373
* * *
В Ревеле
с утра был объявлен манифест об отречении Николая II, но беспорядки ничуть не
прекращались. Толпа собралась у городской тюрьмы и требовала выпуска узников,
будто бы замурованных в каземате (легенда ходила годы). Впустили делегацию, та
ничего не нашла. Всё равно стали громить тюрьму.
Комендант ревельской крепости вице-адмирал Герасимов, старый портартурец, ездил по городу от митинга к митингу, заверял,
что Балтийский флот идёт вместе с народным правительством. Увещал очень мягко и
близ тюрьмы. Ему ответили камнем в голову. Увезли замертво.[1]
* * *
В Кронштадте в Морскую
следственную тюрьму ещё приходили новые банды матросов, искать среди
арестованных каких-то офицеров на расстрел. И другие матросы приходили — искать
своих для освобождения.
* * *
В Петрограде с утра — слух,
что царь отрёкся от престола, — хотя в газетах нет.
На улицах всё ещё нет
трамваев, барских экипажей, барских автомобилей (реквизированы, ездят с
военными). Редки извозчики. Толпа на Невском утеряла
элегантный петербургский вид. Множество гуляющих праздных солдат. По манере
революционных дней — люди валят не только по тротуарам, но и по мостовым, когда
не надо потесниться для манифестации.
Манифестации, из кого
собралось, идут без ясной цели и маршрута, просто радуются. Несут красные флаги
и плакаты как хоругви, то с рисунками страшной чёрной гидры контрреволюции.
С тротуаров смотрят на них,
вплотную друг к другу, — дамы в меховых воротниках и бабы в вязаных платках,
котелки и простые ушанки. На лицах — радость, любопытство, недоумение.
Офицеров на улицах — больше,
чем накануне. Без шашек.
На перекрестках, где раньше были
постовые городовые, теперь студенты-милиционеры с белыми повязками на рукавах
пальто. Иногда проверяют пропуска автомобилей. Если те не останавливаются — им
вслед стреляют в воздух.
Грузовиков с вооружёнными
солдатами уже меньше гораздо.
Дорогие магазины многие
закрыты. Но цветами и кондитерским торгуют.
* * *
Какие-то студенты обходили
мелочные лавки и объявляли владельцам, что по распоряжению Исполнительного
Комитета они должны продавать яйца не дороже 40 копеек десяток, масло — 80
копеек фунт. Боясь новых порядков и властей, торговцы подчинялись. Но потом
узнали, что Исполнительный Комитет Совета не давал такого распоряжении — и
вернулись к прежней цене. Тогда возмутилась публика — и было близко к погрому
лавок.
В хвостах:
"Слобода-слобода, а нам всё равно топтаться."
* * *
Красной материи уже стало не
хватать. Дворники, чтоб сделать обязательный теперь красный флаг, отрывали от
старого русского флага голубые и белые полосы.
Курсистка подарила во дворе
свою красную блузку — её тут же всю разодрали на эмблемы свободы.
* * *
На шее памятника Александру
III — огромный завязанный красный галстук.
* * *
С кофейной Филиппова на Невском стали снимать императорские гербы. А с балкона
соседнего дома — иллюминационные императорские вензеля с электрическими
лампочками. Ударяли ломами по скрепам — и огромный вензель оборвался с перил —
и всею тяжестью, с дробящимися лампочками, упал на тротуар.
Публика разбежалась — и
снова стянулась любоваться.
* * *
На больших углах — толпишки, по 20, 50, 100 человек, а кто-нибудь на бочке, на
тумбе, на плотном сугробе — и митинг. Ораторы — то студент, то штатский в
потёртом пальто, то солдат с расстёгнутой шинелью, а под ней — замызганная гимнастёрка.
И уж конечно на площадях —
на углу Садовой и Невского, у Казанского собора, на
Сенатской, под самыми копытами Петрова коня.
— Ура, товарищи! Нет
возврата проклятому самодержавию!
А вот вылез, доказывает, что
теперь должны царствовать Алексей и Михаил. В ответ ему интеллигентные голоса:
— Да как вы можете?!.. Какие
Романовы?? ... Должна быть республика! Вы провокатор!
А на другом углу грозит
оратор:
— Товарищи! Вы только что
успели завоевать великую свободу, а у вас уже хотят её отнять под тем соусом,
что надо охранять свободу!
Кричат из толпы:
— Врё-ошь!
Никто не отымет! Пусть попробует!
