добавить бы сюда
еще кого-нибудь, от самых главных заводов? Или просто подыскать подходящих
рабочих депутатов: где-нибудь на улицах? Но не расходиться же им для этого из
занятого помещения — да в полную неурядицу, суматоху и стрельбу? Личные
проходки можно заменить во-первых телефоном, во-вторых вот этим самым
Воззванием — и рассылать его со второстепенными
лицами.
Итак: «Граждане! — (И
зазвенела Французская революция!) — Заседающие в Государственной Думе
представители рабочих...»
— И солдат!
Да что уж стесняться? «...и
солдат...»
Солдатские массы надо
спешить привлечь, да. Они продолжают держаться на улицах революционно — но это
пока не проголодаются. А тогда из движущей силы революции могут обратиться в
серьёзную для неё опасность. Если же они отправятся питаться к себе в казармы,
то это будет распад революционного фронта, да и не попадут ли они там в
ловушку? Но и Совет рабочих депутатов не имеет средств и организации, чтобы
кормить восставших солдат. (Ещё самим-то успеть сбегать в буфет, он в конце
коридора...) А вот что: составить ещё и второе воззвание к населению, чтоб население
позаботилось кормить солдат, оказывающихся близ их домов. Отлично?
Для создания такой
прокламации, массовой напечатки её, разброса по
городу — молодой Совет выделил из себя Продовольственную комиссию, под
председательством Франкорусского: если продовольствие
вызвало народный взрыв, то чтоб оно его не погасило. Франкорусский
пошёл искать ещё свободную комнату, и занял её уже без разрешения.
Тут, откуда ни возьмись,
ворвалась комичная фигура: расхлябанный седой мужчина в штатском пальто,
свисает кашне, а сверх наискосок, на ремне —
офицерская шашка.
Не успели рассмеяться, как
узнали — да он сам радостно вслух назывался:
— Я — Хрусталёв-Носарь, не
узнаёте?!
И бил себя в грудь.
И ясно было, зачем он
пришёл: возглавить их Совет. Ведь он и был — до сих пор не сменённый
председатель разогнанного Совета рабочих депутатов Девятьсот
Пятого года. И его явление означало, что он претендовал председательствовать
тут.
Но это было уже слишком! —
вовсе он тут не нужен, и с какой стати, и откуда он взялся? Да он разве не за
границей? Да, он 10 лет провёл в Париже, в революционном отношении вёл себя
сомнительно, — а полгода как вернулся, и печатался в «Новом Времени», сел по
уголовному делу — а сегодня, значит, освободили, и вот явился.
Ну нет, ещё чего! Новые советчики
просто игнорировали, просто не замечали и не приглашали Носаря к столу.
Но кто ещё появился, тоже
удивив, — Нахамкис-Стеклов! Удивив,
потому что последние военные годы он совсем отошёл от революционных интересов:
оторвался ото всех связей с товарищами, служил в Союзе городов спокойно, под
своим именем, жена его держала на Большой Конюшенной институт красоты, сам, как
цензовый обыватель, расхаживал в лучших костюмах — и сейчас в таком, и в пальто
модном, вот не ждали его здесь сейчас. Он был дороден, высок,
крупноголов, широк в плечах, рыжебород, красив, держался гордо — ему в
Таврический и прокрадываться было не надо, его конечно
пропустили как члена Думы.
И вот — нашёл тут их. И не
ворвался носарёвским шальным порывом — но вступил
основательным хозяйским шагом, основательно оглядел присутствующих, и по углам,
не затаился ли где кто, — прошагнул к дубовому
овальному столу, сел — и сразу его место стало как бы председательским:
— Так, товарищи. И что же
решаем делать? — Голос тоже у него был сильный, сочный, в подлад
к его дородности.
Тем временем Капелинский мыслил остро-революционно: надо думать прежде всего о военных действиях! Надо собирать Штаб
Революции, тут же, при Совете рабочих депутатов. А для этого надо найти хотя бы
двух-трёх если не военных, если не офицеров, то хотя бы... И судорожно
перебирали кандидатуры.
Ба! Да Масловский, он же
Мстиславский! Известный даже и властям эсер, на время реакции устроился служить
библиотекарем Академии Генерального штаба. Правда, не офицер, но по роду работы
почти как офицер. Да вообще отлично мог бы догадаться и прийти сам, ведь
Академия в трёх кварталах от Думы. Но не заявляется.
Сперва телефон долго не отвечал,
но Капелинский всё крутил ручку. Наконец — там взяли.
Он! И Капелинский, почти подпрыгивая перед настенным
телефоном, и — туда, в трубку:
— Сергей Дмитрич!
Ну, дождались?! Кажется, дождались? Скорей, скорей идите к нам! Таврический,
комната 13! Или хотите — пришлём за вами автомобиль? У нас уже и автомобили
есть!..
*****
ТЫ МНЕ ДАЙ ТОЛЬКО НА ВОЗ
ЛАПКУ ПОЛОЖИТЬ,
А ВСЯ-ТО Я И САМА ВСКОЧУ
*****