389
Бывший и последний секретарь
Льва Толстого Валентин Булгаков, ещё молодой человек, — в эти дни по
командировке Земсоюза, в котором
отбывал военные годы, попал в Петроград. Теперь видя всё, что здесь делается,
окончательную победу нового строя, а значит
предполагая скорую широкую амнистию, он почувствовал ответственность и заботу:
как бы выручить из тюрем толстовцев, малеванцев и
субботников, которые по своим убеждениям отказались нести военную службу и
отбывали каторгу или арестантские роты. Беспокойство было в том, что их числили
не как религиозных, а как уголовных преступников, — и амнистия, составленная в революционных попыхах, могла их
не учесть. А между тем, как понимал молодой толстовец, это были лучшие
чистейшие люди, чьё нравственное сознание переросло сознание современного
человечества на века вперёд, и вся вина их в том, что они выше оставшихся на
свободе. Таких было по России несколько сот человек, и надо было спешить их
освободить.
Однако,
к кому обратиться? как? Очевидно — прямо к новому министру юстиции Керенскому.
Известный своей справедливостью и бесстрашием, молодой министр, смелый друг
свободы, не побоится упрёков в германофильстве, и решит вопрос кратко и
благоприятно. И надо спешить, пока амнистию ещё не опубликовали.
Но Булгаков и каждый из
предыдущих дней пытался проникнуть в Таврический, ему
не удавалось. На всякий случай он сперва написал
министру письмо, всё изложил, заклеил.
Сегодня до самого дворца и
внутрь сквера добраться оказалось нетрудно, но на крыльце проверяли очень
строго, требовали пропуск.
Пока Булгаков толкался,
конвой привёз арестованных и громко кричал, чтоб расступились, — «товарищ
министра!» и старый генерал. Оба были бледные, дрожали губы их, блуждали глаза.
Нельзя было их не пожалеть, представить, что у них в душе.
Кто-то сказал Булгакову, что
пропуски в Таврический дают в
Доме Армии и Флота. Пошёл он туда. Ничего подобного. Там выписывали офицерам
удостоверения на право выезда в Действующую армию и на право ношения оружия — и
масса офицеров толклась там потерянно. Вернулся, опять
тискался у крыльца Таврического.
Теперь придумал показывать
всем стражам своё собственное письмо, что необходимо передать его лично в руки
министру. Сразу к нему переменились и сами стали советовать, как достать
пропуск. Сначала пустили в первую дверь, в канцелярию коменданта. Там — не
дали, послали в приставскую часть, где за пустым
столом сидели совсем посторонние офицеры и любезно ответили, что ничего не
знают. Теперь уже сам пошёл смирный толстовец со своим письмом ко входу в Екатерининский зал и у студентов-контролёров
просился пропустить его. Студенты не пустили, но послали за пропуском в Военную
комиссию.
Опять коридоры, закоулки,
закоулки. У некоторых дверей — часовые с ружьями (но курили на постах). Витая
железная лесенка чуть не на чердак. Здесь — низкие потолки,
накурено, много офицеров, есть и солдаты, все толкаются, протискиваются,
разговаривают. На одной двери надпись, на клочке бумаги синим
карандашом: «Военное министерство». Развитой матрос спрашивает входящих:
— Вам — зачем?
Булгаков показал конверт,
повторил жалобы, что пропуска не достать, — матрос пропустил.
В маленькой комнатке с
низким потолком, наполненной табачным дымом и людьми, заплёванной, загаженной,
— развидел два-три стола с бумагами. За одним столом
сидел солдат и барышня в белой тонкой кофточке, лицо красное, обмахивалась
платочком. Булгаков стал повторять своё и доставать из карманов бумаги Земсоюза, чтоб удостоверить личность, — солдат и не
взглянул, а быстро стал вписывать в бланк, напечатанный на ремингтоне:
«Удостоверение. Выдано сие (имярек) на право свободного входа
и выхода из Государственной Думы как работающ... в
Военной комиссии. Зам. начальника общей канцелярии...» Печать думского
Комитета.
И даже за это время с
Булгакова полил пот. И поспешил с бумагой вниз. Теперь ему было открыто всё.
И он попал в коридор, где было людей меньше и говорили тихо, курьеры давали справки,
где кого искать, и в никакие двери не проходили без предварительного доклада. А
вот и бумага прикреплена к двери кнопками, и снова синим карандашом: «Приёмная
Временного Комитета. Без доклада не входить.»
Но курьер у двери ответил,
что Керенского сейчас в Таврическом нет.
Вот-те раз, вот и добился.
Замялся. Догадался, будет не хуже:
— А Василий Алексеевич Маклаков?
— Сейчас посмотрю. — Но не в
дверь пошёл, а к длинной вешалке, тут же в коридоре, и стал перебирать шубы и
пальто.
— Нет, и Маклакова
нету.
Так и кончилось задуманное
ходатайство. Больше ничего придумать не мог Булгаков, а пошёл в Екатерининский
зал, пока поболтаться в Думе.
Там шёл митинг. С
возвышенной открытой лестницы, ведущей наверх, к хорам думского зала заседаний,
какой-то офицер один раз и ещё раз читал отречение Николая. Потом загудели,
раздались крики: «А Михаил?» Снова кричали: потребовать сюда члена нового
правительства для доклада.
Толпа, не слишком густая,
переминалась, гудела. Толкались разносчики папирос, продавцы конфет. Пока
заговорили другие, маленькие митинги. Близко тут юноша еврейского типа с
горящими глазами призывал идти не за Временным правительством, не за помещиком
Родзянкой, а за Советом рабочих депутатов.
