ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЕ ФЕВРАЛЯ
ВТОРНИК
171
Всё же в Исполнительном
Комитете Шляпников продвинулся неплохо: доверена ему была вся Выборгская
сторона и сколачивать рабочую милицию. Сколько он мог сообразить своей
бессонной, уже помрачённой головой, это была реальная и важная победа:
вооружённая Выборгская сторона будет весить больше, чем любое голосование в
Совете депутатов, и уж конечно больше, чем вся эта Государственная Дума. Как
любит выражаться Ленин — главное звено. И вот показалось теперь
Шляпникову, что он это главное звено ухватил.
А может — не его? А может —
не главное? Если пойдут дела и дальше как сегодня — то сразу хлынут эмигранты.
И быстро приедет Ленин — и станет за каждую ошибку бранчиво, обидно
выговаривать, по своей въедливой манере. Шляпников заранее сжимался,
представляя эту грызуху.
Но так вдруг просторно раздвинулись
события и возможности — поди догадайся, какую седлать.
Кончилось бестолковое
заседание ИК уже под утро, Шляпников на что силён, а пошатывался. И Залуцкий совсем обмяк. Коснеющими языками ещё
переговаривались с ним. Теперь, очевидно, неизбежно быть разным выборам и
назначениям — общегородским и в районах, — и надо зорко сторожить и
проталкивать везде своих — побольше перед
меньшевиками, межрайонщиками, бундовцами. (А эсеров и
самих нигде нет, размётаны). Как за всем уследить? Нет
людей, нет глаз и ушей. Надо устроить своё постоянное дежурство здесь, в
Таврическом, чтоб о каждой новости сразу же узнавать. Но даже на это нет
человека, не придумаешь, подходящего кого. Разве что Стасову пристроить? (Она
из ссылки приехала осенью в Петербург, для свидания с престарелыми родителями,
и зацепилась тут). Хотя б на дневное время: пусть ходит как на службу и здесь
высматривает. И назовём — секретариат ЦК? Она ещё
какую девчёнку приспособит.
Впрочем, и ПК весь
освободился днём из-под ареста — быстро отделались, за сутки. У них тоже будет
центр.
Ну, ехать поспать. Теперь
уже не пешка́ мерить, теперь
Шляпников мог взять и автомобиль.
Но тут подбежал студент от
телефона: сейчас звонили, что на квартиру Горького нападение банды!
Вот те на!
Так и кольнуло! И правда, не могло быть всё так
хорошо, слишком уж хорошо. Так и должно было случиться: заметная революционная
фигура! Алексей Максимыча — никак в обиду дать
нельзя, он — как лучший партийный наш, он больше наш, чем меньшевицкий.
Он — и деньги даёт, он в Девятьсот Пятом на своей
московской квартире в дни восстания содержал тринадцать грузин-дружинников, и
бомбы у него делали.
Большевицкий закон: своих — надо выручать!
Застёгивая пальто и
нахлобучивая шапку (он их и не снимал все часы заседания в тёплом дворце, некуда
деть), — вышел наружу.
В сквере перед дворцом
горело три костра, около них грелись. И там-сям солдаты.
— Я — комиссар Выборгской
стороны! — закричал Шляпников не так громко, уже голоса не было, но с новым для
себя тоном, новым правом распоряжаться громко вслух. — Есть автомобиль?
И сразу тон его услышали и
поняли (никто б из думских так бы крикнуть не посмел), подбежало несколько
солдат-доброхотов, всё им лучше, чем мёрзнуть:
— Есть автомобили! Куда
ехать?
Уже вели его к одному.
— А чей автомобиль? — просто
так, для интереса спросил Шляпников.
— Военного министра Беляева!
Со двора увели.
Вот и шофёра в полушубке
расталкивали за рулём.
— Я член Исполнительного
Комитета Совета Рабочих Депутатов! Заводи машину! — Отступил и крикнул: — Эй,
ребята! Кто поедет на Петербургскую сторону, задание есть!
И сразу побежала от костра
дюжина охотников.
Но второго, грузового,
автомобиля Шляпников брать не стал, хватит. Троих с винтовками впустил на
заднее сидение, сам сел спереди, дверцу захлопнул, двое сейчас же легли на
подножки, винтовками через крылья вперёд.
Па-й-йехали!
Улицы были малолюдны, но
жили. Где-то изредка постреливали. То погуливали с винтовками, гурьбой. То
навстречу, то стороной проносились грузовики и гудели, в кузовах торчало по
несколько людей со штыками. Пешком пробирались и напуганные обыватели, или кто
прячется, может полицейские переодетые убегали на новые места перехорона. А если на мостовую выпирал и даже автомобиль
останавливал, — значит наш, или что впереди знает?
— Какие новости, скажите,
товарищи?
— Образован Совет Рабочих
Депутатов! Создаётся рабочая милиция! — быстро громко отвечал в окошко
Шляпников, сонливость прошла.
— А говорят — царские войска
идут на город? — Уже слышали, как быстро слух идёт!
— Звонки бубны за горами! —
уверенно отвечал Шляпников. И — гнал шофёра.
И гнали дальше: что там с
Горьким? Что за негодяи? успеем ли отбить Максимыча?
Ну мог ли Шляпников вчера,
перепрятываясь у Павловых, представить, что в следующую ночь будет ехать в
автомобиле военного министра?!
Около пожарища Окружного
суда — ещё сильно калилось, и пар от уличного снега — их остановили
расспрашивать и кричали «ура», — а потом они дёрнули без остановки по
Французской набережной и взлетели на пустынный Троицкий мост.
Если б не
зарева за спиной, а впереди темно, нет, один есть пожарчик
сильно налево, это наверно Охранное, да если б не встречный шальной грузовик на
мосту со штыками, — ночь была как ночь: снежная в черноте Нева, тёмная
Петропавловка, редкие цепочки фонарей там и здесь, редкие уже светы в домах, —
обыкновенная петербургская ночь, как будто не произошло великого. Вот только зарева.
Оглянулся налево за спину
Шляпников: вся полоса дворцов была совсем темна, и Зимний — тоже.
А небо — чистое, звёздное,
морозное.
Большим крюком объехали Петропавловку,
сбросив огни, чтоб не привлечь на себя стрельбы. Нырнули в тёмный Кронверкский.
Вот и дом Горького, в
темноте его Шляпников узнаёт.
Внешне — погрома не видно.
Все окна тёмные. Парадное заперто.
Но нельзя так оставить. Стал
громко стучать.
Швейцар не сразу вышел.
Потом открывать не хотел. Но увидя штыки, сразу
открыл.
— Что там у вас? Какая
банда? Был налёт?
— Ника-кого.
Шляпников не поверил.
Метнулись по лестнице.
И перед дверью Горького — ненатоптанный пол, чистота, тишина, никакого разгрома.
Шутники какие-то обманули?
Но и не уезжать теперь так!
Всё же нажал кнопку звонка.
Ещё раз позвонил. Там испуг,
переполох: «кто?».
— Это — Шляпников. Мне
Алексей Максимыча, простите.
Хоть заверить его в безопасности.
Хоть научить, если что — так пусть...
Наконец, отворили дверь. За
несколькими женщинами — Алексей Максимович в мохнатом халате, сутулясь,
недовольный, подморщивая свой раскляплый
утиный нос, жёлтые усы обвисли аж на подбородок, а
голос обиженный:
— Ну
что-о такое, Алексан Гаврилыч? За-чем?
За-чем же вы?
Не пригласил войти, отпустил
— и даже не спросил о новостях.