423
Хоть и «добился» Пешехонов
разрешения на свои «Русские записки», хоть не забывал о них (в отсутствие
Короленко вёл их он), но даже заехать на пять минут в редакцию не мог, а только
позвонил туда и особенно просил сотрудниц требовать в следующий номер очерка от
Фёдора Дмитрича. Хотелось сохранить поярче картину этих неповторимых дней, которой не
почувствуют, кто не участвовал, — а Ковынёв умеет
описать.
Всё — пришло в движение, и
самое прихотливое. Это был — социальный хаос, из которого ещё предстояло
создать новое достойное гражданское общество. История редко производит такие
социальные опыты. Лицом к лицу с этим хаосом, в самой гуще его, Алексей Васильич переживал редкостный момент, безусловно — самый
интересный период своей жизни. При малом сне и беспорядочных днях это сознание
очень придавало ему сил. Вот — он кипел в своём любимом народе, в размахе его непритворства — и чего ж ещё желать?
Даже за эти четыре дня уже
многие сотрудники его по комиссариату сбились, ушли, вместо них другие,
Пешехонов не успевал запоминать всех фамилий и даже в лицо не всегда узнавал,
что говорит со своим сотрудником.
Тем более,
что и посетители — черезо все кордоны добивались до него, и самые неожиданные.
То через толпу, выделяясь в
ней, пробивался священник.
— В чём дело, батюшка?
Приехал из Финляндии:
— Вот, не знаю, как быть:
поминать ли царя и фамилию на ектеньях, аль не надо?.. По теперешним
обстоятельствам вроде как не следует — но и пропускать боязно.
А от начальства — нет распоряжения. Приехал в Питер — никого не найду. А вы — как скажете?
То пришли жаловаться, что в
их доме после революции перестали топить. Вызывали домовладельца для
объяснений.
То какая-то мещанка никого
не хотела слушать, а только — самого главного комиссара. А зачем? Вот: нужно ей
дрова перевезти на другую квартиру — так дайте разрешение.
— Так перевозите,
пожалуйста, кто же вам препятствует?
— Нет уж, батюшка, захватят!
Ты мне письменно подтверди.
— Да кто ж захватит?
— Да вы ж и переймёте!
Теперь на чужое много охотников — и каждый власть.
Пешехонов написал, но усумнился, уж свои ли дрова она перевозит, послал одного
товарища пойти на место и поглядеть. Нет, всё в порядке.
Люди так выражали: «Оно,
конечно, свобода, а всё как-то сомнительно.»
Стала и почта деньги выдавать только если комиссариат удостоверит подпись.
А того «коменданта всех
чайных», который так грозно заявился вчера, а потом скрылся по дороге в Таврический, — сегодня утром
нашли в одной из чайных — лежал совсем расслабленный, оказался морфинист, хотя
и действительно врач.
А ещё предстояло
комиссариату на своей же Петербургской стороне всячески свою власть отстаивать
— от самозванцев и от других властей.
Во-первых, узналось, что
действует другой комиссариат — в городской управе на Кронверкском, и даже возник чуть ли не раньше пешехоновского.
Проверили, какой-то самочинный кружок интеллигентов, которые, наблюдая
безначалие, решили организовать власть, главным образом — продовольственную.
Этот претендент оказался не опасным, Пешехонов предложил им перейти и вступить
к нему. Поспорили — уступили.
Но ещё объявился отдельный
комиссариат — на Крестовском острове. Пешехонов не против
был бы, чтобы Крестовский и отделился, и без того
район у него обширный, — но дошли слухи, что Крестовский комиссариат
своевольничает, производит реквизиции, притесняет местных торговцев. Поехали
проверять — оказалось, что избраны на собрании местных
граждан, так что образовались демократичнее, чем сам и Пешехонов. Но, сам
демократ, не мог Пешехонов допустить такое раздвоение действий и неправильную
политику, и, хоть сам назначенный, заставил их подчиниться и проводить политику
правильную.
А само собой появлялись на
Петербургской стороне и власти, назначаемые сверху, и узнавал о них Пешехонов
только случайно. Поступил к нему донос, что в одном доме на Каменноостровском
управляющий роздал жильцам листки — заполнить, кто имеет какое оружие и
сколько. В доносе подозревалось, что это делается, конечно, с
контрреволюционной целью: дом — с барскими квартирами, населён состоятельными
людьми. Вызвал Пешехонов управляющего — тот подтвердил, что листки такие
раздавал, но не по собственной инициативе, а по распоряжению коменданта
Петербургской стороны, который в их же доме и квартирует.
Какой ещё такой комендант?
Захотел Пешехонов тут же его и видеть. Предстал. Оказалось — подлинный
комендант, назначенный Военной комиссией, офицер Гренадерского полка, князь, и комендантствует уже три или четыре дня, но кроме этих
листков сделать ничего не успел. Пешехонов, собирая грозность, заявил ему, что
двоевластия не допустит и готов признать его комендантом только, если он
подчинится Комиссариату.
Вежливый грассирующий князь
согласился даже с радостью, он и представления не имел, какие обязанности ему
выполнять дальше. Он охотно взялся теперь составлять постовые ведомости,
наряды, дело, которое знал. (Решили за ним всё-таки последить, но ничего
дурного не заметили.)
Так Пешехонов энергично
устанавливал единовластие — но чьё же? Кто послал его самого — Совета Рабочих
Депутатов.
А как же правительство —
есть у нас? или нет?