Минут через десять на
площадку поднялся господин, объявил, что он — член Государственной Думы
Лебедев, и ему поручено сообщить собравшимся, что отказ великого князя Михаила
Александровича от престола действительно состоялся.
Зааплодировали. Закричали
«ура!».
Тем временем входили в зал
со стуком сапог, слышным и через шум, и независимо от митинга тут же
выстраивались по длине зала вдоль колонн в две шеренги — какие-то юнкера.
Говорили, что они хотят представиться новому правительству. Всё было здесь, всё
в этом зале!
Но не
нашлось ни единого свободного или охочего члена правительства, а вышел к
юнкерам седой почтенный член Думы Клюжев, специалист по народному образованию,
— и стал говорить старческим голосом — сперва спокойно, обо всех великих
принципах от XVIII века, на чём стоит человечество, и о нашей матушке России, и
о заветах великого Суворова, и как молодым офицерам предстоит стать
воспитателями солдат, — и тут уже волнуясь, и голос старика задрожал, — как
офицеры станут проводниками в народ, через солдат, просвещения и тех великих
идей, которые выдвинуты нашей революцией.
Какая-то барышня, стоявшая
близ Булгакова, громко стала протестовать:
— Неправда, неправда! Что за
чушь он говорит! Неверно!..
— Да ведь он не для вас
говорит, что вы волнуетесь? — не мог не заметить ей Булгаков.
За час он здесь разглядел
множество вот таких чрезвычайно развязных барышень, и довольно растрёпанных,
которые набились сюда, завладели почти всеми стульями, уселись полукругом
против трибуны, больше всех шумели и решали, одобрять или не одобрять. Кто дал
им эти полномочия? Чьи они были представители? Они держали себя каждая как
голос самой революции.
Наблюдая их, по репликам и
манерам, Булгаков отнёс их всех к революционной демократии. Вероятно, имели
родственные связи, знакомства с деятелями, так достали входные билеты, — и теперь
всей массой выражали нужное мнение, заглушая всякое другое.
Один ближайший юнкер тоже
возразил той барышне. Она визгливо отстаивала своё, не стесняясь оратора.
Тем временем старый думец
кончил, и на крылечке-трибуне солдат объявил члена Исполнительного Комитета
Совета Депутатов Красикова.
Из среды товарищей,
толпящихся на трибуне, выступил уже пожилой, под пятьдесят, мало выразительный
на вид, а заговорил — с адвокатскими приёмами. Сперва очень
лирически, что до слез его трогает представление юнкеров, которым
приходится переживать революцию в столь юном поэтическом возрасте. Юнкера
смотрели на него растроганными глазами. И вдруг он выпрямился и закончил
твёрдым восклицанием-лозунгом:
— Подчиняйтесь, товарищи,
только тем приказам, которые исходят от Исполнительного Комитета Совета Рабочих
и Солдатских Депутатов!
— Ура-а-а!
— закричали юнкера, потому что уже вся речь подвела их так.
Впрочем, соседний юнкер
покачал головой:
— Всё это к разъединению.
Нехорошо.
Тут вышли, на лестничную же
площадку, и объявили, что митинг в этом зале надо прекратить, он мешает
заседанию Совета Рабочих Депутатов в главном думском зале.
Юнкера чётко повернулись,
вышли строем, остальные разбредались, и некоторые барышни покидали свои стулья.
Стал бродить по залу и Булгаков — и только тут увидел в дальнем левом углу ещё
отдельную группу людей, сбитую вплотную и отгороженную от публики цепью
вооружённых солдат. Что такое? Оказалось, это арестованные полицейские и
городовые, которых переводили из помещения в помещение, но митингом задержали и
оттеснили в Екатерининском зале, — и так они тоже невольно участвовали в нём.
Большинство полицейских были
в штатском, глядели отчуждённо, иные исподлобно, — а
гуляющие подходили на них поглазеть, кто с любопытством, кто с ненавистью.
Сходил Булгаков, спросил ещё
раз Керенского, — нету. Отчаялся — и хотел уже
уходить. Как вдруг увидел на проходе в Купольном зале характерную глыбную со слоновьей головой фигуру князя Павла
Долгорукова, председателя московского комитета кадетской партии. Вот удача! —
такой видный человек, совесть кадетской партии, и знакомый: он бывал в Ясной
Поляне и на московских собраниях Толстовского общества. Вот выручка! Булгаков
поспешил ему наперерез. Князь узнал.
— Батюшка! Каким образом вы
здесь?
Булгаков рассказал, и с
большим волнением, о своём деле. Он теперь рассчитывал, что сейчас Долгоруков
всё и проведёт, хоть через Милюкова:
— Павел Дмитрич! За что же,
в такое время, — самые чистые, самые нравственные люди будут оставаться в
тюрьмах?!
— Да-а-а,
— как-то ослабла и немного обвисла голова князя, — это — щекотливый вопрос...
— Но, Павел Дмитрич, но почему же? Разве месяц, разве неделю назад мы
бы так рассуждали? Вопрос несомненный, это чистые узники совести! Что же
изменилось? От революции может прийти только быстрейшее освобождение!
— Да-а-а,
голубчик, — соображал и тянул князь. — Именно, что дело изменилось. При царе мы
бы никто не сомневались... Но если в нынешней обстановке да объявить им всем
освобождение? — ну подумайте сами... Опасно! Ведь это — сколько симулянтов за
ними потянется. Кто же будет дальше воевать? Знаете, я бы очень советовал вам
не поднимать пока этого вопроса... Он может очень осложнить положение нового
правительства.