221
* * *
К концу дня посланцы
революционного Петрограда добрались и до Шлиссельбургской крепости, в 35
верстах от столицы. Против крепостных ворот образовалась кучка. От неё вооружённые потребовали немедленного освобождения каторжан.
Комендант сперва отговаривался, что должен получить
распоряжение. Затем согласился освободить нескольких, кого назвали по фамилиям
и за кем приехали друзья.
* * *
Получив телеграмму
самозваного комиссара путей сообщения Бубликова,
начальник Северо-Западных железных дорог Валуев понял, что был ему смысл уехать
из Петрограда и управлять своею дорогой вне его, особенно когда царские поезда
двигались к столице и могли не найти себе пути. Он поехал на свой Варшавский
вокзал. Тот весь оказался наводнён взбунтованною толпой и почти не управлялся,
как ему уже и докладывали. Валуев отдал распоряжение приготовить себе локомотив
с вагоном.
Но и форма его генеральская
железнодорожная и барский холёный вид, нежная борода сильно отличали его, и не
было возможности уехать незаметно. Это зависело от двух-трёх случайных глоток,
а потом уже и толпа пристрастилась: неизвестно почему, но не выпустить этого
человека! Его дважды ссаживали из вагона, затем потянулись терзать. Уже
несколько самосудных ударов досталось ему. Священник железнодорожного госпиталя
вышел с крестом и уговорил рабочих отвести Валуева
как арестованного в Государственную Думу. Посадили в автомобиль, облепили
охраной, тронулись. Но на Измайловском мосту показалось конвою, что кто-то
обстрелял автомобиль — как бы не с целью освободить
арестованного?! Тут же, за мостом, остановились, высадили Валуева
— и к стене. Составилась шеренга из желающих солдат. Валуев снял фуражку,
перекрестился и сказал, что умирает за Государя императора.
Нестройным залпом всё было
кончено. Убитого обшарили по карманам, взяли, что было.
* * *
Из 4-го гвардейского
стрелкового Императорской Фамилии запасного батальона, квартирующего в Царском
Селе, пришла своим ходом к Таврическому дворцу команда в знак того, что
батальон присоединился к народу.
Гвардия царя! Ликование.
Присоединилась и
Военно-медицинская Академия в полном составе.
* * *
На Сенной площади броневики
разбивают магазины с продуктами. Городового привязали к двум автомобилям и
разорвали.
* * *
В толпе толк, что кто-то
выстрелил с колокольни Сергиевского собора. Вооружённый патруль пошёл
проверять. Поднялся на колокольню — никаких и следов. Заподозрили двух
церковных сторожей, не переодетые ли полицейские. Обыскали их — нет.
И ещё — поздно ночью второй
раз пришли и бдительно осмотрели храм. И опять ничего не нашли.
* * *
По улице подскакивает
легковой открытый мотор. В нём — агитатор: смоляная бородка, фанатические
глаза, фальцет на срыве. Кверху выкинута рука с кулаком, весь изогнулся. Что-то
кричит о недобитой гидре, о змее.
Покричал — махнул шофёру,
помчали дальше.
* * *
На Петербургской стороне мальчик
застрелил проходившую женщину.
* * *
Порванные трамвайные
провода. Сваленный фонарь. Валяются бумажки, окурки, бутылки. Чей-то потерянный
красный бант.
* * *
Предлагают спирт, не
денатурированный.
— А может, из анатомического
музея? На чьих-нибудь внутренностях настоен?..
* * *
В разных местах города
открываются питательные пункты — бесплатная кормёжка всех солдат, да и
студентов. Счастливы кто набредёт, кормятся.
Целый день протаскались
солдаты по городу — кто с винтовками, кто отдал или продал. А морозец — и
некуда деться вечером, как опять в казармы.
* * *
От Литовского замка всё
валит чёрный дым. Едкий дым пепелища.
И от дома Фредерикса.
* * *
Перед типографиями, где
ожидается выпуск газеты, собираются очереди из студентов, обывателей, рабочих,
военных.
К вечеру начинают раздавать
дополнение к «Известиям Совета Рабочих Депутатов» — манифест большевиков.
* * *
К вечеру всё больше громят и
частные квартиры. Стучат — и врывается, кажется, вся улица. С винтовками,
пулемётные ленты через плечо: «Отсюда стреляли! Прячете офицеров?» Бросаются на
обыск. (Не дай Бог у кого — офицерское обмундирование). Барышня-хозяйка стоит в
нервной дрожи. Ничего не нашли — «ещё вернёмся!». С гвоздика исчезли часы Лонжин.
Пьяные матросы из
гвардейского экипажа, что на Крюковом канале, врываются в квартиры близ Мариинского театра, грабят, забирают военных.
А которые солдаты вежливые и
не воруют, те уходя просят у хозяев «на чай» за свой
революционный труд.
* * *
По мостам, по Невскому — автомобили всё жужжат, всё гудят, всё гоняют. И
крики «ура! ура!».
С двух сторон Невы
автомобили скрещиваются снопами света, вырывают чёрные толпы в тревожном
движении.
* * *
Вечером в городской думе в большом
Александровском зале — запись студентов, желающих вступить в состав городской
милиции. Являться с матрикулами в подтверждение — а идёт и так. В кабинете
городского головы дамы и барышни режут на полосы куски белого холста, сшивают в
виде нарукавных повязок. Кисточкой, красной краской рисуют буквы «Г. М.» И
прикладывается печать городской управы.
* * *
Вечером пошёл большими
мягкими хлопьями всё убеливающий снег.
