123
А в Москве ничего особенного
не происходило. И московские газеты были самые обычные. И не вывешено никаких чрезвычайных
агентских телеграмм. Но редакции газет, то одна, то другая,
получали сногсшибательные частные телефонные сообщения из Петрограда — и тотчас
каждый такой телефон размножался по Москве двадцатью передачами к знакомым, а
те звонили дальше или им звонили из других мест, а тем временем из Петрограда
подоспевали ещё новые сообщения — и всё это закручивалось в
живительно-будоражащий клубок. Даже если не верить половине этих
телефонных известий, то и то было сверхдостаточно!
А Сусанна Иосифовна, утром посещая
знакомых больных, потом среди дня в магазинах, — сперва
долго ничего этого не знала, нигде в городе не было никаких признаков. Потом
перехватила новостей у знакомых — взяла извозчика скорей домой, вернулась к
четырём часам. Давида дома не оказалось, от горничной узнала, что он давно
прекратил приём посетителей, и не поехал в банк, много сидел у телефона, а
теперь уехал в адвокатский клуб, не обещав и к обеду вернуться точно. Звонил и
сын из университета, что — новости! новости! — они со студентами обсуждают, и
его тоже пока не ждать.
И радостное это ожидание
великих событий, может быть падения извечных цепей? — опалило Сусанну! И она —
тоже прильнула бы теперь к телефону, если бы горничная не доложила ей, что ещё
утром звонил полковник Воротынцев — и будет звонить после четырёх.
Что делать? Обязательство
было взято, кто же мог предвидеть, что так всё взвихрится? Надо было принимать
полковника, и даже сразу сейчас, пока Давида нет, Давида этот визит будет
раздражать. Так что и телефона надолго занимать неудобно, вот горе.
Сердечные законы не слушают
общественных событий. Они — настойчивей. Вот-вот придёт — и надо сосредоточить
чувства, окунуться в разлад этих супругов. Такой разговор — это сложный
тактический бой, и за свою доверительницу Сусанна должна провести его наилучше.
Хотя её тяготила избыточная
доверенность к ней Алины и вся эта возложенная миссия — но сама Алина как
незрячая, всё невпопад, и как не помочь ей в такую тяжёлую минуту?
А как — помочь? Все эти
семейные посредничества — совершенно ведь бесцельны: ни один случай не похож на
другой, и никакого безошибочного совета не может дать сторонний человек. Да на
советах и не выкарабкаться, это всегда долго, сложно, в сердечных крушениях
только сами тонущие могут себя спасти. Уж если не мудрость нужна, так хоть
ясное видение, — Алина же и всегда повышенно сосредоточена на себе, а сейчас —
только всё упорствует, что муж её боготворит, всё отсылает к его письмам. А в
них-то и поражает, будто написаны не живой, своей женщине, а женщине вообще. Да
не только. В ту встречу осенью Сусанна перехватила взгляды тревоги его или
неловкости за реплики жены. Но есть и противоречие между видом его
нелакированным, схваченным боями, видом решимости и быстрых глаз, — и
расслабленным поведением во всей этой истории. Как будто не укреплён
новой привязанностью.
Впрочем Сусанна знала за собой
тонкие щупальцы чувств, опережающие то, что прямо
высказывается, — она надеялась хорошо разглядеть собеседника.
Однако он всё не звонил и не
звонил. И Сусанна Иосифовна с облегчением поняла, что и не позвонит.
И когда на руке её, на часах-браслетике (такие входили теперь в моду) показало без
десяти пять — Сусанна прочно села за телефон, заглатывая, заглатывая новости,
пусть противоречивые, и потом сообщая их близким знакомым.
При всех противоречиях —
совершалась в Петрограде некая поэма! И уже назад, без следа и без рубца, не
могла так просто схлынуть!
И — не заметила, сколько
просидела — может быть час, может быть два. Сына всё
не было, а Давид вернулся — дико-радостно возбуждённый
— как ураган внёс с собою! Что творится! Что творится! Обедать? — ну давай
наскоро.
Сусанна надавила грушу
звонка кухарке.
— В Петрограде — революция,
вот что! — отрубливал ладонью Давид. —
Государственная Дума — отказалась разойтись, это гениально! В Петрограде
революция, Зусенька! — и обнял её, целовал.
И тут же покинул, что-то
ища, она за ним в кабинет.
— В общем
— до каких пор будем рабски ждать? История не делается помимо нас, а только
нами! Допустимо ли бездействовать, когда другие совершают за нас? Неужели мы их
не поддержим? Неужели мы не взорвём нашу глухую Москву?!
У них решено: сегодня
вечером в городской думе собираются гласные, не все конечно, но прогрессивное
крыло, — так вот с ними и другие прогрессивные деятели Москвы, с известными
именами. И Давид — идёт! Конечно, раскачать на поддержку всю городскую думу —
невозможно, слишком много болота, реакционный избирательный закон сказывается.
Да и эти, кто соберутся, — мастера горячо поговорить и разойтись, это тоже
ничто. А надо — как-то себя конституировать в виде зачатка новой власти,
явочным порядком. Конечно страшно! В ещё ничуть не
изменившейся Москве по одним только телефонным сообщениям из Петрограда —
перешагнуть и объявить себя революционерами! Но к этому шло развитие
десятилетий! Комитет? Очевидно. Но сейчас начнут трусливо предлагать:
общественный комитет, временный комитет, какие-нибудь самоуничижительные
названия. А надо набраться смелости — и перейти рубикон
невозвратно. И Корзнер решил произнести речь и
полыхнуть предложением:
— Комитет Общественного
Спасения!
Его глаза сверкали
неукротимо. Приподнял руку в кулаке.
Мужество, мужество! — вот
что любила Сусанна.