432
У каждого было своё
министерство, и он там побывал, и уже переехал или переезжал в устроенную казённую
квартиру или решил, когда будет туда переезжать (Шингарёв — так и вовсе не
будет), — но где же было им собираться на совместные совещания? А как-то все
вопросы требовали совещания. В Таврическом уже было немыслимо. И принявши
предложение Львова временно заседать в зале совета министерства внутренних дел
у Чернышёва моста — они навсегда покинули кров той Думы, которая выдвинула их
почти всех, оставили её загрязнённые залы думским же непристроенным
остаткам и набирающему численность Совету рабочих депутатов.
И куда ж это они теперь,
выходит, перебрались? Да всё к тому же Протопопову?
злосчастная связь! Ещё не остыли те стулья, как он заседал тут со своими приспешниками.
Началось заседание министров
в полдень — а протянулось почти до полуночи, с одним часовым перерывом в
сумерки. Кое-кто из министров, Гучков, Милюков,
Керенский, или не с начала приехали, или уезжали по
делам, возвращались, а остальные сидели, как вкованные в эти кресла, многие
совсем не представляя, с чего им начинать в своём министерстве: какую-то здесь
бы получить ясность. Но, странно, привыкшие к заседаниям и знающие порядок, —
они теперь кружились в неостановимой и путаной
карусели, так за весь день и не поняв: есть ли у них
повестка дня и чего же они хотят?
Известный кадет Набоков, друг
Милюкова, взялся быть управляющим делами совета министров, наладить им
канцелярию и так создать твёрдые рамки правительственной деятельности. Но и
канцеляристы появлялись сегодня только впервые, и первый вёлся протокол, ещё
приблизительный, даже не решили, как его вести: вносить ли разномнения,
соотношение голосования или только итог?
Они все понимали, что надо
начинать с вопросов принципиальных, крупных, и тогда разъяснится всё остальное.
Но ни в одной голове, запорошенной суетою, клочностью,
раздёрганностью этих дней, не прояснился ни один
вопрос — даже как его сформулировать. Да они сегодня только первую ночь как
выспались, а усталость ещё и не ушла.
А ведь — было что-то
наверно? Ох, было.
Сидели вокруг большого
стола, натягивая значительность на лица.
Да вот, кажется, был большой
вопрос, куда же больше? — Учредительное Собрание!
А именно: в каком помещении
будем его созывать?
Хоть и не
мало всяких помещений в столице, но на мысль сразу приходил Зимний
дворец.
Зимний дворец и сам по себе
был большая проблема — что теперь с ним делать? Объявить национальной
собственностью — это конечно. Да что там вообще есть? Его изнутри никто не знал
и не видел, были как-то раз депутаты ещё Первой Думы в
тронном зале на встрече с царём.
— Я, я! — гимназически-радостно
выскочил Керенский. — Я осмотрю дворец и вам доложу.
Ну что ж, хорошо. Так сразу
решился один крупный вопрос.
А второй крупный вопрос
прояснялся: надо же как-то обратиться ко всей стране? До сих пор выступали в
Екатерининском зале, с крыльца Таврического, послали на Запад радиотелеграмму
«всем, всем, всем», — но надо же и России представиться: какие же события
произошли в Петрограде, как возникло новое правительство и какова его
программа? (Кроме тех восьми пунктов, какие вынудил Совет.) Да уже доступали к премьер-министру и к министрам делегации
офицеров, что необходимо широкое осведомление масс; что и солдаты, и народ уже
начинают прислушиваться на улицах к обвинениям от ораторов, что Временное
правительство — изменники, желают предать народ старой власти, противодействуют
республиканскому строю! — Временное правительство должно срочно и в миллионах экземпляров рассеять эти обвинения, иначе офицерам
становится невозможно ему служить.
Однако писать большое
обращение — не так легко. За столом вдесятером его не напишешь. Надо кому-то
одному поручить.
Милюков — уже написал
радиотелеграмму. Обременённому Гучкову — даже и
предложить неудобно. Тем более — министру-председателю. А Керенский — слишком в
движении, он входит-выходит нетерпеливо, ему надо успеть во много мест, да и
чего он совсем не умеет — это писать, уже заметили, только — говорить. Очень бы
пристало поручить писать воззвание министру просвещения, всеми уважаемому
Александру Аполлоновичу, несомненному светиле. Когда
свирепым реакционером Кассо был Мануйлов отрешён от
ректорства в Московском университете — за ним повалила в отставку вся
либеральная профессура, считая невозможным работать не при нём, а сам Мануйлов
был тотчас приглашён в «Русские ведомости». Но с годами
заметили между своими с огорчением, что как-то не просиял он в «Ведомостях», и
даже оказался натурой не боевой, и это особенно сказалось в нынешние боевые
дни. Кому ж ещё писать, кто ж ещё лучшее перо? А вот сидел тускло, сжато,
и почему-то отказывался, — да кажется, он занят был
теперь увольнением всех тех профессоров, пришедших при Кассо.
