397
Приехал Пешехонов в Таврический — а самозваный врач-комендант не появился за
ним, исчез. Жаль Пешехонов не взял себе его удостоверения с чёткой карауловской подписью! Но всё равно, надо было идти
браниться с Карауловым.
Однако прежде чем он нашёл
его или вообще кого-нибудь — ему вручили, раздавали тут желающим, большой
полупустой лист, — в этой полупустости торжественный,
— экстренное приложение к «Известиям Совета», а в нём трёхвершковыми буквами
было грязно напечатано:
«ОТРЕЧЕНИЕ ОТ ПРЕСТОЛА
Депутат Караулов явился в
Думу и сообщил...»
Как — и это тоже Караулов?
В Петрограде бурлила жизнь,
в комиссариате — живая работа, а тут свои заботы: «отречение от престола»?!
Пешехонов понимал, что это — очень крупное, и надо воспринять, но голова,
закруженная комиссариатскими делами, отказывалась.
«... в пользу Михаила
Александровича, а Михаил Александрович в пользу народа...»
Это, конечно, было
колоссально, сразу не сообразить, — и что значит: в пользу народа? Республика?
И ещё дальше листок уверял,
что «в Думе происходят грандиознейшие митинги и
овации, восторг не поддаётся описанию». Но стоя как раз в середине
Екатерининского зала, Пешехонов не видел ни митингов, ни оваций, ни восторга,
довольно спокойно брали этот листок, а суетня была
даже гораздо меньше, чем в их комиссариате, потому что тутошние помещения много
просторней, и люди разминались свободнее.
Искать Караулова
была бы задача, если б не был он особен своей
казацкой формой да ещё терской высокой чёрной папахой. Усы
открутив на бока предельно, как только могли держаться, расхаживал он вполне
как на параде, ощущая себя здесь, да и в Петрограде, да и во всей революции
самым центральным человеком. И правда, чьи приказы
больше всех по городу гремели, как не его (хоть друг друга и отменяя)? И правда, вот, кто принёс в Думу сообщение об отречении? — с
двумя царями-братьями, третьим вошёл в историю только Караулов! Неподходящий
момент ему и выговаривать. Оттянул его от других претендентов, стал внушать, —
Караулов обиделся. Незлое лицо его приняло осанку. Не помнил он такого врача,
но если подписал — значит, надо. Да тут их тысячу бумажек приходится
подписывать, разве в каждую вникнешь?
В некотором отношении
Караулов был того же корня, что и Пешехонов, — чужой тут. Как Пешехонов при
всём своём журнальном редакторстве оставался простоватым мужичком, так и
Караулов, несмотря на думское членство и когда-то филологический факультет,
оставался казацким рубакой.
Уж теперь приехал Пешехонов
в Таврический — решил и другие накопившиеся дела делать. Четыре дня назад он
здесь начинал и отсюда ушёл добровольно к живой жизни в городской район, — и
вот уже отпал от них до омертвления их, здешних: вся здешняя жизнь и суета
теперь казались ему почему-то — теневыми, придуманными, ненастоящими.
Это впечатление ещё
усилилось, когда узнал от знакомых, что Милюков и Гучков,
главные члены правительства, только вчера объявленного, сегодня уже подают в
отставку!
Ну, кругом голова! И
правительство — теней.
Да верная-то власть была —
Совет депутатов, конечно. Туда нужно было Пешехонову
во-первых в автомобильный отдел, такой отдел был и в комиссариате, и что-то
между двумя отделами показалась ему какая-то тёмная смычка, не воровали ли
автомобили; он решил, своих не предупредив, нагрянуть тут с контрольными
вопросами.
Потом надо было ему найти
Керенского и как министру юстиции передать обнаруженный в бумагах охранки
список провокаторов — не главных, но принесшие студенты отметили одного, кто,
по их сведениям, устроился работать в Военную комиссию к Гучкову.
Однако Керенского нигде он
найти не мог. Думал — не сидит ли на Исполнительном Комитете Совета, заседающем
непрерывно. Как бы не так, сказали — он никогда тут не
бывает, полностью перешёл в правительство.
А зато тут раздавали горячий
ужин, кстати и поел. За столом сидели свои товарищи,
все знакомые, и прели в прениях. Было у Пешехонова и тут дельце. Он сел к столу
между ними и спросил у Цейтлина, что за чушь говорят:
приходят в комиссариат и просят разрешения на открытие печатного органа, да
разве такое требуется?
— А как же? — сказал Цейтлин. — Было такое постановление. Только с разрешения
Исполкома.
Пешехонова заворошило. Но он
сдержался и попросил разрешение — себе, на свой журнал «Русское богатство».
— Это сейчас, — сказал Цейтлин, — устроим.
Протянул руку — на столе уже
лежали, оказывается, готовые такие бланки, вписал «Русское богатство»,
подписался за секретаря — и протянул Нахамкису
подписать за председателя.
Тот подписал.
Пешехонов почувствовал, что
его заливает горячим. Он взял ещё один такой пустой бланк, отсел, вписал
другое, новое, название своего журнала, «Русские записки», дал по пути Капелинскому подписать за секретаря, и подошёл к
председательствующему Чхеидзе, попросил тихо:
— Николай Семёныч, подпишите, пожалуйста.
Чхеидзе глянул, ни слова не говоря подписал.
И тогда в приливе Пешехонов
закричал на всё заседание, прерывая его:
— Да вы что, товарищи!? Вы
нас — и завоеваний Девятьсот Пятого года хотите
лишить?! Даже при царской власти с тех пор не требовалось разрешение на
периодические издания! Кто хочет — тот издавай. А теперь — у вас...?
Заседание молчало. Чей-то
голос отговорился смущённо:
— Ничего не поделать,
Алексей Васильич. Низы — требуют. Какая ж это будет
революция — если всякая правая газета и выходи?