398
Сразу после освобождения
крестьян Елпифидор Парамонов пришёл в Ростов-на-Дону
из Великороссии, с севера, пешком, в лаптях. А через полвека сыновья его Пётр и
Николай были среди богатейших людей Ростова, воротилы многих дел, и особенно
мукомольных, на берегу Дона воздвиглась пятиэтажная мельница братьев
Парамоновых, оборудованная по новейшему слову. А парамоновский
особняк на Пушкинской, известный всему Ростову, был
как дворец или даже как замок, за высоким каменным забором. Николай по внезапно
пришедшей догадке мог встрепенуться среди ночи и гнать на
автомобиле заключать новую сделку. (Корила жена:
«Неужели нам мало?») Но не в одно только миллионерство ушла энергия братьев: Пётр был председатель
ростовского биржевого комитета, а когда в середине войны Гучков
создавал повсюду военно-промышленные комитеты, то председателем ростовского
стал Николай Елпифидорович. Он ещё более брата
дорожил славой оппозиционного прогрессиста, но ещё и мецената, хотел стать
южнорусским Третьяковым, гремел на весь Юг, даже издавал запрещённые книги, за
что отсидел короткий срок, — и это ещё добавило ему славы среди интеллигенции. Имена братьев Парамоновых то и дело пестрели во всей южнорусской
печати, а в прошлом году член ростовской управы Костричин,
вождь местного Союза русского народа, в своём мерзком «Ростовском листке»
назвал Петра Парамонова «мародёром тыла и грабителем», имея в виду задержку
муки на складах для спекулятивного взвинчивания цены, — и братья Парамоновы
подавали на Костричина в суд за клевету. В
ходе суда ещё возникало и обвинение, что Парамоновы продают муку в Германию, но
это повисло без доказательств, однако по клевете Парамоновы дело проиграли (и
поклялись раздавить этого Костричина в лепёшку). Вся прогрессивная ростовская общественность и печать была за
Парамоновых, было к ним сочувствие и кое-кого из властей, вот градоначальника
Мейера, — и братья Парамоновы, с их могутой, также и
телесной, ростом дюжим, вырастали в крупные фигуры против петербургской власти.
А тут-то — и грянь
революция, как нельзя кстати!
После бешеного успеха её в
Ростове — вечером 2 марта Парамонов с Зеелером в
особняке Мелконовых-Езековых энергично составляли
Ростово-Нахичеванский Гражданский комитет. Чтобы включить представителей всех
главных общественных организаций и слоев населения, ему предстояло распухнуть
за полусотню. Поздно вечером уже пришли и представители от студенческого
революционного комитета и от рабочей группы. Но эти последние сразу потребовали
себе в особняке отдельное помещение, отдельно совещались и объявили, что не
желают объединяться с капиталистами — сюрприз! — а у них будет свой отдельный
Совет рабочих депутатов.
Не поверил Парамонов в такую
нелепицу, ну конечно завтра уговорим, что они без нас? А ещё ж катились к ночи
новые сведения из Петрограда, уже никакой не думский комитет и не Родзянко, а
создано стабильное Временное правительство, — и это по-новому освещало и задачу
ростовского устройства. На утро 3 марта назначили
градоначальнику Мейеру, что приедут к нему на новое совещание, чтобы собрал
главных чинов.
Очень беспокоило состояние
Новочеркасска. Но утром и донской официоз вышел с полным составом новостей, и
окружной атаман Граббе тоже подчинился революции! И
теперь это всё поплывёт по станицам, просвещая и тупые казачьи мозги. Ура,
казаки обезврежены!!
Поспав полночи, Парамонов
ступал теперь по градоначальству как Хозяин города, ревниво посматривая, кого
тут Мейер собрал. А с ним в свите были снова — Зеелер,
двое городских голов и несколько левых думских гласных. (Ещё же стояла задача,
как чистить или вовсе разогнать ростовскую городскую думу: на всю Россию только
и было две правых думы — в Одессе и в Ростове, нигде больше такого безобразия.)
Итак: наша задача —
безболезненное укрепление новой власти. Признаёт ли администрация обязательными
все веления Временного правительства?
