203
После прихода Гучкова понял Масловский, что его время в Военной комиссии
подходит к концу, а этот лицемерный Ободовский, забыв
своё революционное прошлое, готов услуживать цензовым кругам. Большое упущение
было для Совета терять свои позиции в штабе революции, важнейшем плацдарме
управления и власти. И прав был прошлой ночью Соколов, когда не пускал сюда
Энгельгардта, — но не хватило у Совета своих военных кадров, и слишком заняты
были собственной организацией.
Теперь, может быть последние
бесконтрольные часы здесь, надо было успеть сделать как можно больше важных
распоряжений. И Филипповский, так и не свалясь за
сутки, подписывал на бланке Товарища Председателя Государственной Думы (надо бы
такой блокнотик и утянуть) распоряжение за
распоряжением, почти каждые пять минут.
Оказалось, что винтовки,
свезенные в Государственную Думу, — кончились, и надо было привезти ещё
откуда-то хоть полтысячи, так быстро они расходовались. И при снаряжении команд
многие добровольцы вызывались идти без винтовок. И надо было в здание Думы
привезти побольше револьверных патронов. (И как-то
надо бы отделять особые запасы Совета.) Затем надо было овладеть запасным
броневым дивизионом, откуда все офицеры разбежались, — к счастью, нашёлся такой
капитан Халиль-Беков, который брался водворить там
порядок. Один из братьев Шиманских, студентов, уже
успешно арестовал Штюрмера утром, теперь другого брата Шиманского
послали наводить порядок в Гвардейское экономическое общество, где грабили
солдатские банды.
Теперь надо было вскрыть
контрреволюционный нарыв в Павловском училище. И лейтенант Филипповский,
выписывая потщательнее буквы, особенно заглавные,
которые тут были почти кряду и в том весь смысл, написал всё на том же важном
думском бланке распоряжение генералу Вальбергу:
«Начальнику Павловского
училища. Именем Временного Комитета Государственной Думы сдать вверенное Вам
училище в распоряжение Военной Комиссии Временного Комитета Государственной
Думы и ожидать дальнейших распоряжений Военной Комиссии, для чего явиться в
означенную Комиссию».
Распоряжение послали в двух
экземплярах (на одном расписаться и вернуть) с бойким прапорщиком и лихими
солдатами на двух мотоциклетах. Филипповский не рассчитывал, что генерал
явится, лишь бы без боя сдал училище.
И продолжал собирать над
бланками лоб, где ещё что взять или охранить, или подавить. В комнате Военной
комиссии, несмотря на охрану в коридоре, была обычная толчея, всё время неруководимые, неизвестно с чем и зачем пришедшие люди, — и
появился Керенский, тоже кого-то куда-то потребовать, взять, послать.
И в этот момент совсем
близко ко дворцу, но с другой стороны здания,
раздалась отчётливая гулкая пулемётная очередь! И ещё одна! И ещё!
Пулемётный звук не требует
разъяснения, особенно военным людям! Кто-то прорвался, и бой идёт у самых стен
Думы!
Все заметались! Все вдруг
оказались не в твердыне штаба, но без оружия и в ловушке, откуда не так просто
выскочить.
Окна
Военной комиссии выходили в сквер — и там, в неразберихе автомобилей,
мотоциклов, пушек, лошадей, людей, — возникла сумятица, всё завертелось
водоворотом, куда-то хотело выпятить или выехать, автомобили заводились, не
заводились, расталкивали и отпихивали друг друга, кричали — и только явной
стрельбы не было, и видно было по скверу, что сами они противника не видят.
Даже из сквера нельзя было
выбраться, а отсюда пробиваться ещё до сквера через коридор, через вестибюль —
невозможно! Через каких-нибудь пять минут сюда могла ворваться расплата, ружья на изготовку — и застигнуты, арестованы, потом и петля!
Безумно затосковал и
заметался Масловский — ведь уже 40 лет, и совсем не военный... Всё ясно! — протопоповские пулемётчики сошли с крыш
и пошли в атаку. Теперь тут верная гибель! — или захватят в плен — и на
каторгу. Ах, как ему не хотелось вчера сюда! и жена отговаривала, а Капелинский застиг! И как его тянуло под утро исчезнуть на
свою квартиру — но удержало ложное чувство революционного стыда.
Из этих неназванных
офицеров, которые тут толпились, — кто стал выталкиваться из комнаты.
А пулемётная очередь —
снова! и снова ещё одна! — невероятно близко, просто вот тут же, под самыми
стенами дворца!
И не
известно, чем бы кончилось всё тут, в Военной комиссии, если бы среди
них не было Керенского.
