223
Сдержал слово Гучков — и вечером в Военной комиссии стали появляться
офицеры генерального штаба: полковники Туманов, Якубович, Туган-Барановский.
Никого их Ободовский не знал, но тут появился и
знакомый ему полковник Пётр Половцов, начальник штаба
кавказской «Дикой» дивизии, — прямо с фронта, в лохматой папахе, в черкеске с
иголочки, с кинжалом и револьвером, высокий, стройный, с подчёркнутой выправкой
и живым сметливым лицом.
Половцова предавно
знал Ободовский: когда-то, ещё в Горном институте,
лет 16 назад, Половцов передавал ему своё
казначейство в студенческой кассе, сам бросая институт и уходя в военное
училище. Нельзя сказать, чтоб он к себе располагал, даже наоборот, была в нём
холодная перебежчивость и расчёт, но считались знакомы, как-то виделись перед началом войны,
собеседник он был интересный — и остроумен, и умён. С фронта? — нет, не совсем
прямо, заезжал в Ставку хлопотать по делам дивизии. Такой парадокс: два дня
назад был на приеме у царя, поехал через Петроград с Адамом Замойским,
а тут... И вот...
Генштабисты внесли в Военную
комиссию истинную военную струнку, тон, даже весёлый. Они заговорили между
собой в особых интонациях, на особом жаргоне. Тут ещё выяснилось — да кого же Гучков и мог прислать? — что все они из
младотурок, той группы офицеров,
добивавшихся военных реформ до смены чуть ли не половины командного состава.
Поэтому были у них общие клички, общие остроты, общие приёмы.
А уж Ободовский-то
тем более всегда был за решительные реформы. И с
приходом генштабистов ему очень полегчало, спало
невыносимое напряжение, что если чего не сообразишь, то и всё может
провалиться. Последнее, что он самостоятельно подписал в начале восьмого
вечера, — это охрану Путиловского завода, а теперь мог положиться на
штаб-офицеров.
За общее дело мог он только
порадоваться, да. Но внутри возник и какой-то странный оттенок неодобрения к
ним. Почему бы? Ободовский, придя сюда, ничего не
нарушил в своём долге, его место — и было на этой стороне. А они все — что-то
слишком легко переступили. Ну что это, два дня назад засматривать в царские
глаза — и вот, как ни в чём не бывало — здесь? Тот морской офицер, арестованный
тут днём, импонировал Петру Акимовичу больше.
А уж Масловский от их
прихода вовсе скислился, и сжался в зависти и
неприязни.
Но с какой лёгкостью
генштабисты сразу вошли в дело как в известное: и какие отделы учредить, и как классифицировать бумаги, и кому
чем заняться. Тем более что у них тут же появилась и батальонная преображенская канцелярия с поручиком Макшеевым,
полковые писари с пишущими машинками, и преображенский
музыкантский хор — для связи. И всё это, и самих себя, перевели на 2-й этаж, и
там устроились попросторней, хоть и с низкими
потолками.
А пожалуй самое ценное было:
генштабисты обладали как будто невидимыми антеннами, выставленными над городом,
и могли догадаться, услышать такое, чего остальным бы и не придумать. За один
час загадочная враждебная громада Главного штаба стала как бы сотрудником
Военной комиссии. Как-то стало сразу само собой понятно, что генерал Занкевич, хотя вчера и командовал войсками Хабалова, но,
конечно, никакой не неприятель и вполне может остаться начальствовать Главным
штабом. (Сегодня после полудня Занкевич не зря
прислал какой-то неважный пакет на имя Председателя ВКГД — дал знак, что
признаёт новую власть). Так же и с генмором — Главным
морским штабом — зазвучали телефонные переговоры, будто и не прерывались
никогда, и всегда была Военная комиссия Думы — лучший друг этих штабов.
Сразу таким образом получились и
сведения, которых иначе не известно, откуда бы брать. Во-первых, что Москва
присоединяется к движению: от Мрозовского нет и не ожидается серьёзных распоряжений и сопротивления,
воинские патрули не враждебны к толпам с красными флагами, а полицейские посты
и вовсе сняты.
Великолепно! Восхитительно!
Петроград — не один!
Во-вторых, что к революции
присоединяется и Кронштадт. (Да скорей можно было удивиться, почему он не присоединился
раньше, вместе с Ораниенбаумом). Там воинские части ходят по улицам с музыкой —
и комендант не имеет сил усмирить их.
Петроград — всё более не
один!
Но ещё важнее: генштабисты
одним усилием умов здесь, в голых комнатах, уже стали угадывать, как им спутать
и грозную силу генерала Иванова. Тем же чувством армейского единства они смогли
ощутить и эту силу как свой отдел. А память их хранила все армейские сослужения и взаимные знакомства. И кто-то сразу сообразил:
в Главном штабе есть такой подполковник Тилли,
служивший у Иванова под рукой на Юго-Западном фронте. Так взять теперь этого
подполковника — и послать навстречу Иванову связным: чтоб он объяснил положение
в городе и что тут воевать совершенно не против кого! — и так обезвредить
Иванова. Нет, ещё лучше, просто и гениально, это придумал едкий Половцов: к этому разъясняющему подполковнику да пусть
Главный штаб добавит полковника — в помощь генералу Иванову для
лучшей организации его штаба! (Или даже — начальником его штаба?)
Действительно гениально! —
очень смеялись. Ведь Иванов не выпадает из общей системы российской армии — и
вот Главный штаб сотрудничает с ним, а он должен сотрудничать с Главным штабом!
И стали телефонировать Занкевичу.
А об этом анекдоте — как
слушатели Академии собирались сегодня атаковать Таврический, так очень просто
было решено: завтра из этих слушателей сколько угодно наберём себе в Военную
комиссию, не откажутся.
Но как ни
гениально всё это придумывалось, однако может быть они по своей штабной
замкнутости хуже понимали, чем Ободовский: все их
связи, вся их стратегия и карты ничего не спасут, если не будет поправлен
революционный дух в казармах так, что масса рядового офицерства сможет
возвратиться на свои места — и солдатское доверие встретит их.
И он убеждал генштабистов
думать об этом, непривычном для них: им кажется, что младшие офицеры обеспечены
само собой, — но это не так.
Тут пришёл от Родзянки
сияющий Энгельгардт (ему стоило усилия держать себя выше этих несомненных
военных): проект Ободовского обращения к офицерству
подписан Михаилом Владимировичем: собираем их в зале Армии и Флота, будем
регистрировать и нашим именем выдавать поручения в части.
Хорошо! — радовался и Ободовский. Но с вечно неуспокоенным своим вниманием:
— Господа! А может быть начнём эту работу сейчас, в Таврическом? Ведь тут
— немало офицеров, от разных полков, они места себе не находят. Давайте соберём
их на совещание сейчас же, вот тут, у нас?