321
Мгновенный брусиловский ответ положил хорошее начало консилиуму
главнокомандующих.
Но дальше — замялось, никто
не спешил ответить. Генерал Алексеев волновался. Начавши такой опрос — уже
нельзя было растягивать. Если никто больше не ответит — запрос падёт пятном на
Алексеева. Единолично — он не смел бы выступить за
отречение.
Почему молчал великий князь
Николай Николаевич? От него можно было ждать ответа и быстрого и приветливого.
Прошло больше часа — Лукомский послал на Кавказ подгонную телеграмму.
Отозвался Янушкевич: ответ — скоро. И будет в духе пожеланий генерала
Алексеева.
Хорошо!! Не подвёл великий
князь.
Для запроса флотам Алексеев
вызвал к себе адмирала Русина, начальника морского штаба при
Верховном. Алексеев положил перед ним телеграмму — и увидел, что адмиральский
взгляд похолодел.
— Какой ужас! — выстонал адмирал. — Какое великое несчастье!..
Да, это было так. Да, пожалуй это было так. Но с тех пор как Алексеев взялся за
разумный консилиум главнокомандующих — он уже был в действии и уже отрешился от
этой первичной робости. Вопрос стоял о спасении России и династии, и не время
предаваться сантиментам.
Поручил дежурному проверить,
как скоро будут отправлены телеграммы во флоты.
Эверт тянул. Хотел узнать мнения
других главнокомандующих.
Задумался Алексеев над
мыслью Эверта: запросить ещё и мнение командующих
армиями. Логика тут была. Но ввязывать ещё двенадцать человек? И громоздко, и
долго, и что выйдет? И зачем? Командующим обстановка внутри империи мало
известна, поэтому запрашивать их мнение — лишнее.
Но хитрее всех вывернулся
Сахаров: вообще прервал связь Румынского фронта, отключился!
Лукомский кричал в аппаратной, требовал
немедленно восстановить связь с Яссами.
Придумали: попросить
Юго-Западный связаться с Яссами как бы от себя.
Тут как раз пришло из Пскова
высочайшее соизволение воротить на места полки Западного фронта и не посылать с Юго-Западного.
Как Алексеев жёгся, ждал
этой телеграммы прошлой ночью! И сколько же изменилось за 12 часов, что она
была уже почти и не нужна, разумелась сама собой.
Но — спадал с Алексеева
последний стыд перед обществом за эти посланные на Петроград войска! И — добрый
знак: Государь настроен благоразумно. Так, вероятно, будет сговорчив и с
отречением.
Поручил послать отбойные
телеграммы Эверту и Брусилову.
Наконец — вырвали согласие и
от Эверта.
Восстановили связь с
Сахаровым — теперь просил он ответы остальных главнокомандующих. Каждый
оглядывался, боялся проиграть.
Телеграфировали ему, что все
уже ответили положительно. И торопили.
Три ответа пришло, и,
просматривая их, Алексеев решил составить из них сводную телеграмму Государю. И
— скорее, успеть, пока там всё решается.
Но надо было думать и
дальше: откуда Государь возьмёт самый текст отречного
манифеста? И он должен быть торжественный, выразительный, сохраняя традицию
русского престола. Надо составить его в Ставке, тут.
Лукомский брался составлять, но
Алексеев подыскивал более опытные перья. А для чего же состоял при Ставке
начальник дипломатической части вице-камергер
Базили, протеже Сазонова? И ещё нашли в помощь
военного юриста. И ещё одного бойкого ставочного
подполковника Барановского. И они уединились сочинять.
А Алексеев снова горбился
над своим столом и снова гнал телеграмму, обширную.
...Всеподданнейше
представляю Вашему Императорскому Величеству полученные мною телеграммы...
И первую — конечно от
Николая Николаевича: и потому, что великий князь. И потому, что очень уж
выразительная.
Затем — от Брусилова, по
несомненной её категоричности.
Затем — от Эверта, в конце концов неплохо
получилось.
А Рузский — сам там.
От Сахарова ещё не было. От Непенина не было. И не было от Колчака.
Четыре есть, трёх нет.
Восьмое мнение должен был доложить сам Алексеев.
Но после трёх уже включённых
телеграмм, где страшное для Государя решение уже было названо прямыми словами,
— Алексееву без нужды было лишний раз травить государеву рану.
Ему стало жалко Государя.
Так и видел он перед собой его добрый, светлый ласковый взгляд, как ни у кого.
И Алексеев — избежал назвать
прямо страшное слово «отречение» или о чём идёт речь.
А только: что умоляет
Государя принять решение, которое внушит Господь Бог. Его Императорское
Величество горячо любит родину — и примет то решение, какое даст мирный
благополучный исход.