И вот по принципу исключения
оставалось... Очаровательно улыбался добрейший министр-председатель: не поручим
ли писать воззвание Николаю Виссарионовичу?
Лишь бы было имя названо (и
не моё), всем понравилось. Некрасов ещё подхмурился,
но и важно. Писать, сочинять — тоже и не его труд, но сразу решил: возглавить,
а посадить за это дело кого-нибудь другого.
Принято.
Гучков сидел мрачный, подперев голову локтями о
стол.
Надо было бы говорить о «приказе №1». О наглости Совета депутатов. Что так не
может работать ни военный министр, ни всё правительство. Но Гучков
ещё и сам не разобрался во всех обстоятельствах и фигурах, ещё не испробовал и
всех своих возможных сил. Что нагружать на этих беспомощных штатских? Сделать
они всё равно ничего не могут, а только очень неприятно будет им всё это
слышать.
Из всех его размышлений и
проектов этих суток только один можно было выразить ясно, зато в духе революции
и всем приятное: при производстве нижних чинов в офицеры — отменить
национальные, вероисповедные и политические ограничения. То есть: открыть
дорогу в юнкерские училища и в офицерство — евреям.
— Да, да! — оживился,
приободрился и министр просвещения. — Так же немедленно отменить и процентную
норму для евреев в учебные заведения! И восстановить право на продолжение
образования уволенным по политической
неблагонадёжности.
Одобрили единодушно.
А других крупных вопросов —
никто сразу не усматривал.
Вот у Керенского (он
торопится) несколько вопросов по юстиции. Во-первых (он предлагает устно, нет
времени разработать документ, это потом): надо учредить Высший Суд для высших
должностных лиц.
Хорошо, учредить. Поручить
разработать.
И — кого именно назначить
ему в товарищи. (Ускакал.)
И вниманьем заседания
поспешил завладеть Терещенко. (Он уже сообразил свой выход:
всё, чего он не понимал, надо было спрашивать у соединённого совета министров.
И если что окажется не так — так они и отвечают, не он.)
Сперва он подбодрил своих коллег: создание
правительства народного доверия уже отозвалось самым благоприятным образом на
кредитоспособности России! Не только Англия и Америка, так неохотно дававшие
деньги царю и так обрадованные теперь нашим демократическим строем, но и японский
денежный рынок теперь открывается нашим государственным займам!
Великолепно.
Для этого надо подтвердить,
что наше Временное правительство ненарушимо отвечает по всем денежным
обязательствам прежнего? Да, придётся.
А пока... Надо бы увеличить
Государственному банку право выпуска кредитных билетов, ну... на 2 миллиарда
рублей? По тексту отречения Михаила Временное правительство имеет такую полноту
власти, что даже не нуждается в прежней 87-й статье. Ну что ж. Записали.
Одновременно — экономия: прекратить отпуск кредитов на какие-либо секретные
расходы. О, никаких секретных расходов, конечно!
отныне всё будет открыто. Потом: нельзя ли сократить расходы из военного фонда?
по снабжению фронтов? Гм, гм... (Гучков ушёл.) Это —
совместно рассмотреть министру финансов и военному. Субсидии жертвам войны?
Пока, неделю, продолжить, как идут, а там обсудим. А все назначенные при старом
режиме государственные пенсии? Господа, пока придётся сохранить, мы не можем
так круто... Они всю жизнь тянули бюрократическую лямку, обременены семьями. А
ведь многих придётся сместить с должностей, — но, значит, надо платить им
пенсии? Не оставить же их как раков на мели.
А что делать с
Государственным Советом? Ему теперь делать нечего. Но там есть достойные члены
— и почему ж от революции они должны лишиться содержания или пенсии?
И хотелось бы, очевидно, —
выплачивать добавочное вознаграждение всем служащим правительственных
учреждений. Ведь такое сложное время... Принято.
Но тогда приобретает
значение и нормальное поступление налогов, пошлин, податей. В такое бурное
время могут перестать платить. Не составить ли обращение к населению об уплате
налогов?
Нет-нет, подождём... Это —
неприятное обращение, может подорвать авторитет нашего правительства на самом
первом шагу.
А вот: передать в
министерство финансов собственность Кабинета Его Величества...
Да, господа! А кому ж
передадим всё имущество министерства Двора? И заведывание дворцами? И
управление Уделов?
Назначить специального
комиссара Временного правительства.
Господа, господа! Комиссаров
нам ещё очень много нужно назначить, и в самые разные места: а — в Управление
государственного коннозаводства? А — по ведомству Человеколюбивого общества и
учреждений императрицы Марии?
И надо же утвердить всех прежних
комиссаров, назначенных ещё думским Комитетом, если ещё находятся на тех
постах.
