175
Ни скрыться домой, ни даже
здесь поспать Масловскому так уже и не удалось. Но он очень морально
подкрепился тем, что Военная комиссия поступила под ответственность
Государственной Думы. Отвечать — так вместе с Родзянкой, ничего.
Он ещё сходил
поговорил, пока не спали, с Керенским и Некрасовым — и те тоже его одобрили.
Да что
в самом деле! Потомственный аристократ и сколько военных в роду — разве он с
юности не мог стать блестящим офицером! Но он уже тогда рассмотрел увядание
аристократической жизни, на ней — уже не стяжаешь успеха. Для аристократов
пролегала трудная эпоха. Однако природная любознательность, наблюдательность и
разнообразные способности повели Сергея Масловского то в антропологию, в
среднеазиатские экспедиции, научные попытки, не очень удачные, — а потом всё
общество двинулось в революцию, и Масловский туда. И чуть не сжёг себе крыльев.
Последние годы он втихомолку начал литературные опыты, вот писателем бы ему
стать.
И правильно он увидел, ещё
двадцать лет назад: каково бы в эти сутки оказаться офицером? — как волк среди
людей, все охотятся.
Изнемогала в тревоге,
незнании и беспомощности военка (как уже с вечера
стали звать советские) — но во второй половине ночи подкрепилась приятным
событием, из простых человеческих радостей: кто-то принёс к ним в комнату
большую кастрюлю тёплых, с луком жаренных, коричневых сочных котлет — и каравай
белого хлеба. Там революция или нет — а желудок требовал своё! Вилок не было,
каравай рвали пальцами, потом резали перочинным ножом, пальцами же хватали и
котлеты, и так всё дочиста съели, не узнав, кто это и где жарил.
В остальном же военная
обстановка была смутна и опаснее, чем днём: по ночной беззащитности, по полному
отсутствию у Таврического дворца организованной военной силы. В каждую минуту,
разогнавши одной очередью сброд из сквера, Хабалов мог
взять Таврический дворец голыми руками.
И даже у дверей военки уже не толпились любопытные или защитники, все
разошлись спать.
К счастью, оказалась
вымышленной высадка 177-го полка на Николаевском вокзале. Но пришло другое
грозное сведение: о высадке какого-то полка на Балтийском вокзале, что было не
намного легче. А комендант Кронштадта сообщил — вероятно, он метил доложить
Хабалову, но по проводам попало почему-то в Государственную Думу: что началось
большое движение неорганизованной военной толпы из Ораниенбаума на Петроград,
может собраться и 15 тысяч. Правда, к этому времени уже считался перешедшим на
сторону движения Семёновский полк, и Егерский тоже, — и послали им
распоряжение: против этого неопределённого ночного перемещения выдвинуть
заставой 500 семёновцев и 300 егерей, непременно с
офицерами и пулемётами. (С офицерами! — и есть ли они там и каково им? Но
укрепить их: распоряжение Государственной Думы). А по сколько-то семёновцев и егерей отправить на Николаевский вокзал.
Но, как и вечер, тем более ночь состояла в том, что ни одно посланное
приказание не подтверждалось, ни один высланный пикет или патруль никогда не
возвращался: всё это растекалось, кануло и будто никогда не было послано вовсе.
По всем четырём железным
дорогам — Николаевской, Виндавской, Варшавской и
Балтийской, был Петроград угрожаем, но не мог
предупредить нападение или выставить оборону. Да сам в себе он заключал
затаившуюся правительственную силу, о намерениях которой ничего не было
известно, а действия могли быть обнаружены слишком поздно. Где было
правительство — тоже не известно: в Мариинском дворце его уже не застали, очевидно перешло в Адмиралтейство? И непрерывно заседает там
и безусловно имеет прямой провод со Ставкой, и оттуда
льются указания, и они готовят круговое удушение мятежа. И генерал Иванов уже
ведёт кошмарную силу.
