152
Ни дяде Антону, ни кому из
прежних жертвенных революционеров не досталась, и примечтаться
не могла такая доля: ночным перебудораженным и уже
безвластным Петербургом нестись по улицам в каком-то сказочном аппарате, по
мостовым со скоростью птицы, с двух сторон на крыльях — стрелки, нацеленные
винтовками вперёд, за спиной ещё десяток солдат, — нестись на взятие правительственной
твердыни — в трёхстах саженях от Сенатской площади! Саша уже до такой степени
был заранее полон счастьем, до такой высшей вершины вот уже взметнулась его
жизнь — что была как бы и увенчана, лучшего уже
случиться не могло никогда, и теперь он без сожаления мог с нею хоть и
расстаться.
Вот — наступила своя война!
Прежде он берёг голову — только для своего часа.
Впереди ехал опытный
Сосновский на броневике, он выбирал и маршрут. Пронеслись мимо Летнего сада — и
Сашино сердце застучало ещё от этой символики: здесь Антон Ленартович стрелял в
Дубасова, здесь был схвачен, да тут же прозвучали и
первые выстрелы русской революции — каракозовские, —
и вот отсюда нёсся Александр Ленартович на решающий последний штурм царизма!
Даже слёзную
щемоту почувствовал в глазах. Как это бессмертно!
Хотя бы он погиб сейчас — но этот подвиг впишется и
будет вспоминаться: как Александр Ленартович брал оплот последнего царского
правительства!
Так и повёл Сосновский по
изогнутой набережной Мойки, так перескочили и Невский и Гороховую, не
задерживаясь, — и вдруг, что-то заметив впереди, броневик
круто остановил, а Сашин шофёр не сразу мог затормозить — и едва не налетел и
не расшибся об зад его.
Высунулась рука Сосновского,
показывающая круговыми движеньями назад. Набережная Мойки, суженная снежными
кучами, не давала простора двум автомобилям разъехаться, и Сашин шофёр, матерно
ругаясь, стал давать задний ход — до Гороховой и на саму Гороховую. Следом за
ними вплотную своим грозным задом наступал и броневик.
Саша думал вылезти и узнать
у Сосновского, что именно случилось, но мешали солдаты на крыльях, — да
броневик, не задерживаясь и не объясняясь, повернул и рванул по Гороховой, а
потом по Морской налево.
На середине квартала Морской
Сашин автомобиль догнал броневик. Теперь тот двигался осторожно, с выключенными
передними фонарями. Сашин тоже выключил. Впрочем, на Морской было довольно
уличных фонарей, они оба оставались достаточно видны дворцу, как и им был виден дворец, весь сияющий многими окнами двух
этажей, редкое не светилось. Там сидели сейчас все министры? Всех министров
можно захватить сразу?
Далеко за дворцом, в стороне
Мариинского театра, пламенело в небе сильное пожарное зарево.
А перед дворцом — стояли две
пушки. Вот тебе раз!.. Правда — стволами пока на Исаакиевский.
А против них и броневик
ничто?
Тут раздалась пулемётная
очередь. Сперва Саша так понял, что начал стрелять
броневик, но нет, при повторе очереди стало ясно, что бьют сюда, и пули где-то
близко тут щёлкают. (Нисколько не боялся Саша! Он вдруг обнаружил в себе то военное хладнокровие, которым
восхищался, бывало, у настоящих офицеров: во время боя только соображения боя!)
Саша ждал решения
Сосновского. Оно было совсем неожиданным: броневик зажёг передние фонари,
открыл пулемётный огонь — и так со светом и со стрельбою, совершил крутой
поворот краем площади направо назад, мимо «Астории»,
к улице Гоголя.
И исчез.
Саша удержал шофёра от
движения. Он ничего не понимал. Он не понял, в кого Сосновский стрелял. И не
понял, куда тот поехал — совсем уже прочь от дворца. Они ни о чём не догадались
сговориться заранее. Саша ждал теперь конца манёвра, он предполагал, что
Сосновский обогнёт памятник Николаю I, уйдёт с линии пушек и выедет с той
стороны против дворца, брать его в клещи.
Но Сосновский не ехал. Не
ехал. Не появлялся.
Совершенно непонятно.
Как и непонятно, кто же
открывал огонь по ним вначале. Больше не стреляли. Саша высунулся, обернулся,
спросил своих в кузове, не ранен ли кто. Нет, никто.
