Четвертое марта

 

 

 

414

 

Известие об отречении Государя произвело неожиданное движение в Сводном гвардейском полку, в защитниках царскосельского дворца: раз император отрёкся — то они теперь не связаны присягою. А раз так — то они должны подчиниться Временному правительству. И офицеры не могли спорить — они и сами стали думать так. (У них уже замечали и прежде левый тон.)

После этого не могла спорить и государыня. И она дала согласие, что от Сводного полка и от Конвоя будет послано по одному офицеру и по 4 нижних чина — «делегатами» в Государственную Думу. С вечера они и уехали, ночью были приняты там, — но к счастью подтверждено им: продолжать охрану дворца, — а могли бы и отменить?.. Впрочем после этой поездки вся ситуация уже и изменилась — невидимо и беззвучно: если они отметились в лояльности новому порядку (беспорядку) — то вот уже дворец и был взят.

Сегодня такие же делегации в Думу поспешили послать дворцовая полиция и дворцовая прислуга...

Но начальника дворцовой полиции и начальника дворцового управления — арестовали тем не менее. И не выпустили генерала Гротена. Всех их держали, кажется, в Лицее.

Доктора Боткина чуть не арестовали в Петрограде у пациента.

А среди царскосельских гвардейских стрелков творилось что-то ужасное: сами выбирали себе командиров, не отдавали чести, курили прямо в лицо офицерам, да даже и арестовывали их направо и налево.

И агитаторы от них уже забраживали в дворцовые части, присматривались.

Кто ж мог теперь разделить: где черта?..

И приехали моряки от гвардейского экипажа — и забрали своё оставленное знамя. И требовали своих офицеров.

И в таком окружении — уже начавшемся плену — предстояло теперь жить неизвестно как долго.

С прокалывающей болью распорядилась государыня сказать конвойцам: пусть отпарывают все царские вензеля.

— Да как же это, Ваше Величество?! Сердце холодает!

— Снимайте, снимайте. Не хочу кровопролития. Меня опять будут винить во всём.

А ещё — просил принять его граф Адам Замойский, так растрогавший государыню несколько дней назад своим появлением. Теперь — с тем же независимым гордым достоинством он заявил, что отречение — снимает с него звание флигель-адъютанта, снимает обязанность быть тут, — и просил отпустить в Ставку. И кроме того теперь он, как поляк, должен отдать себя служению Польше.

Принесли во дворец малые газетки, теперь эти гадкие «Известия» вместо всех прежних (тоже дрянных) — и в ней на всю страницу только и поместилось что — два отречения крупно, двух братьев, одно за другим.

Теперь, когда уже не было сомнения, что всё именно так произошло, ничего не остановить, можно было вчитываться в достойные благородные фразы Никиного отречения.

Или удивляться странному решению Михаила: поклониться Учредительному Собранию. Неужели так может распорядиться монарх, получивший корону? Ах, Миша, Миша, слабый человек.

А во всём этом было и облегчение: бедный Алексей не получит корону, увы, но зато теперь он спасён ото всех мытарств, спасён для родителей. Теперь — он неразрывно будет с ними.

В газетах не было, но все уверенно говорили, что революция — и в Германии! Вильгельм — убит, сын его — ранен!

Насколько государыня до вчерашнего дня не верила решительно никаким слухам — настолько теперь она не могла уже в них и сомневаться. Началась в мире — ужасная полоса бед, и вот грянула и над Вилли — не досталось ему порадоваться русской революции!

А — что в Дармштадте? А — с братом Эрни что?

Весь мир пошёл кругом, весь мир падает. И — почему так одновременно? Или это — масонский заговор? Безусловно так. Они и эту войну подожгли. Они и подрывались под монархии давно.

Но весь ураганный вихрь этих дней научил Александру — её бессилию. Последние годы — как рвалась она и напрягалась направлять государственный ход! Назначать лиц на должности и указывать им, что делать. Но вот открылось, что всё это было впустую, всё — тщета, и человек бессилен.