Улицы были плохо освещены:
много фонарей побито или проводка попорчена. Окна домов все тщательно завешаны.
Там и сям — ружейные выстрелы. Чокают пулемёты.
И опять ползёт грузовик с
вооружёнными рабочими, с тусклыми жёлтыми фарами, сверху — красный флаг.
А то — прокатил броневик.
«Ярославль».
* * *
Прошёл слух, что на
Варшавском вокзале высаживаются фронтовые части! И — всё вокруг дружно
побежало, вооружённые бросали винтовки, смежные кварталы опустели.
А на Балтийском вокзале,
рядом — и действительно стали высаживаться: школа прапорщиков из Ораниенбаума и
ещё доехавшие пулемётчики. Слух понёсся — и у Таврического передавали: у
Балтийского вокзала кровопролитное сражение.
* * *
Когда ж удостоверились, что
прибывают части, поддерживающие революцию, — думский Комитет послал туда
депутатов, встретить войска речами. Автомобиль для этой поездки дал депутатам
великий князь Кирилл Владимирович.
Перед войсками после
приветствий извинялись о помещениях: Комитет Государственной Думы старался,
сколько мог, но не взыщите, что временно придётся потесниться.
Потом депутаты поехали ко дворцу Кирилла. Он встретил их у подъезда и обратился к
ним, сопровождающим солдатам и кучке ротозеев:
— Мы все — русские люди, мы
все — заодно. Нам надо теперь позаботиться, чтобы не было лишнего беспорядка и
кровопролития. Мы все желаем создания настоящего русского правительства.
* * *
А пулемётчики под густым
снегом пошли пешком к местам расквартирования. Как с позиций (на которых ещё и
не были): все в снегу и таща обледенелые пулемёты.
* * *
Лояльный обыватель или
переодетый офицер думают: ну, ночь наконец!
Набегаются, настреляются, накатаются на чужих автомобилях — на ночь разбредутся
же по домам и по казармам спать. А ночью — придут же на Петроград военные
части, и всё легко возьмут. Достаточно одного крепкого полка.
* * *
И правда, к ночи сквер перед
Таврическим опять совсем обезлюдел. Стоит несколько мёртвых автомобилей. Под
снегом покинуты и охраняющие пушки, никого нет возле них.
* * *
Казарма Финляндского
батальона наполовину пуста: бородачи-«старики» на
местах, пьют чай, спят, не захвачены событиями. А молодёжь ещё не вернулась.
За полночь в ротную
канцелярию пришли студенты, просят на помощь солдат: охранять пустые улицы от
контрреволюционных сил и от грабителей. Пошли активисты будить бородачей. Те спят
или притворяются спящими. Потом долго сидят на нарах, чешут грудь, поясницу.
Очень нехотя идут.
А студенты снова приходят и
новую партию просят. Так всю ночь.
* * *
У одной дамы в доме Лидваля за эту ночь было 10 обысков, каждый раз всё новая
партия солдат, требовали вина и еды. Набрав, уходили — но скоро стучали следующие.
А направляла солдат — её
бывшая прислуга: не поленилась всю ночь дежурить у дома снаружи. Она на днях
была рассчитана и обещала барыне «припомнить».
* * *
Командующий Московским
военным округом генерал Мрозовский к полудню 28
февраля приказал офицерам гарнизона находиться круглосуточно в казармах при
солдатах. Но к вечеру этот приказ был отменён, многие офицеры ушли домой.
А именно к вечеру бунтующая
толпа ворвалась в Спасские казармы. Тогда потребовали сотню конных из
артиллерийских казарм на Ходынке, чтоб очиститься от толпы.
Но и в расположение
артиллерийских казарм проникли поздно вечером городские агитаторы — и там тоже
начался бунт. На плаце между жилыми бараками завывала «ура» толпа, среди
которой много и пехотных новобранцев, ещё даже не одетых в шинели. Неизвестные
забегали в бараки и кричали, чтобы все выходили вон. Уложенные спать солдаты
слушали вой — и не снимали сапог. Толпа разгромила цейхауз артиллерийской бригады — и теперь, вооружённая,
стреляя в воздух, круче выгоняла спящих из бараков. Старые солдаты
удерживали молодых не выбегать, офицерам не удержать бы. Но угрозная
стрельба частила — и из одного, другого, третьего барака артиллеристы стали
выходить. А ночной мороз был 17°. Дежурный прапорщик Зяблов,
спрятав свой револьвер, с одной шашкой пошёл уговаривать толпу. А свои: «Не
знаем, зачем нас выгнали», «и рады бы спать, да выгоняют». Заводилы и сами,
видно, не знали, что делать дальше. Постепенно всех утишил трескучий мороз, и к
двум часам ночи разошлись.
Но пришла новая группа, не
такая многочисленная, а буйная, — теперь к каменным зданиям, где были
канцелярии батарей, и стали выгонять писарей, ездовых, пугая их расстрелом.
Офицеров не трогали, не выгоняли. Командир бригады и старшие офицеры были тут,
но не знали, что делать, — беспомощно ждали утра. (На поддержку прибыли конные
жандармы — но отправили их обратно, не было бы хуже).
Тут приехал из города
автомобиль с двумя офицерами. Они привезли кипу прокламаций за подписью Совета
рабочих депутатов. Раздавали. Толпа стала ломиться в караульные помещения,
караул отстреливался в воздух. Вломились, стали выпускать арестованных. Двое не
шли: «Нам два дня осталось сидеть, а уйдём — опять посадят!» Забивались под
койки, освободители их выгоняли.
Командир бригады приказал
офицерской группе вынуть из орудий замки.
Утихомирились часам к пяти
утра.