А дворец светился, не гасил
огней от стрельбы. Перед парадным входом, да, хорошо были видны две пушки — но
без прислуги, вот что, сообразил Саша. Совсем без прислуги! Так они ни
стрелять, ни повернуться не могут. У главных дверей стояло двое часовых и ещё с
ними кто-то там рядом. И всё!
А площадь,
сколько видел её Саша, от дворца до памятника и дальше в сквер за памятник и у
той стороны Морской, — площадь была и не пуста и не полна: по ней не было
обычного движения пешеходов, да мудрено бы к полночи, но какие-то кучки людей,
не под фонарями, а подальше от них, собрались там и сям, в устьях улиц, у стен, у подворотен, у
парадных, и как будто наблюдали, присматривались, ждали чего-то, несмотря на
мороз. И все вместе — это много было.
Готовились ли они к атаке?
На дворец? Чего ждали?
И Саша определил несомненный
план: надо его грузовику ехать прямо на дворец! прямо на главный вход! Это — не
больше минуты. Под прямой обстрел? Если поедет внезапно — не сразу откроют
огонь и не успеют выбежать к пушкам. Можно ещё и на ходу открыть ружейный бесприцельный огонь. А тут повалят на поддержку все эти
кучки из устьев. Да уж ничего нет опаснее, как он сейчас стоит. Конечно, без
броневика меньше шансов на успех, но... Туда, ко
входу, через полтораста саженей, может быть доедут они не все и сам он не
доедет — но это единственно правильное. А подъезжать якобы с мирными
намерениями — опаснее, подъехать вплотную не дадут, изрешетят.
Но не успел Саша снова
высунуться назад и объяснить своим солдатам задачу — как во всём дворце
одновременно погас внезапно свет! Весь сразу! Весь сразу дворец из оживлённого светового превратился в тёмный и затаившийся!
Для чего? Перед собственным
нападением, прыжком? — но дворец не мог прыгнуть, а гарнизону довольно
бессмысленно было бы наступать. Тогда для обороны? Чтоб лучше видеть и лучше
стрелять? Так тем скорей на него кинуться! А может быть просто от перепуга, не
выдержали у кого-то нервы? Или хотят разбегаться изо всех задних дверей в
темноте? — ах, нет сил оцепить задние все выходы!
Небо было морозное,
звёздное.
Саша высунулся назад, но что
ж тут объяснять! И воодушевлять не требуется, все добровольцы. Он просто
крикнул:
— Стреляй на ходу по окнам,
кто куда! — И шофёру, за руку на руле: — Поехали! Без фонарей.
Автомобиль
не был заглушён, и сразу поехали, по прямой пересекая площадь. Свету сильно убавилось, но
всё-таки при площадных фонарях шофёр различил и объехал снеговой гребень, в
котором бы застряли.
Над головами их оглушительно
били свои винтовки и вспыхивали выстрелы.
Они быстро катили прямо к
главному входу. Сейчас решалось: успеют там выскочить к пушкам?
Боковым зрением Саша успел
заметить, что несколько кучек бежали тоже ко дворцу,
наперерез и на соединение с ним. Так! И в одной из кучек появился над головами
факел. (Успел подумать: как красиво!)
Саша всем телом сорвался бы
с сидения и полетел бы вперёд, обгоняя автомобиль, чтобы не быть изрешеченным!
Но автомобиль гнал хорошо,
на фоне зарева тёмный дворец надвигался на них быстро! Стреляли по ним, не
стреляли? — этого нельзя было понять из-за своих, — но вот уже оставались шаги
до пушечных жерл — а из них не вспыхивал губительный огонь!
И уже проезжая мимо них,
прямо к ступенькам и аркам парадного входа, Саша скомандовал:
— Включай фонари!
И осветили в углублениях
арок заметавшуюся охрану, несколько человек, никто из них и не пытался отстреливаться,
уже поднимали руки вверх вместе с винтовками.
Надеясь, что свои верхние держат тех на прицеле, но не выстрелят же в
своих, — Саша столкнул стрелка с воскрылья, соскочил
и с пистолетом в руке взбежал по ступенькам.
Теперь только и было света,
что освещали фонари остановившегося их автомобиля. Охрана по-прежнему держала
оружие и руки к сдаче, офицера среди них не было.
— Двери раскрыть! — закричал
им Саша надорванно-громким голосом, боясь ли, что не
послушаются.
И один унтер потянул —
растворил — и держал открытой перед ними широкую высокую тяжёлую входную дверь.