Есть ли ещё планы и бодрость у Ники? Но сама она — уже не сделает ни движения государственного. Не шевельнётся. Не существует. Научена.

А вчера поздно вечером вдруг позвали её к телефону — прямому из Ставки. О, современное чудо, о, облегчение — услышать прямой голос мужа, хотя ослабленный, как из-под земных пластов, наваленных на грудь.

Обещал, что скоро, скоро вернётся.

Голос, едва сильней дыхания, тени слов ещё различаются по каким-то контурам, а сам родной любимый голос можно только сердцем угадать, по интонациям.

Но уже — не чувства его. И — о чём говорить, когда теперь всё подслушивают?

Как дети? Трудно: у Анастасии температура растёт, пятна всё больше, у Ольги плеврит, у Ани плеврит. Одна радость — Алексею лучше, он весел.

Знают ли дети? Нет, ещё не говорила...

Успела предупредить, чтоб не верил в измену Конвоя, это всё — недоразумение!

И успела узнать, кто же именно были те два — скота! — приехавшие вырывать отречение.

Измысленное дьявольское унижение! — послать именно этого хама свинью Гучкова, личного мстительного врага. Ещё этой горечи недоставало в чаше страдальца!

Только растравилась разговором. Всё недосказано.

А утром сегодня — прорвалась телеграмма от Ники, из Ставки же. Он — получил её вчерашнюю телеграмму ― о, счастье ― восстанавливалась связь! Но у самого была фраза: отчаянье проходит.

Проходит? — да, слава Богу. Но то, что он, изумительно сдержанный, решился слово это поместить в открытую телеграмму, — распахнуло Александре всю чёрную бездну, пережитую мужем. Та была ещё черней, чем можно вообразить.

Сегодня днём в зелёной комнате со спущенными занавесками, где лежали все дети, дописывала вчерашнее письмо. Вчера та офицерская жена не уехала, и можно было ещё дописать с ней. Она бралась теперь ехать и дальше — в Могилёв, и передать письмо.

Боюсь думать, что́ ты выносишь? Как ты там — совершенно один? — это сводит меня с ума. (О, догадается ли тем временем — прислать письмо вот так же, с кем-нибудь, с нарочным?)

О! придут лучшие времена, и ты, и твоя страна будут сторицею вознаграждены за все страдания. Нельзя падать духом, христианство учит нас верить до последнего вздоха. Впереди — ещё воссияет светло, и Бог ещё воздаст сторицею за страдания монарха.

Вон, погибла, растерзана Сербия — это кара за то, что они убили своего короля и королеву.

Не может быть, чтобы Господь судил и России такой жребий.

Когда не хватает человеческого соображения и человеческих сил — высокие души имеют свой выход, — выход в веру! И Александра — умела отдаваться этому возносящему порыву в небо. Чем было вокруг темней и сдавленней — тем ярче сиял над ней небесный колодец. Это были минуты — и часы — мистического экстаза, когда дано было ей видеть другим, высоким зрением!

Он отрёкся — но может быть именно так он и спас царство сына! Незапачканная корона ещё вернётся на чистую голову сына!

Ещё наступят хорошие времена, поворот к свету. Ещё наступят великие и прекрасные времена для всей России! Чует сердце — это всё не кончится так просто и уныло. Бог с небес — пошлёт помощь.

Недаром наступает сегодня Крестопоклонная неделя!

Когда недостаёт человеческого соображения — открывается путь, доступный лишь избранному пониманию: чудо!

О, мой герой! Мы снова увидим тебя на престоле, вознесенным обратно твоим народом. Ты будешь коронован — самим Богом, на этой земле, в своей стране!

Вот говорят: после отречения люди вне себя от отчаяния. И среди войск — начинается движение протеста. Они все — обожают своего Государя. Я чувствую: армия восстанет! — и вознесёт тебя снова на трон!

 

 

К главе 415