164
С квартиры Беляева, после
неудачного телеграфного разговора со Ставкой, великий князь Михаил Александрович
в сопровождении секретаря Джонсона поехал на автомобиле к Варшавскому вокзалу,
ещё рассчитывая застать последний ночной гатчинский поезд.
Но от Троицко-Измайловского
собора и дальше к вокзалу всё колыхалось в мятежной неразберихе: бродили какие-то
толпы, ездили шумные грузовики, стреляли, кого-то тащили на расправу, били, —
докатился мятеж и до Измайловских кварталов, ещё перед вечером тихих. Тогда
удалось тут проехать на автомобиле спокойно — сейчас нечего и думать, до
вокзала не допустят.
После нескольких попыток
выжидания, объезда, потом попыток вырваться прямо на Гатчинское шоссе — хотя 50
вёрст по ночной снежной дороге в мороз тоже были риском, приходилось великому
князю с досадой признать, что захлопнуло его в Петрограде и где-то придётся
переночевать. Проклинал Михаил Александрович этого неуёмного Родзянку. (Да ведь
Наташа сказала — поезжай!) Проклинал весь свой бесполезный приезд, только
обидел, очевидно, брата и вступил в размолвку с ним.
Так хотелось сейчас к
Наташе! Но не избежать ночевать где-то в Петрограде. К Джонсону? Как раз тот
район бурлит. В своё управление на Галерную? Тоже там
неизвестно что делается в тёмных улочках. Да и по любой улице Петрограда сейчас
опасно ехать, даже и ночью, даже и с большой скоростью, — могут остановить. Не
обидно погибнуть с достоинством на фронте — но обидно попасть в грязные руки
мятежников. Да не всякого и хорошо знакомого потревожишь во втором часу ночи с
ночлегом! А вот что! — более спокоен остаётся район
Дворцовой площади. Мелькнула мысль поехать просто в Зимний дворец, хотя никогда
не было обычая останавливаться там.
Но каково было его
удивление: застать не дремлющий тёмный дворец, с одною прислугой, — но
светящийся и наполненный войсками! Ну и сюрпризная ж выдавалась ночь.
Лёгким невесомым шагом
Михаил Александрович поднялся на второй этаж, в один из кабинетов, — и тут же
нагнал его управляющий дворцом Комаров с жалобой на захватное самоуправство
войск, которые выставить следует сейчас же, иначе утром начнётся бой и
пострадают бессмертные ценности Зимнего. Комаров отчаялся связаться с
Могилёвом, из Царского Села не взялись ему отчётливо приказать, собственной
власти ему тем более не хватало — и он безмерно был рад приезду великого князя
(на которого во всяком случае и перекладывалось теперь
всякое решение). А лучше бы — выставить.
Как перед всяким
ответственным решением, отяготился Михаил Александрович. Но предполагаемое
выглядело весьма справедливо. Взять на себя разрушение Зимнего, этой жемчужины
Романовской династии, Михаил Александрович не мог, тем
более теперь ожидая упрёков от брата, разгневанного его сегодняшним
вмешательством в государственные дела. И что, в самом деле, за нелепая мысль
была — ввести войска в Зимний? Будто на одном здании
сошлась им вся столица, мало было места, где биться без него? Эпизод с
восстанием окончится через несколько дней — а вечный Зимний будет разрушен?
Нет!
Да и какие потом будут
разговоры, что в народ стреляли из семейного дома Романовых! Зимний дворец — и
против народа? Как ясно он увидел решение на лице умницы Наташи. Наташа всегда
внушала ему, что красиво и благородно сочувствовать общественному движению. Она
и принимала многих из них. Сейчас — категорически бы заявила: и разговору быть
не может!
Увидел Наташино решение — и
как сразу стало легче. Боже, как она нужна ему всякую минуту! Как он любит её,
как полюбил её с первого момента, едва она появилась, жена его полкового
офицера, и сразу их потянуло друг ко другу, и она
стала любовницей задолго до того, что женой. Какой жар. Какой дар. Какая
умница!
Велел призвать
к себе Беляева и Хабалова.
Пришли — маленький
насупленный большеухий Беляев, съёженный и
почерневший за эти два часа, что они не виделись. И свинцово тяжёлый,
невыразительный Хабалов, медлительная развалина.
По своей большой природной
мягкости Михаил Александрович не стал ругать их за промах. Но указал, что они
совершили ошибку и надо её исправить немедля: войска — вывести из дворца.
Хотя два часа назад великий
князь был запросто гостем Беляева, пил чай в его кабинете — но генерал Беляев от
того не сохранил никакого права обсуждать или оспаривать мнение государева
брата. Да не он, а Занкевич придумал этот Зимний
дворец, Беляев и не считал это здание пригодней какого-либо другого, он и не
имел довода возразить.
А Хабалов, кажется, не имел
силы и вообще языком шевельнуть и выразить хоть какое-нибудь мнение.
И они ушли распоряжаться. А
великий князь стал готовиться ко сну, лакей уже постелил ему в одном из покоев.
Итак — уходить, но куда же
было уходить?
Кто-то предложил перейти в
Петропавловскую крепость.
Правда, Петропавловская и
весь день была их. Там стояло гарнизоном несколько кексгольмских
рот, и никакого боя не вели.
Позвонили туда. (Телефоны
действовали безотказно, измайловцы всё удерживали
телефонную станцию). К телефону подошёл помощник коменданта крепости барон
Сталь. Спросили его: есть ли возможность пройти к ним без боя, и что в
крепости? Сталь ответил, что крепость свободна, но на Троицкой площади видны
вооружённые мятежные толпы, и у них есть бронеавтомобили, а на Троицком мосту,
кажется, баррикады.
Не обрадовал.
Набережную до Троицкого моста да и сам Троицкий мост, даже и площадь за ним — в
полчаса можно было исследовать собственной разведкой. Но раз говорил офицер из
крепости — что ж тут было проверять?
Пробиваться? Было у них при
пушках 60 снарядов да полторы тысячи человек. Но если не нашлось духа на атаку
минувшим днём, когда ещё не были изморены голодом и бессонницей, — то сейчас и
вовсе не теплилось порыва ни у кого.
Стояла первоклассная
крепость, вот она, через Неву, подать рукой, — а дотащиться до неё порыва не
было.
Все генералы — устали, и все
впали в уныние.
Куда ж? Опять в
Адмиралтейство...
Будили. Велели строиться.
Так и не покормленным.
Поднимали, строили людей, не
дождавшихся выхода сияющего государева брата.
И командовали им выходить на
мороз, и тем же путём назад опять.
Сияли звёзды, крепчал мороз.
Город — смолк, уже никакой и стрельбы. Заснул наконец.
И ворчали солдаты: куда нас
опять? что мы дались? что за безголовые у нас командиры?
Тихо переступала конница.
Хрустели по снегу колёса пушек.
В холодном неуютном
Адмиралтействе садились как попало. Головы сваливались
на сон.
Скоро уже и утро.
*
* *
Ни
куса, ни крова холопу,
Одна
заклёпа.