* * *
Артист Александрийского
театра на таком уличном митинге взялся объяснять, что такое ответственное
министерство. Закричали на него:
— Провокатор! Арестовать! В Таврический дворец!
* * *
Красный особняк Фредерикса, два дня назад подожжённый гневной толпой,
удручает мёртвым видом. Огонь выел всю внутренность дома, в чёрных глазницах
груды мусора, обгорелые колонны. Над воротами — сталактитами сосульки от
замёрзших пожарных струй. Во дворе в мусоре копаются женщины, выискивают: вот
помятая шумовка, вот ручка от телефона. В подвале сидит на корточках парень в
смушковой шапке и отвинчивает кран от медного кипятильного куба.
С улицы глазеют
на обгорелый дом. Стоит в котиковой облезлой шапочке: "Сколько добра здесь
погибло, Боже. Зачем же жечь?" — "А ты кто? Не переодетый
фараон?" Окружили: "Обыскать его! Штыком его!" Тот затрясся,
вынимает паспорт. "Врёшь! Шпион! Сколько получил?" Отпустили. Отошёл
неуверенными шагами, но на свою беду побежал. И толпа, и случайные солдаты,
заряжая на ходу винтовки, с гиком и свистом кинулись за ним. Настигли его на
узком горбатом мостике над каналом, припёрли к
решётке: "Барона возжалел? Бей буржуя! В воду
его!"
* * *
Слухи по городу: убиты и
Вильгельм, и кронпринц, а германская армия уже складывает оружие. Говорят:
сегодня в Кронштадте новые волнения. Говорят: на Васильевском острове убили
двух полковников.
* * *
Где-то в полицейском
участке, в подвале, нашли конфискованную литературу. Схватили,
повезли сдать в Государственную Думу, но там сказали: некуда брать. Тогда
отвезли в гимназию Гуревича на Бассейной, где много
собирается разных собраний. Там и раздавали.
Какой-то старый генерал
маленького роста пристаёт на улицах к проходящим солдатам и убеждает их, что
отдание чести необходимо, ибо оно есть символ единения всей военной семьи. А неотдание чести разрушает армию.
Солдаты ухмыляются, не
спорят: всё-таки генерал, хоть и чудаковатый.
Военный шофёр развязно
объясняет генералу:
— Честь отдаётся погону, а
погон установил царь. Нет царя — не надо ни погона, ни чести.
Генерал:
— А деньги с портретом царя
признаёшь?
— Так то
деньги.
— Так и с честью: пока не
выйдет новый закон.
* * *
Студент потребовал у
полковника (начальника штаба 39 пехотной дивизии) шашку. Тот отказался отдать.
Под конвоем трёх вооружённых солдат повели полковника в
Таврический. Там вышел штатский, тоже потребовал шашку сдать. Полковник:
"Не отдам! Возьмёте силой — не поеду на фронт."
После совещания с кем-то
штатский принёс ему письменное разрешение носить шашку.
* * *
Мать Леночки Таубе пошла в Государственную Думу узнать:
третий день не может дозвониться в Кронштадт, а оттуда пришла телеграмма, что
муж её арестован, — за что? А может — убит?..
Но к кому ни обращалась —
все торопились, говорили, что не их обязанность, не знают, из Кронштадта не
поступало списка убитых и арестованных офицеров.
* * *
Пришла в
Таврический колонна гимназистов приветствовать
Временное правительство. Их впустили в Екатерининский зал. Тут солдаты несли на
руках распаренного Чхеидзе, а он вытирал пот платком. С высоты солдатских рук
упрекнул гимназистов, что они приветствуют Временное правительство, а не Совет
рабочих депутатов, который следит за правительством, чтоб оно не присвоило себе
слишком много власти. Гимназисты поаплодировали ему.
Тем временем в зале
продолжался митинг. На лестницу взобралась молодая интеллигентная женщина,
произнесла речь против аннексий и контрибуций. Ей аплодировали.
Затем на площадку поднялся
кавказец и, потрясая в руке кинжалом, обещал выгнать немцев из России. Ему
аплодировали бурно.
* * *
Ещё в Таврическом. Мужик в
потёртой овчине, со встрёпанной бородёнкой, и баба с
ним.
— Что вам, товарищ?
— Ды,
вишь, бают, полицию снистожили...
А нам к себе в село ворочаться — так игде паспорта
править-то?..
[1]
«Во время Февральской революции приехал для переговоров с восставшими матросами
Балтийского флота и 2.3.1917 был ими ранен.»
http://www.hrono.ru/biograf/bio_g/gerasimow_am.php
(Примеч. автора
релиза)