442
Вчера к вечеру ехал
Пешехонов в автомобиле по Большому проспекту — и навстречу увидел громадную
толпу, которая двигалась с гамом и визгом от Каменноостровского.
Алексей Васильич остановил автомобиль, выскочил
навстречу — что такое?
Толпа была в основном
женская и страшно ликовала, размахивала руками, но не угрожала никому.
Оказалось: это — домашняя прислуга, кухарки, горничные, прачки, высыпали после
общего митинга и катили по улице, невиданно ощущая себя в силе и хозяевами!
Пробуждению таких чувств
можно было только порадоваться? (К толпе присоединялись и мужчины, прохожие, —
и в хвосте заметил Пешехонов того гордого всадника первых дней, увешанного
лентами, — а теперь плёлся за прислугой в жалком виде, пьяненький.)
Но приехал Пешехонов в
комиссариат — ещё новость: по всей стороне расходятся чьи-то прокламации,
приглашающие весь народ в воскресенье на Невский для
демонстрации.
Это ещё
зачем теперь? Большие толпы с неразгаданным устремлением вызывали у него
тревогу: они могли громить.
Связались с Советом рабочих
депутатов, оттуда ответили — провокация, приглашайте граждан воздерживаться от
демонстрации, очевидно контрреволюционной.
Так и слухи ползли: что это
— контрреволюционеры нарочно зазывают народ, а завтра начнут в него жарить из
спрятанных пулемётов.
Но уже поздно было печатать
и клеить по улицам свои отговаривающие объявления, да и не поверил Пешехонов
никакой контрреволюции, не придал значения слухам и надеялся, что демонстрация
не состоится.
А сегодня (воскресенье не
воскресенье, комиссариат бурлил как всегда) часов в 11 утра донесли, что от
Новой Деревни по Каменноостровскому движется
громаднейшая толпа, больше десяти тысяч, и всё увеличивается по пути — и,
очевидно, валит на Невский.
Вот так так! Никаких мер предупреждения не принял — а вот
теперь валила — и что же делать? и остановить нечем! Не пускать же в ход
оружие! Да и нет такого отряда, загородить.
А толпа — всё ближе, и вот
сейчас — поравняется, смотри — и комиссариат разнесёт.
Сидели и ждали в опасениях.
Но что-то не шла. Да куда ж
подевалась? Послали разведать — оказывается, завернула в «Спортинг-палас».
Что делать? Надо спешить
туда, а то и «Спортинг-палас» разнесут.
Пешехонов пошёл с
двумя-тремя, за себя он как-то ни разу не боялся, он только боялся провалить
комиссариатское дело.
Десять не десять тысяч, но
очень много. И — митинг. Это уже хорошо: если митинг идёт, то разносить дворца
не будут.
Одним аплодируют, другим
свищут.
Ораторы — со стола. Дотолкались туда, подсадили Алексея Васильевича, взлез и он.
С разных мест узнали его,
встретили аплодисментами.
Пешехонов повеличал их
«народным собранием», приветствовал от имени комиссариата, поздравил с
завоёванной свободой, вот — со свободой собраний и слова, которую они теперь
осуществляют. Заявил, что революционная власть стоит на страже этой свободы и
никому не даст её нарушить, что комиссариат счастлив
охранять такое многолюдное собрание. Просил он и граждан со своей стороны — не
нарушать ничьей свободы, терпеливо выслушивать ораторов, в каждую речь
вдуматься, потому что обстановка передо всеми — самая
сложная.
Всё сошло хорошо, ещё
поаплодировали, и Пешехонов слез со стола.
Но не успели они выбраться
наружу, как у слышались в толпе возбуждённые крики.
Что такое? Кто-то заподозрил в своём соседе полицейского шпика — и вот уже
вцепились несколько в этого человека и хотели его рвать, вся публика туда тискалась.
Сотрудник шепнул Пешехонову:
«арестуйте». Счастливая идея! Стали кричать, раздвигать толпу, продираться в центр свалки.
Пешехонов грозно арестовал
заподозренного, а самых сильных крикунов назначил тут же конвоирами — вести
«шпика» в комиссариат. И того, кто опознал шпика, — тоже чтобы шёл с ними.
Собрание успокоилось и
продолжало митинг.
В комиссариате опросили всех
свидетелей, и оказалось, что никто этого человека не знает и ничего доказать не
может.
Отпустили свидетелей, а
через полчаса и «шпика».
А митинг продолжался весь
день до позднего вечера, но уже без мордобоя.