Но он был — тут! И все те же опасения, и все те же мысли, но только с ещё большей
быстротой, решительностью и ответственностью за всю судьбу революции, а не
только за себя, пронеслись и в его голове — и он тут же принял решение, а
верней — исполнил его, потому что у него исполнение всегда было быстрей самого
решения: Керенский взлетел от пола, как на невидимых крыльях, и вот уже
стоял на подоконнике, одной рукой держась за ручку шпингалета, другою распахнув
форточку, впившись в обрез её рамки, а узкую прямоугольную голову свою —
втискивая туда, туда, в саму форточку, она вполне входила.
И глядя на водовертное безумие сквера — он кричал туда в форточку
своим голосом, таким прославленно звонким, резким на трибуне — а сейчас
несколько осипшим:
— Все — по местам! Все — по
боевым постам!.. Защищайте Государственную Думу!.. Это говорит вам — Керенский!
Государственную Думу — расстреливают!!!
Этот ужасный исторический
рок, трагический конец новой революции кошмарно предстал перед побледневшей
Военной комиссией. Таврический дворец уже тонул в крови!
— Государственную Думу —
расстреливают!!!.. Это говорю вам я, Керенский!.. Защищайте вашу молодую
свободу! Защищайте революцию! Все по местам! Оружие к бою!..
Но — неизвестны были каждому
свои места, и оружие не у каждого, и не каждый знал, как с ним обращаться. Да в
той суматошной панике, криках, мате, фырчаньи и рёве
вообще никто не слышал и не заметил, что какой-то человек кричал из какой-то
форточки.
Но здесь в комнате все
слышали — и на военных смелость Керенского произвела неадекватное впечатление.
Кто-то нетактично заметил, что эта команда через форточку могла произвести
эффект, обратный мобилизации. Керенский, уже спорхнувший с подоконника на
середину комнаты, убравши крылья в лопатки, взглянул на дерзкого осиятельно гневно, ещё не вполне вернувшись от своего
взлёта к простому ногохождению,
и закричал с пронзительными нотками:
— Я прошу — не делать мне
замечаний!.. Я прошу каждого выполнять свои обязанности — и не вмешиваться в
мои распоряжения!
Если бы то был реальный
налёт на Таврический —
пулемётной команды, пехотной полуроты или четверти казачьей сотни — не
известно, как пошли бы мировые события и многие ли спаслись бы из-под
революционных руин. Но больше не раздалось пулемётных выстрелов, и никаких
других, и ни казачьего гиканья — и постепенно стало успокаиваться в сквере, и в
Екатерининском зале, и в коридорах, и в самой комнате Военной комиссии — а
Александр Фёдорович получил беспрепятственную возможность унестись дальше по
своим делам.
А причина стрельбы скоро
выяснилась: какая-то революционная команда в Таврическом саду проверяла,
насколько хорошо бьют доставшиеся ей пулемёты. А казаков — и вовсе никаких не
было.
Хотя скоро уже почти сутки
Военная комиссия непрерывно совершала только самые необходимые дела и
распоряжения — теперь тут должны были признать, что все принятые меры
совершенно неудовлетворительны и вот Таврический дворец никак не готов к
обороне.
Не была готова и вся
столица: все эти полки, притекающие из окрестностей приветствовать Петроград во
славу революции, — куда-то сразу же после приветствий растекались, терялись, им
всем нужно было только где-то питаться и спать, а на защиту революции этот
поток не добавлял ни одного взвода.
Филипповский схватился и
написал приказ:
«Командиру 9 запасного
кавалерийского полка.
Немедленно привести
возможно большее число эскадронов в полном боевом вооружении и пулемётную
команду — для охраны Таврического дворца, при надлежащем количестве офицеров.
Председатель Военной
комиссии».
Сам просился командовать —
пусть теперь отрабатывает.
Даже если он весь
кавалерийский полк приведёт — это никак не будет много для защиты Таврического.
Советская и буржуазная части
Военной комиссии дружно искали ещё резервов.
«Подпоручику Постригалову, — писал Энгельгардт, — организовать охрану
Государственной Думы, выслать патрули».
А Ржевский хлопотал: куда же
подевался преданный Думе Преображенский батальон? вот недавно утром приходил
приветствовать — а батальона нет, и ни одной операции совершить он не может. И
писалось срочное приказание:
«Прапорщику Синани с двумя автомобилями — ехать на Миллионную № 33 в
казарму Преображенского полка, и привести с собой всех офицеров этого полка», —
с их полковником Аргутинским, хоть и насильно.
Полезли обещать, так пусть же служат. И разобраться: почему они не приходили с
солдатами? И что там у них в полку делается?
Впрочем, вся эта паника в
Таврическом показала и другое: насколько же у царского
правительства не осталось никаких сил.