Третье марта

383

А когда великий князь на всё согласился — оказалось, что само отречение никак не готово. Ещё с ночи взялся его составить ревностный республиканец Некрасов. И привёз с собой в кармане. Но когда теперь на его проект глянули — человек этот не имел ни малейшего представления о государственно-юридических понятиях и о взвешенности каждого слова в таких текстах.

Впрочем и другие не умели так сразу составить, чтобы не ошибиться.

А тут княгиня Путятина звала всех к завтраку.

Стали пока звонить по телефону, вызывать сюда юристов-государствоведов, Набокова и барона Нольде, да чтобы привозили свод законов.

Великий князь к столу не вышел.

Не снося поражения, Милюков отказался завтракать, уехал.

Гучков тоже.

Остальные за столом оживлённо обсуждали проект Некрасова, и что́ надо в нём изменить, и какая гора свалилась, и какие теперь долины стелятся перед ними.

Но приехали Набоков с Нольде и сразу их огорчили: законами престолонаследия никакое «отречение» не предвидится. Разве что, формально, приравнять отречение к смерти? Но тогда вообще, тем более, трон и должен переходить к нормальному наследнику. Император, отрекаясь, не мог лишить престола ещё и другое лицо: престол — не частная собственность. Итак, сама передача трона Михаилу была незаконна, и теперь непонятно, на каких основаниях должен отрекаться Михаил. Тем более — как же писать ему отречение?

И дальше: кто есть Михаил со вчерашнего дня на сегодняшний? Император? Или регент?

Но не бывает регента без носителя Верховной власти.

Вот напутали так напутали.

Манифест от императора, которого не существует?

Но умница Набоков понимал, что дело в конце концов не в формальностях, а важно было теперь так составить манифест, чтобы не потрясти народной психики, но укрепить власть Временного правительства в глазах населения, особенно той части, для которой Михаил имеет нравственное значение, — торжественно подкрепить полноту власти Временного правительства и преемственную связь его с Думой. А через Учредительное Собрание предусмотреть преемственность и для конституционной монархии и для законного постоянного правительства. И при этом прикрыть, а не выпячивать, что князь Львов назначен бывшим царём: в сегодняшней обстановке это было бы ослаблением.

После завтрака пока все разъехались, а остались Набоков, Нольде и в помощь юристам набился Шульгин участвовать до конца в великом историческом событии.

Составители уединились в классную комнату детей Путятиных, сидели и работали там.

Переделывали, переделывали, постепенно стало выступать: «Тяжкое бремя возложено на Нас волею брата Нашего... Одушевлённые единою со всем народом мыслию, что выше всего благо родины Нашей, приняли Мы твёрдое решение в том лишь случае восприять Верховную власть, если такова будет воля великого народа Нашего, которому и надлежит... через своих представителей в Учредительном Собрании установить образ правления и новые основные законы Государства Российского...»

Но если Михаил не принял Верховной власти, то какое он имеет право давать обязательные указания, вот и об Учредительном Собрании?

Каждое слово казалось бесконечно важным. Как будет реагировать Россия? Как — законотолковый Запад?

«Повелеваем всем гражданам подчиниться Временному правительству...» вызвало новый спор: как квалифицировать Временное правительство? Всем хотелось написать «возникшее по воле народа». Но ещё за завтраком Керенский резко протестовал: он не мог допустить, что правительство имущих классов возникло по воле народа. Родзянко же хотел: «возникшее по почину Государственной Думы», так настаивал и Шульгин. Да третье серьёзное было придумать и вовсе трудно.

Набоков сел за парту девочки Путятиных и превосходным почерком переписал проект.

Затем — пригласили в классную комнату великого князя. От него возражений не ждали.

Он опёрся о парту, прочёл, не беря в руки.

И сконфуженно попросил: заменить императорское «Мы» на простое «я» с маленькой буквы. И слово «повелеваю» заменить на «прошу».

И потом... где же тут упоминание Бога?

Не тем были головы составителей заняты, не только спешили, но просто забыли: Бога? Да, надо же Бога.

И вставили: «призывая благословение Божие...».

Значит, ещё раз переписали, да два экземпляра. На школьной бумаге, в одну линейку.

Уже серело в комнате, скоро свет зажигать.

Тут снова приехали князь Львов, Родзянко и Керенский, желавший проследить до конца.

Снова позвали великого князя.

Он взял перо путятинского сына-гимназиста, сел за маленький столик, подписал:

Михаил.

Все были овеяны важностью момента.

Уж теперь-то наверняка он был не император — и Родзянко охватил его лапистыми руками, целуя.

А Керенский снова воскликнул:

— Ваше императорское высочество, вы — благородный человек!

К главе 384