А Энгельгардт, поехавший в Преображенский батальон, — по
общему закону исчезания больше не появился до утра.
И — догадка: может быть, под
этим удобным предлогом он просто скрылся из опасного места? А Масловский
отчаянно и неразумно сгорал тут!
Да если б не Филипповский —
он бы и ускользнул. Но двужильный Филипповский, как будто и не ночь была, сидел
и писал, писал случайные распоряжения, — однако на бланках Товарища
Председателя Государственной Думы — вид! Да принимал известия, когда они
всё-таки приходили.
Наибольшей опасностью
представлялась Масловскому Петропавловская крепость, может быть по особому
чувству к ней всякого революционера. Она — так и не сдалась, нет! Идеально было
бы — закупорить её, обложить все выходы снаружи. Но — где же собрать желающих идти
туда на ночь и на мороз торчать — а из бойниц застрелят?
Два ретивых унтера да
несколько солдат выручали военку на посылках и
поручениях.
Ночь казалась бесконечной —
и грозной до конца. Революционный долг приковал гвоздём. (Всё же, когда
нападут, с главного входа, — Масловский успевал бы уйти через боковую дверь на
Таврическую улицу, а там — три шага домой, и штатского не задержат).
Сколько пережито за эту
бессонную ночь — как за целую жизнь!
В пять утра пришло известие,
что на сторону народа перешла запасная автомобильная рота — это хорошо! колёса
будут! Но — пока забаррикадировалась (очевидно — просто досыпала ночь), а утром
явится в Государственную Думу.
Потом в подкрепленье прибыл
один броневой автомобиль с пушкой Гочкиса.
К шести телефон сообщил, что
на сторону народа окончательно перешли батальоны Петроградский и Измайловский.
(В Измайловском несогласные офицеры осаждены, а
некоторые убиты, то ли 8, то ли 18).
Ни событий, ни боёв больше
нигде не происходило. Уже с наступлением света стали звонить и
требовать охрану: на Пороховой завод, на охтенский
завод взрывчатых веществ, на морской и артиллерийский полигоны: отовсюду
военные караулы сами ушли. На взрывоопасные заводы, конечно, охрана была
нужна в первую очередь, один злодей с коробкой спичек... Но и посылать было
решительно некого и неоткуда.
Но и то сказать, во что
нельзя было поверить вчера вечером: вот, наступил следующий день — а
революционная власть стояла? и именно к ней все обращались?
И за дверьми опять толклись все желающие, можно было посылать.
Уже в полное утро, после
двух светлых часов, появился Энгельгардт, видимо поспавший и уже в мундире и с
аксельбантами генштабиста, а с ним ещё — профессор Военно-медицинской Академии
Юревич, которого Энгельгардт тут же, совсем некстати, объявил комендантом
Таврического дворца — и этот тоже стал отдавать приказания, путаясь с
остальными.
И рассердился Масловский на
Энгельгардта за его ночное отсутствие, но и успокоился его пышным приходом
теперь: так всё выглядело вполне респектабельно! Прилично и самому пойти
натянуть военное. Чёрт возьми, мы ещё повоюем с этим
царизмом!
Однако с горечью сообщил
Энгельгардт, что преображенцы, несмотря на его
горячую ночную речь, никуда не двинулись и ничего не атаковали. Оказалось, там
не только нет единства между офицерами и солдатами, но и среди офицеров тоже.
Вообще, этот ночной телефон к Шидловскому был почти случайностью — а так многое
решил!
Всё же послал теперь
Энгельгардт преображенцам приказ: занять
Государственный банк, телефонную станцию, выставить посты к Эрмитажу и музею
Александра III. Хотя бы на эти-то не опасные задания должно было хватить их
ночного обещания. И по меньшей мере — чтобы
Преображенский батальон расставил бы караулы вокруг Таврического, и охранял бы
порядок тут.