А там дальше — темнота, ловушка, только на первые шаги давали свет
автомобильные фонари.
Сашины солдаты соскакивали
из кузова. Уже без его команды они обезоружили этих нескольких. Но дальше,
внутрь, опасались.
Саша без колебания решил
идти первый, придумывал команду, как оставить свою тут охрану снаружи. Но
начали подбегать те кучки штатских людей, всё мужчины, и молодые, то ли
рабочие, не рабочие, рассматривать было некогда. И первого же с факелом Саша
взял с собой и повёл внутрь.
И остальные повалили за
ними, вперемешку солдаты и не солдаты.
В вестибюле с красно
мраморными колоннами он остановился. Со смоляным факелом! Налево поднималась и
потом раздваивалась парадная мраморная лестница. Наверно, все главные кабинеты
и правительство помещались там наверху. Но был проход и по первому этажу,
помимо лестницы.
И всякое незнакомое большое
здание, если вот так в него ворваться, разрывает и затягивает — глаза
разбегаются по лестницам, переходам, коридорам, в каждом направлении чудится
самое-то главное помещение! Куда бежать сперва? Где
искать? Кого захватывать? Где министры? Они ещё наверно не ушли, они где-то
прячутся! Как успеть захватить? Или важнее брать бумаги на их столах? Да,
бумаги захватывать — это важней! А где их столы?
— Где швейцар? — услышал
Саша свой громкий злой голос.
И сразу перед ним вышел в
свет факела толстый испуганный пожилой швейцар в ливрее, а сзади в большом
зеркале его спина.
— Где комендант дворца? —
кричал Саша. — Где управляющий? Кто выключил свет? Расстреляю! Немедленно
включить!
И не слушая оправданий,
объяснений:
— А ну-ка вы двое, со
штыками — сопровождайте его и арестуйте коменданта, пока не появится свет.
Скажите, что иначе я его расстреляю!
И двое повели швейцара
куда-то в темноту.
Нет, и сам Саша оставался в
темноте, при свете автомобиля, а главный свет факела уже без него избрал путь
наверх по красному ковру — и с ним оживлённая кучка сбродных добровольцев.
— Пошли! — скомандовал Саша
и тоже пошёл наверх, за факелом, — а кто-то пошёл за ним, а кто-то не пошёл. И
тут он сообразил, что своих солдат, с которыми приехал, он не знал ни по
батальонам, ни по фамилиям, ни по лицам, что он набрал их в тёмном сквере перед
Таврическим — и так же в темноте вот сейчас потерял. И теперь о каждом идущем
мог равно думать, что это из его команды или из охраны дворца, или вообще
откуда-то со стороны.
Но рядом оказался невысокий
симпатичный чёрненький студент с припухлыми губами — и Саша сообразил, что вот
это сейчас — самый нужный ему человек.
— Пойдёмте смотреть и
захватывать главные бумаги! — скомандовал ему Саша — и тот выразил полный
восторг. — Стой, факел! — окликал он переднего.
Но внизу лестницы возник
второй факел и тоже качался сюда.
Саша сообразил, что ничего
не скомандовал шофёру, и тот вполне может уехать, оставив их тут.
Но это было уже и
безразлично. Без всякого понукания какие-то тёмные добровольцы взбегали и
взбегали по лестнице и радостно вопили. Если б они
подчинялись, можно было бы сейчас оцепить дворец и захватить всех министров. Но
они не подчинялись, и внимания не обращали на Сашу и его команды, а ещё
опережали его и разбегались куда-то. Куда? кто такие?
— непонятно, лестница дальше раздваивалась.
И тут — зажёгся яркий свет,
сразу опять во всём здании, освещая белые лестницы, а выше — розовый зал.
И Саша увидел, что его
площадные добровольцы уже возвращаются с какими-то старинными стульями, со
скатертями под мышкой. А кто-то стал на подоконник высокого окна и с силою рвёт
книзу дорогой занавес.
Трещала материя, сорвался и
повис тяжёлый гардинный шток, едва не убив грабителя.
Гудели голоса по дворцу.
Но ещё с этим бороться — не
было у Саши никого. Он оглянулся — никого, кроме этого студента.
Два каких-то солдата шли.
— Вы — мои? — спросил Саша.
— Тогда станьте вот здесь часовыми. И если появится противник — стреляйте и
предупреждайте меня. А мы будем дальше.
А дальше он видел круглый
зал с бело-золотыми колоннами в два яруса. Ринулись туда.