Мейер первый заявил, что —
полностью признаёт. Но начальник гарнизона генерал-лейтенант Кванчхадзе уклонился от прямого ответа: он — только
военный, не его дело рассуждать о правительстве, он будет выполнять приказы
атамана, какие придут. Затем и прокурор окружного суда Юргенс
высказался, что он не компетентен со строго юридической точки зрения. Это уже
очень взволновало присутствующих, ибо походило на сговор. Тревоги добавил и
нахичеванский голова Попов: что он не может дать никаких обязательств без
общего решения своей думы.
Судьба Ростова заколебалась!
Но градоначальник Мейер с большим тактом и настойчивостью убеждал каждого из
них по очереди, что они уже отступили от своих принципов действиями вчерашнего
вечера, и им ничего не остаётся, как идти дальше, тем более старой власти вовсе
не осталось, она не функционирует.
Сломили. Тогда Зеелер предложил послать восторженную телеграмму Временному
правительству. Но тут Кванчхадзе решительно упёрся —
и пришлось ограничиться казённым невыразительным текстом.
Парамонов потребовал от
градоначальника немедленно арестовать Костричина и
всю верхушку Союза русского народа. Мейер обещал, что
во всяком случае обезвредит их и поместит под домашний арест. Согласился
немедленно опечатать Охранное отделение. Обещал дать и чёткое распоряжение
полиции: нигде не проявить бестактности к манифестациям, какая могла бы быть
истолкована как протест против нового строя жизни, а если демонстранты будут
сгонять городового с поста — то ему и уходить беспрекословно. (Совершенно ясно всем, что полиция обречена, ей больше не
существовать, население не может верить её искренности. И распоряжения
Мейера эти — из последних. Для возникающей милиции
нужен центр — и хорошо бы для этого очистить в городском саду ротонду от Союза
русского народа. Хорошо.)
Казалось Парамонову — он всё
предусмотрел. Но вернулся в Гражданский комитет — и член его присяжный
поверенный Шик встревожил и убедил, что надо срочно слать комиссию — изъять из
канцелярии градоначальства всю секретную переписку. Послали.
А весь Ростов тем временем
разлился и разликовался! — нигде никто не служил, не
работал, не торговал и не учился. Улицы все затопило народом — да ещё ж и
весна! — и трамваи, вышедшие с утра, не могли ходить, утянулись
в депо. По Садовой, по Таганрогскому, по Пушкинской, по Большому — валили
манифестации, особенно из молодёжи и интеллигенции, кто с поднятыми руками, кто маша платками, кто и неся цветы, — месили калошами по
тающему снегу, проваливались, зачерпывали воды, — но как были веселы! Появились
и оркестры, ходили к французскому и английскому консульству. Шли митинги и в
военных казармах, куда проникли гражданские. Городовые оставались на своих
местах, нацепив к мундирам красные ленты. Потом кое-где рядом с ними
становились добровольцы-милицейские,
а кое-где и вовсе сгоняли городовых с постов.
Но на самом деле положение
было совсем не такое радостное: Гражданский комитет, уже в
составе 45 человек, заседал всю вторую половину дня и весь вечер, но никак не
могли окончательно сформироваться, потому что Совет рабочих депутатов, занявший
комнаты тут же, всё отталкивал протянутую им руку, и не только не хотел
соединяться с Гражданским комитетом, но заявил, что милицию сформирует — сам, и
продовольственное дело забрать в руки кооперативов и рабочих, а
продовольственную комиссию Гражданского комитета — не признавал. Несколько раз
Парамонов шёл садиться с ними на переговоры, и всё безрезультатно. И обидно,
что там в головке — совсем не рабочие, а интеллигенты
же, один председатель Петренко у них напоказ, — а вот так непримиримо и глубоко
обособляются, разваливая всё гражданское дело в Ростове. И явившийся
полицеймейстер Иванов пришёл не в Гражданский комитет, а прямо в Совет рабочих
депутатов: убеждать, что без полиции будут уголовные преступления и не
соберутся подати. Хуже того: у солдат стала возникать своя организация, и они тоже
не признавали Гражданского комитета, но слали своих эмиссаров во все
полицейские участки. И ездил Парамонов уговаривать солдатских главарей Литова и Нудельмана. — и тоже ни
в чём не уговорил.
Так что ж это будет? — это
будет не разумная свобода, а хаос? К этому ли были ваши лучшие устремления
годами?
Тут настиг Николая Елпифидоровича ещё один удар: то ли пока он ездил —
настроение Гражданского комитета тоже изменилось, и вдруг избрали председателем
не его, а Зеелера.
Да это уже... Да что за
чёрт?!