Через Энгельгардта теперь
можно было узнать такое, чего не узнали всеми ночными разведками, — странное
положение, когда между как будто воюющими сторонами, с Главным штабом идут
любезные телефонные разговоры: что правительства в Адмиралтействе нет, и нигде
его вообще нет, оно не существует. Что Хабалов на ночь переходил в Зимний
дворец, но туда приехал великий князь Михаил и вытеснил его назад в
Адмиралтейство. Что у Хабалова 5 эскадронов, 4 роты, 2 батареи.
Такая откровенность была
изумительна и подозрительна. Может быть по этим
телефонам и Энгельгардт встречно был так же откровенен? Так и признавался, что
у Таврического нет никакой охраны? Масловский всё жёлчней следил за
Энгельгардтом, за Юревичем, за Ободовским — ещё этот
инженер зачем, откуда, кто его звал? — уже несколько часов сидел тут. И шептал
Масловский Филипповскому, что этой буржуазной публике верить никому нельзя, что
зря они, советские, дали вырвать у себя руководство военными делами.
Впрочем, телефоны
прекратились, с телефонной станцией случилась беда: барышни утром все
разбежались. Об этом пришла и записка от Родзянки: для восстановления действия
телефонной станции необходимо послать туда 1-2 автомобиля, чтобы собрать по
домам барышень. Кроме того, надо убрать труп, лежащий в помещении станции.
Занять телефон и телеграф —
это верно, не повторять ошибок Пятого года.
Так ли понимать, что Хабалов
телефонную станцию уже не защищает? Ободовский
посоветовал иначе: послать туда наряд электротехнического батальона, который и
занял бы станцию и обслуживал бы её. Но увы, по случаю
революции этот батальон тоже разбежался, и не легче было собрать его, чем снова
барышень.
Теперь, днём, набирались ещё
и ещё начальники, тут и думец Ржевский, и какой-то что ли князь Чиколини, и какой-то Иванов, — и все распоряжались, друг с другом не согласуя, и подписывались на распоряжениях, на
случайных думских бланках, как придётся — то «председатель Военной комиссии»,
то «за председателя», то «комендант Таврического дворца», то «за коменданта», а
Энгельгардт писал ещё: «начальник Петроградского гарнизона».
Послали распоряжение 2-му
флотскому экипажу занять Зимний дворец и арестовать министров, если там найдут,
и всяких агентов правительства.
А
Масловский с Филипповским отдельно — придумали и послали несколько маленьких
групп арестовывать министров по квартирам, не забыв и Штюрмера. Надо было спешить с делами
истинно революционными! Мы ещё с этим царизмом повоюем.
А где-то — целые батальоны
болтались без командования, — тот же и героический первый революционный
Волынский: там же все офицеры сбежали ещё в самом начале, и никого не осталось.
В 8.30 назначили из Таврического сразу двух прапорщиков, на равных правах, —
вступить во временное командование Волынским батальоном. Но часу не прошло —
появился из волынцев же штабс-капитан с претензией. И
переназначили — его.
Главное было сейчас —
уговаривать офицеров возвращаться в батальоны, без них не взять гарнизона в
руки.
А в Измайловском батальоне
после убийства офицеров творилось что-то бесконтрольное. И послали к ним
большой наряд с приказанием: всё оружие выдать Военной комиссии. (Хорошо, если
выдадут, — а если нет?)
Какие-то роты измайловцев были ещё и у Хабалова. Кому доверять?
*
* *
Солдаты! Народ, вся Россия благодарит
вас, восставших за правое дело свободы.
Солдаты! Некоторые из вас ещё
колеблются присоединиться. Помните все ваше тяжелое житье в деревне, на
фабриках, где всегда душило и давило вас правительство!
Солдаты! На крышах домов и в отдельных
квартирах засели остатки полиции, черносотенцев и других негодяев.
Старайтесь везде их немедленно снимать мертвой пулей, правильной атакой.
Солдаты! Не давайте разбивать магазины
или грабить квартиры. Это не надо!
Службы и чести вашей никогда не
забудет Россия.
Совет Рабочих Депутатов
*
* *