185
В самокатном батальоне ночь
прошла — посланные в штаб Округа разведчики не вернулись. И никого другого с приказаньями
не прислал штаб Округа от себя. А телефон со вчерашнего вечера не работал.
Так ничего и не узнал
полковник Балкашин: что же происходит в городе? И что
правильное он должен делать? Всё рухнуло как внезапный обвал: вчера утром он
поднимался начинать обычный учебный день батальона — и вот ввергся в осаду
нежданным неизвестным противником, неподготовленный, неснабжённый
и без единого приказания, как и на войне бывает редко.
Ночью была у него мысль:
пока толпы разошлись — выйти боевым строем и идти в центр города. Помех бы не
было никаких, все мятежники спали. Но не имел он права оставить большое боевое
хозяйство батальона, всё техническое снаряжение, — разокрадут,
уже начали с Сердобольской.
Не доносилось признаков,
чтобы в городе шли бои, сопротивление лояльных войск. Но ещё трудней было
представить: как же полуторастотысячный гарнизон мог
сразу впасть в обморок и в бессилие?
Так и оставил Балкашин своих самокатчиков на месте.
Рано утром была слышна
сильная стрельба от их трамвайного дома с Сердобольской.
Но не послал подкрепления: всё же там оборонялись в каменном здании, а здесь —
деревянные бараки, деревянный забор, вообще никакая защита.
Распорядился рыть по малому
периметру окопы в мёрзлой земле. Но не хватало ломов и кирок.
А тем временем на Сампсоньевском проспекте снова начали собираться толпы
вооружённых рабочих и солдат — и очень злые.
Потом к ним подъехали два
бронеавтомобиля — страшное оружие в уличном бою! — и навели пулемёты на бараки
самокатчиков. И стояли так.
Бросаться на них штурмом —
будут потери.
Да не начинать же самим.
А тут подошёл и третий
броневик.
Эх, не ушли ночью!
Кричали — сдаваться.
Самокатчики молчали.
И тогда — стали бить из
пулемётов.
И — нечем было закрыться! —
беззащитные мишени, в любой точке ожидающие пуль. В каждом бараке появлялись
раненые и убитые.
Зато и свои шесть пулемётов
отвечали в окна и в щели, тоже не прикрытые, привлекая на себя огонь. Начальник
пулемётной команды капитан Карамышев и сам стрелял, и
кого-то посек.
И перевязывать раненых нечем
было, ни к какому бою здесь никогда не готовились, и эвакуировать некуда. Так
лежали — и домучивались.
И всё же простоял батальон
на такой перестрелке. Мятежники замолчали. Стихло.
Один из ротных командиров
склонял полковника Балкашина сдаться. Балкашин
пристыдил его.
Толпа подступила — и начала
валить забор. И часть свалила. И сваленный забор в двух местах подожгли.
Солдаты одной из боевых рот,
предназначенной к близкой отправке на фронт, пытались в проломе выйти с
белым флагом — но капитан Карамышев пригрозил им
пулемётным огнём — и воротил.
Сердце сжималось за бедных
самокатчиков. Но противно всяким воинским правилам было бы — сдаться дикой
толпе. Балкашин обходил бараки и уговаривал роты
держаться.
Тем временем подожгли и
крайние бараки. Пришлось покинуть их и собираться в
средние.
И тут, это уже было после
полудня, к осаждающим подкатили два трёхдюймовых
орудия. Приняли боевое положение — и стали прямой наводкой разносить бараки,
пробивая бреши, зажигая стены! — хуже, чем фронт, там сидят в земле. Рушились
потолки, нары, сундучки с солдатским имуществом, — казармы перестали быть
укрытием, и уцелевшие выскакивали во двор, кидались за снежные кучи, иные
бросали винтовки.
И тогда полковник Балкашин прибег к последней попытке: стал строить учебную
команду, перед ней оркестр — чтобы удивить, пройти головой, а за ней остальные.
Но их секли картечью и
пулями, не давали приготовиться к броску, самокатчики разбегались.
Да и куда пробиваться? —
ведь Сампсоньевский надолго-надолго весь запружен толпою.
Тогда Балкашин
поднятою рукой показал своим во дворе, что сейчас всё уладит. И ни с кем из
офицеров больше не обмениваясь, один вышел за ворота.
Его неожиданное появление
вызвало остановку стрельбы. Несколько раз прежде раненный георгиевский кавалер
и тут поднял руку, призывая ко вниманию, и густым
командным голосом объявил:
— Слушайте все!
Солдаты-самокатчики не виноваты, не стреляйте в них! Приказ обороняться отдал
им я, исполняя долг присяги. А теперь отдаю...
Спохватились. Раздался
нестройный залп, кто раньше, позже, — полковник упал мёртвый.
И ещё кинулись его дотыкать штыками, ножами.
А толпа ринулась мимо — в
ворота, особенно убивать офицеров, кого увидят. И избивая солдат.
Некоторые успели бежать
через заснеженные огороды.
Горело во многих местах,
клубился дым.
Самокатчики выходили
сдаваться с поднятыми руками.
Их били.