401
В те самые минуты, когда
генерал Алексеев кончал разговаривать с Гучковым, — с
другого юза стекала телеграмма великого князя Николая Николаевича.
Это был ответ на алексеевскую №1918, через пять часов. Сегодня великий князь
не торопился, как вчера, да ведь он теперь был Верховный Главнокомандующий. И
тон телеграммы сразу ставил Алексеева на место:
«В сношениях с
правительством выразителем объединённого мнения Армии и Флота, но не
коллегиального мнения главнокомандующих, должен быть я».
Вот был и ответ на алексеевскую затею.
Как же легко оказалось вчера
столковать главнокомандующих — и как недоступно
сегодня.
Верховный полагал властную руку — и
Алексееву предстояло умерить инициативу. Да оно и легче. Устал Алексеев...
А что касается Манифеста, то
ожидал Николай Николаевич передачи престола наследнику цесаревичу. А сообщённая
утром передача престола Михаилу Александровичу — неминуемо вызовет резню.
Вот как? Это изумляло.
Почему же имя Михаила вызовет резню? Вызвать резню может только неопределённость и суета. Из чего же
Николай Николаевич увидел с Кавказа такое? Что ж, теперь надо было радоваться
отречению Михаила?
Или, правда, Алексеев
чего-то не понимал. (И не надо ему понимать, голове легче.) Или промеж великих
князей свой счёт и своё понимание. Пусть их.
Да тут и не раздумаешься:
снова требовал к аппарату Петроград! Целый день нет их, как к вечеру — так
оживляются.
Ещё что-то новое случилось?
Тревожно шёл Алексеев, чуть пригребая по полу нефрантовскими
сапогами без шпор.
Аппарат объявил ему: что
Родзянко занят неотложными делами. (Ну и пусть, он больше не нужен.) А что Гучков — подал в отставку с военного министра!!! А военными
делами занимается тот некто, кто сейчас стоит у аппарата. Не сочтёт ли генерал
Алексеев возможным говорить с ним?
Алексеева — как ударили
палкой по лбу. Он залупал глазами. Неужели такое
могло совершиться за тридцать, ну сорок минут? Что за сумасшедший дом?!
Позвольте:
— Я только что кончил
разговор с Гучковым. Он мне ни единым словом не
обмолвился об отставке. Напротив, указывал, что все усилия посвятит на пользу
армии.
И тем не менее это так.
Значит, весь разговор с Гучковым уже летел к чёрту? Да если такая шаткость в
правительстве — как же быть Действующей армии?
— Если вы можете довести до
сведения председателя совета министров, то я прошу, чтоб я был ориентирован в
ходе дел. Ибо отдавать распоряжения с завязанными глазами невозможно.
— Час тому назад член
правительства Некрасов сообщил мне, что Гучков подал
в отставку.
То есть он разговаривал с
Алексеевым, уже подав в отставку, и ничего об этом не сказал?!
— Ну, возможно он взял
отставку обратно. Если вы с ним разговаривали после шести часов?..
Именно после шести.
Возможно. Из Ставки трижды
вызывали — или Родзянку, или Гучкова.
— ... А Гучкова
в Думе не было, потому я позволил себе лично прибыть к аппарату, чтобы не
задерживать вас.
Ах вот что, так это не они
вызывали Алексеева, а продолжал действовать вызов самого Алексеева... Ну бедлам, они там мечутся, друг друга не видят и не
слушают.
— Имеете ли ещё что сказать?
— Ничего не имею. Прошу вас
на ленте отметить свою фамилию.
— Член Государственной Думы
полковник Энгельгардт.
Никогда Алексеев не имел
чести слышать этого имени. Что же делается в новом правительстве? И как же быть
Ставке? С кем же он связался?..
Теперь, когда совещание
главнокомандующих уже было загроблено, Лукомский как
в насмешку подносил ответ Эверта с опросом
командармов. Эверт — согласен
и торопил собирать главнокомандующих как можно быстрей.
Да, кого-то и как-то можно
было объединить. Но всё упущено.
В этих днях поразительное
было — сколько событий умещается в малое время. То разговаривал с военным
министром, то он уже не министр, не успеваешь дойти от аппарата до кабинета,
сесть подумать, очнуться. А ведь через час встречаться с бывшим Государем —
какое стеснение в сердце? как выдержать его доверчивый взгляд, какими словами
сейчас с ним объясняться? А вот от моряков несли новую телеграмму. От Непенина.
Короткая, но продирающая. На
нескольких крупных судах — бунт! Адмирал Небольсин —
убит!..
«... Балтийский флот как
военная сила не существует.»
Как — руку отрубили одним
взмахом! Сам командующий признавал о своём флоте — ещё вчера могучем флоте —
что он не существует!
Алексеев перекрестился.
Боже мой, Боже. Спаси
Россию!
Вот это — уберегли
Действующую армию... Целый грозный флот — и разом не существует!.. Что
же поделалось? Как??
Коротка была телеграмма,
всего три строчки, а всё никак не мог Алексеев дочитать её до конца. А конец-то
был — самый поразительный. Как будто потеряв разум и последнее мужество,
адмирал Непенин спрашивал у Ставки:
«Что могу сделать?»
Как немыслимо выразиться в
военной телеграмме. Как не смеет произнести военный. А только в обезумлении.
Во всяком случае, не генерал
Алексеев мог отсюда посоветовать. Алексееву — надо было ехать встречать
Государя.
Очень противилась душа.
Встала между ними — неясность, неловкость, какой никогда не бывало.
Зачем, зачем Государь
уезжал?..
А теперь — зачем опять
приезжал?..
Как тяжело было объяснить
все шаги этих дней — и тем особенно, что они в награду окончились
разочарованием. И даже обманом.
И даже разгромом.
И даже четверть часа назад
до непенинской телеграммы — ещё насколько было легче!
Очень не хотелось
встречаться.
Алексеев посоветовал:
иностранным представителям — не ехать на вокзал. А чинам штаба — всем, кто
хочет. И чем больше — тем лучше.
Надевал шинель — поднесли
ещё телеграмму. От мешка Иванова: верно ли, что ему возвращаться в Могилёв?
Очень тут нужен. Кому
теперь?..
И уже в автомобиль сел,
отъезжать, — бегом поднесли ещё одно утешение от Непенина:
«Бунт почти на всех судах.»