А сидит среди министров, как
равный им, но рядом с князем Львовым, серый бесцветный Щепкин, управляющий
министерством внутренних дел, поскольку сам князь Георгий Евгеньич,
при его загруженности и ответственности... Так вот, подсовывает он ведомость
князю, и князь (он же председатель Земского союза) ласково объявляет, что надо
утвердить текущие расходы Земсоюза, ну, тут 175
миллионов рублей...
Возражений нет.
А что делать с Главным
Управлением по печати? Упразднить! Никакой цензуры никогда больше не может быть
в России! Оставить, может быть, только регистрацию изданий да бюро иностранных
вырезок.
А что делать с Главным
Комитетом по охране железных дорог? Ну, разумеется, упразднить.
И — кто что вспоминает. Надо
уволить военно-санитарного инспектора. Хорошо, да состоится такое
постановление. Надо отменить, просил Родичев уезжая, общеимператорское законодательство по Финляндии. Отменили.
(Ещё ни у кого ни одного письменного наброска, все
проекты сперва принимаются, а потом поручается разработать их и составить.)
Спешит с предложениями и
Некрасов, догадываясь, что нельзя упустить случая: он подготовит увеличение
содержания всем работникам железнодорожного транспорта. Да, они заслужили. А
как посмотрит совет министров, если по министерству путей сообщения будут
созданы особые органы для разбора недоразумений между рабочими и
начальственными лицами? Благоприятно посмотрит.
Шингарёв почти не участвует,
обременённый своими мыслями, и смотрит свои бумаги. И вот что он видит и что
предлагает: хотя министр земледелия в узком смысле не должен заниматься продовольствованием Империи, — но сейчас, пока нет
отдельного министерства продовольствия, некому больше этого поручить, как ему
же. И он — берёт. Что ж, все согласны.
А ещё он предлагает:
прекратить разорение немецкого землевладения, хиреют лучшие хозяйства,
производители зерна.
А не будет это выглядеть
непатриотическим актом?..
Это — только выводы
пересказать просто, но сколько же здесь сомнений,
размышлений и побочных соображений! Ушло пять, ушло семь, ушло девять часов
заседания первого свободного общественного кабинета.
А нет ли ещё проблем и по
министерству внутренних дел? Милейший уступчивый ясноглазый князь Георгий Евгеньич понимает, что некоторые — есть и, пожалуй, надо
будет их тоже коснуться. Вот (пригласил и Щепкина думать, высказываться).
Охранное отделение? Ну, это само собою упразднилось в первые
дни. Отдельный корпус жандармов? Безусловно, упраздняем это пятно, постановляем
сейчас же. Железнодорожную полицию? Ну, поскольку они все входят формально в
жандармерию — упраздняем и её. (Отлично можно будет послать их всех в армию.)
Ещё оставалась такая деталь:
а — в провинции? О, очевидно, мы единым решением упраздняем полицию по всей
стране. Как и всегда требовала Дума, их можно всех послать в армию.
Но тогда — и
градоначальников упразднить повсюду?
Да, разумеется, и их.
И губернаторов. И
вице-губернаторов.
Да, да! Всех сразу, по всей
России, отрешить циркулярно единой телеграммой.
Кто-то пискнул: а имеем ли
мы такое право, полномочны ли мы?
А нашим полномочиям — нет
границ, до Учредительного Собрания.
А есть ли у министерства
внутренних дел подготовленные кандидаты для управления каждой губернией?
Нет, таких кандидатов нет.
Но и недемократично было бы назначать их сверху или готовить заранее. Для
простоты: пока назначить всех председателей земских управ — по восьмидесяти
земским губерниям, по восьмистам уездам — комиссарами Временного правительства,
вот и весь выход!
Итак, решено: губернаторов,
градоначальников и всю полицию — отстраняем. И это вполне согласуется с нашей
демократической программой. Прежняя полиция совершенно невыносима! А кому очень
нужно — ну, пусть на месте создаёт народную милицию.
— Да господа! — лучезарно
улыбался князь Львов. — Зачем вообще нам какая-нибудь полиция? Зачем вообще в
свободном государстве — полиция? Неужели сознательный народ нуждается в ней?
Как учил Лев Толстой: вся
беда — от власти. Не надо никакой власти.
Никто не возразил.
Ну, а оставшийся
административный механизм — можно, в пределах терпимого,
и сохранить. Для поддержания, всё-таки, нормального хода жизни в стране.
Князь Львов если и испытывал
некоторую неловкость на новом месте, то утешал себя, что всякая деятельность в конце концов всегда удавалась ему. Постепенно
удастся и эта. Постепенно одержит верх и благоразумие политических деятелей и
глубокая мудрость русского народа, божественное начало, живущее в его душе.
*****
— АКУЛЯ, ЧТО ШЬЕШЬ НЕ
ОТТУЛЯ?
— А Я, МАЧКА, ЕЩЁ ПОРОТЬ БУДУ.
*****